УСТРОЕНИЕ СВЯЩЕННОГО БЫТИЯ
САКРАЛЬНАЯ ТОПОГРАФИЯ
Возвращение в божественный покой[1] сверхбытий-ности — желанная цель для египтянина. Но что заставило мир ВЫЙТИ ИЗ ЭТОГО СОСТОЯНИЯ; почему творение лишилось своей изначальной божественности? Иначе говоря, если Бог благ, то почему в мире, созданном Им из ничего, присутствует зло? Египтянин ничего так не страшился и ни с чем столь решительно не сражался, как со смертью. Смерть была для него главным плодом
зла. Но смерть, как сообщает Мемфисский текст, есть следствие мятежа твари против своего Создателя. Мятежник искажает себя, пренебрегает тем божественным словом, той сутью — кз, которой он был сотворен. Он отделяет себя от Источника жизни, и потому итогом его существования становится смерть. Но почему он делает так? Ответ на этот вопрос для древнего египтянина в буквальном смысле слова был знанием насущнейшим, ибо воссоединял его со своей сутью, с кз. «Он ушел к своему Ка», — говорили о тех, кто после завершения земного существования обретал в Божественном сверхбытии жизнь нескончаемую. «Начиная с IV династии письменно фиксируется вера в то, что после смерти люди... уходят к своим Ъ, бесспорно на небеса», — указывал Самуэль Мерсер[2]. Чтобы суметь осуществить возврат к небесному то есть к божественному бытию, египтянину необходимо было знать причины разрыва с Небом, так же точно, как нам для исправления той или иной жизненной ошибки важно ее заметить, понять, осознать. С глубочайшей древности, скорее всего еще с доистории, причину разлада в Египте осознавали с помощью образа Гелиопольской Эннеады, Божественной Девятерицы. Первая достоверная фиксация этого образа относится ко времени правления фараона Джосера (III династия, 2650—2600 гг. до Р. X.). В заупокойном храме Джосера в Гелиополе итальянский археолог Скиапарелли нашел рельеф, на котором перед царем в три ряда стоят девять богов в человеческом облике, наимено
ванных 7mw — Души Иуну. На рельефе можно различить имена трех богов — Шу Геба и Сета. Все три бога принадлежат Гелиопольской Девятерице[3]. Тот город, который греки называли Гелиополь СНХюлоХю, Город Гелиоса — Солнца), египтяне именовали Иуну (коптское wn и библейское ТІК — Он). 7mw сами египтяне производили от понятия «священный столп». Иуну — (город) Столпа. В эллинистический период Иуну часто именовали Пет-нет-Кемет (Pt nt Kmt) — Небо Египта
«Насколько можно судить по данным, которыми располагает наука, — пишет М. А. Коростовцев, — Гелиополь был древнейшим и вместе с тем крупнейшим
Глава 4. Устроение священного бытия религиозным центром Древнего Египта»[4]. От древнего города, ныне ставшего северным предместьем Каира, мало что сохранилось, кроме засыпанных землей фундаментов храмов да колоссального солнечного обелиска Сенусерта I (1971—1928 гг. до Р. X.) в Эль-Матарии (современное арабское селение на земле Гелиополя), зримо свидетельствующего о былом величии Иуну. Но еще греки встречали здесь иное: «В Гелиополе я видел большие дома, в которых жили священнослужители, ибо в древнее время, по рассказам, этот город как раз был поселением священников, которые занимались философией и астрономией; теперь же это объединение перестало существовать, и его занятия прекратились». «Впрочем, — продолжает Страбон, — и ныне есть в Гелиополе священнослужители, совершающие жертвоприношения и изъясняющие чужеземцам смысл священных обрядов» [Strabo XVII, 743]. Пытливый Геродот как бы вскользь отмечает, что нигде в Египте не знают столь много о божественном, как в Гелиополе [Herod. II, 3], а по словам Плутарха, мудрейшие из эллинов, Пифагор, Эвдокс и Платон, много лет учились у гелиопольских иереев [Is. Os. 10]. Раскопки, проведенные в Гелиополе в 1940-е годы Э. Баумгартель, подтвердили, что город был значительным религиозным центром еще в доисторическое время
километра (475 х 1000 м). На нем располагался; по всей видимости; солнечный храм, подобный лучше сохранившимся храмам царей V династии Усеркафа и Ни-усерра, раскопанным в 1898—1901 гг. немецкими археологами Л. Бурхардтом и Г. Рике в Абу-Гурабе[5]. Сэр Алан Гардинер полагает, что эти колоссальные солнечные храмы V династии «воспроизводили храм Ра-Атума в Гелиополе»
Египтологи, начиная с К. Зете, склонны объяснять такую значимость Гелиополя его ключевой политической ролью в последние века доистории. Политический центр стал, по этой версии, и центром религиозным и смог сохранить или восстановить свое «идеологическое значение» и после краха Нижнеегипетского царства, покоренного царями Юга на грани IV и III тысячелетий.
