Отношение к религии и проблема атеизма Спинозы
В духе концепции «двух истин» автор «Богословско-политического трактата» решительно отрицал какую то ни было ценность Библии в деле познания подлинной истины, относящейся к объективному миру. Поскольку только разум полностью «подчинил себе царство истины» [211. Т. II. С. 201], ее источником никак не может быть Священное Писание.
Деятельность ветхозаветных пророков, которым со времен Отцов Церкви и в течение Средневековья 400 приписывалась сверхъестественная способность об ладания полной, исчерпывающей истиной о мире и человеке, может свидетельствовать лишь о моральном ее содержании. Опиравшиеся на чувственное знание, пророки оставались темными и суеверными людьми, придумывавшими всякого рода чудеса и постоянно противоречившими друг другу.
Принципы последовательно рационалистической методологии Спинозы использовались им для анализа содержания Ветхого Завета. Философ проявил здесь огромную смелость, отвергнув авторитет тысячелетней традиции и лишив Священное Писание того сверхъестественного ореола боговдохновенности, которым она его снабдила. В отличие от Маймонида и других средневековых теологических рационалистов, подвергавших Писание аллегорическому истолкованию — чаще всего в духе платоновско-аристотелевских идей, — а также от современных ему рационалистов, нередко исходивших в таком истолковании из некоторых картезианских идей (например, таких как рассмотренные выше «польские братья»), автор «Богословско-политического трактата» многократно подчеркивал, что при истолковании Священного Писания (вернее, Ветхого Завета) надо исходить только из его содержания и максимально учитывать исторические обстоятельства составления тех или иных его книг и частей.
Если спинозовская трактовка природы внеисто-рична, антиэволюционна, то его трактовка столь сложного документа, как Ветхий Завет, весьма исторична. Философ сделал здесь ряд первостепенных открытий и стал основоположником научной критики Библии. Так, в противовес тысячелетней иудео-христианской традиции он доказал, что Моисей не мог быть автором Пятикнижия — важнейшей части Ветхого Завета. Сильнейшим ударом по богословским представлениям о боговдохновенности Писания стало выявление Спинозой множества противоречий, повторений, пропусков и разночтений в текстах его различных книг. Все это делает понятной жгучую ненависть к автору «Богословско-политического трактата» в кругах церковников.
Последовательно антиклерикальные идеи Спинозы, сформулированные не только в этом произведении, еще более усилили эту ненависть. Вскрывая формали-зованность официальных религиозных культов, сплошь 401
и рядом игнорирующих чувства верующих, философ вместе с тем хорошо понял союз монархической власти с церковью, «дабы люди сражались за свое порабощение, как за свое благополучие», будучи введены в заблуждение «громким именем религии» [211, Т. II, С. 10]. Продолжая идеи древнего атеизма, Спиноза усматривал причины религиозных суеверий в страхе невежественного народа, руководствующегося лишь чувственным знанием, перед непонятными и грозными явлениями природы. Все это делает Спинозу предшественником французских просветителей и атеистов XVIII в.
Однако узость социальной базы, на которую мог опираться Спиноза, а также особенности его методологии предопределили ограниченность его атеизма. Автор «Богословско-политического трактата» считал, что подавляющее большинство народа вследствие недостатков своих умственных способностей с необходимостью живет, руководствуясь только пассивными аффектами. Поэтому «толпу» невозможно освободить ни от суеверия, ни от страха. По отношению к ней Библия сохраняет морально-педагогическую функцию, ибо «Писание принесло смертным очень большое утешение» [211. Т. II. С. 202].
Определенный минимум суеверия и мифологии жизненно необходим для стимулирования моральности народных масс. Этот минимум Спиноза определял в духе концепции «естественной религии», с которой мы столько раз встречались выше. Философ определял ее как «чувствование о Боге» (de Deo sentire), немногочисленные догматы которого рассчитаны на максимальное стимулирование моральности. Такая усеченная догматика, по существу, противопоставленная всем господствовавшим тогда вероисповеданиям, требует использования только главных историй Писания — а именно тех, которые в состоянии пробудить душу простонародья «к послушанию и благоговению» [211. Т. II. С. 84 — 85].
Конечно, свободные люди с их предельно рационализованной моральностью не нуждаются и в таком религиозном минимуме. Отдаленным их предшественником Спиноза считал Христа, в историчности которого он нисколько не сомневался. В отличие от ветхозаветных пророков Христос постиг истину в ее адекватной, 402 чисто интеллектуальной форме, хотя и не мог в той же форме проповедовать ее народу, причем не только евреям, но и «всем языкам». Столь вольная интерпретация деятельности Христа, по существу, лишала ее всякой трансцендентной санкции (игнорируя, например, догмат воскресения).
Спиноза отрицал многочисленные обвинения в атеизме, направленные против него. Он поступал так не только из соображений строжайшей осторожности, ибо в ту эпоху не было более страшного идеологического обвинения, чем обвинение в атеизме, а в значительной мере потому, что атеизм фактически отождествлялся тогда с аморализмом. Как социальные, так и философские позиции Спинозы находились в диаметральной противоположности к аморализму. Поэтому он и не хотел признавать свое учение ни атеистическим, ни антирелигиозным. С точки зрения Спинозы, все официальные религии основывались на невежестве и предрассудках. Подлинная же религия, предполагающая наивысшую моральность, имеет своим фундаментом максимально достоверное знание. «Между религией и суеверием, — писал философ в одном из своих писем, — я признаю главным образом то различие, что суеверие имеет своей основой невежество, а религия — мудрость» [211. Т. II. С. 630].