Между тем сами египтяне никак не соединяли с политикой славу Нуну. По каким-то неведомым нам причинам этот топос представлялся им той точкой пространства, или, скорее, тем земным образом небесного первообраза, с которого «во время оно» началось творение. А такие священные топосы чаще всего не имеют с «властью и славой мира сего» ничего общего. Наиболее чтимые христианские центры России — Саров, Почаев, Сергиев Посад, остров Валаам, Оптина Пустынь; древнегреческие святыни — Додона, Дельфы, Делос; мусульманские — Мекка и Кербела — все сложились вокруг иерона (греч. w iepov— святыня) и ему обязаны тем, что стали городами, а порой и политиче
скими центрами. Почему священные города Египта следует исключать из этого правила? Когда мы говорим о древних передневосточных обществах; и в том числе, а может быть, даже и в первую очередь об обществе египетском, мы должны постоянно помнить, что земной мир, его горы, реки, моря, селения мыслились как иконы, эпифанические символы[6] абсолютного Божественного Сверхбытия, Неба небес, как его именовали древние. И даже если мы не знаем причины, превращавшей в глазах древнего человека тот или иной кусок земной поверхности в «место свято», где явлены какие-то особые божественные силы, у нас нет оснований сомневаться, что у самих древних такие резоны были. Верования современных неписьменных народов, особенно австралийский тотемизм, в искаженном пандемонизмом виде доносят до нас эти древнейшие переживания — земли как зеркала Неба, твари как эпифанического образа Творца. Из Мемфисского текста мы знаем, что внебытийный Бог (Птах-Нун) зачал и родил Атума. Хотя в 50—51-м столбцах Птах именуется и отцом, и матерью Атума, мы должны все же помнить, что иконографически Птах
всегда изображался египтянами в мужском образе. «Мать», Птах-Нунет в данном контексте есть лишь попытка выразить мысль о том, что рождение Атума происходит без матери, «без второго». Как у человека «отцом» слова может быть названо сердце, а «матерью» — уста, хотя и то и другое — лишь члены единой личности, вне ее не существующие, так же Нун и Нунет не особые лица, но только образ добытийного «произнесения» Птахом Атума. Атум и есть тот творческий божественный Глагол, Логос, которым творится бытие. Атум, как мы помним, это полнота 7tm, по смыслу близкая словам апостола Павла «полнота Наполняющего все во всем» [Еф. 1, 23]. Именно на Него, а не на Отца было обращено главное внимание египтянина. Достигший полноты Атума достигал и предельной цели — возвращения в сверхбытие Птаха, так как Птах и Атум обладали сущностным единством. «Восстань, ибо илля твое Бог, и принди к Бытие, Полнота каждого бога (’Itm ntr nb)l»[7] — гласит 215-е речение «Текстов Пирамид» [Руг. §147]. Комментируя эту строку, Р. О. Фолкнер отмечал, что «царь обретает положение (rank) верховного божества и становится не подобным Атуму, но самим Атумом» Из бытия в сверхбытие, к Атуму человек поднимается по тем же самым ступеням, какими снизошел от Бога всемощный творческий импульс. Атум нисходит, яв-
ляется (hpr) из инобытия в бытие и потому именуется Атум-Хепри; Он, как солнце, творит жизнь — и поэтому он Атум-Ра. Атум носит двойную корону. Он — Владыка двух земель Иуну (nb tzwj iwrrw). Поскольку египтянин прекрасно понимал, что Бог сотворил весь мир, все бытие и является владыкой всего творения, а не только долины Нила, то «две земли Иуну» — это, по всей видимости, суть два сотворенных мира (мир богов и мир людей, в обыденном понимании — земля и небо и т. п.), соединенные в первой точке творения, в «пупе земли» — Гелиополе — Иуну. С двойственной титулатурой не только Бога, но и царя, с дуальностью миропредставлений мы будем встречаться многократно. Очень часто эту склонность к двоичности пытаются объяснить чисто земными причинами: сложением государства из двух ранее самостоятельных частей, разделением общества на скотоводов и земледельцев, параллелизмом военной и гражданской бюрократии и т. п. Между тем архетипом такой дуальности в обществе являлась двойственность творения. Бог — «творец неба и земли, видимым же всем и невидимым». Поскольку религиозной целью считалось восстановление единства между человеком и Богом, землей и небом, то исключительно важным являлось утверждение божественного полновластия над всем творением, как верхним, так и нижним. Вспомним слова молитвы Господней: «Да вудет воля Твоя н на земле, как на неве» [Матф. 6, 10]. Во второй максиме таинственного текста герметического корпуса — «Смарагдовой скрижали», — очень вероятно, восходящего к древнеегипетской религиозной литературе, можно прочесть: «То, что вни зу, существует так, как оно есть наверху, а то, что наверху, существует так, как оно есть внизу, чтобы воплотить собой явленность Единого Сущего»[8]. Скорее всего, именно эта богословская интуиция и побуждала египтян с глубочайшей древности говорить о двух странах— «верхней» и «нижней». «Небесный порядок становится для людей образцом при организации земного порядка взаимообусловленных воль, образцом и для царей, и для философов, так как порядок этот являет не только закон, устрояю-щий все мироздание, но и каждую частицу его... — писал в „Первобытной мифологии" Джозеф Кэмпбелл. — Предания и ритуалы составляют мезокосм — посреду-ющий срединный мир, через который микрокосм индивидуума взаимодействует с макрокосмом всеобщего. И этот мезокосм являет целостный смысл общественного организма, становящегося благодаря ему поэмой, песнословием или иконой из грязи и соломы, из плоти и крови или из образов, отливающихся в священный строй государства. Земная жизнь должна отражать столь точно, сколь это вообще возможно для пребывающих в человеческих телах, почти потаенное, но теперь явленное великолепие небесных сфер» О том же задолго до американского религиеведа прекрасно говорил Платон в «Тимее»: «Если есть движения, обнаруживающие сродство с божественным началом внутри нас, то это мыслительные круговращения Вселенной; им и должен следовать
каждый из нас, дабы через усмотрение гармоний и круговоротов мира исправить круговороты в собственной голове, нарушенные уже при рождении, иначе говоря, добиться, чтобы созерцающее, как и требует изначальная его природа, стало подобно созерцаемому, и таким образом стяжать ту совершеннейшую жизнь, которую боги предложили нам как цель на эти и будущие времена» [Plato. Tim. 90d]. И эту же извечную мысль в предельно сжатой формуле дал византийский богослов: «Для обладающих духовным зрением весь умопостигаемый мир представляется таинственно отпечатленным во всем чувственном мире посредством символических образов»[9]. В Египте верхний мир изображался знаком тростника (nswt), нижний — знаком пчелы (bitj}- Владыка Верхнего и Нижнего миров именовался nsw-bitj титул, произносившийся, судя по вавилонской транслитерации, insibya и переведенный в Розеттской билингве «Царь Верхней и Нижней стран»
над «верхней страной»; а более приземистая красная — над «нижней»; то есть над землей и, может быть, над преисподней, которой с глубочайшей древности, еще с палеолита[10], был усвоен красный цвет. Обязательным элементом египетской дуальной ти-тулатуры являются «две госпожи» — nbtj (небти), изображаемые коршуницей и коброй. Это две богини — Нехбет и Уаджит. Они суть силы Бога, управляющие двумя мирами. Сила Верхнего мира, Нехбет, имеет иконографию самки коршуна, Нижнего, Уаджит, — самки кобры (см. рис. 17 «Нехбет и Уаджит. Золотая диадема. Из гробницы Тутанхамона»). Здесь символика прозрачна: птица парит в поднебесье, змея пресмыкается по земле, но оба существа страшны своей мощью в своих мирах. «Тексты Пирамид» уже прекрасно знакомы с этими символами. Священная дуальность тварного мира вовсе не исключает существования в IV тысячелетии до Р. X. двух египетских царств
явилось причиной священной двойственности, а, напротив, было, по всей видимости, осознано современниками и потомками как символ торжества божественной воли не только на небесах, но и на земле. Историческое стало иконой предвечного и именно в этом качестве сохранялось религиозным сознанием египтян на протяжении всех тысячелетий существования их государственности.
