Произведение - нравственное свершение
Коммерциалисты — среди них есть коммерсанты, юристы, психологи, философы, литературные критики, политики — часто забывают о высоком статусе Личности, гуманистических идеях «свободы, равенства и братства», которые составляют неимущественный базис авторского права. Моральная составляющая именуется ими «романтической»1. Слава Богу, не «социалистической» и не «коммунистической». Таково наследие сумрачной идеи овеществления духовных ценностей: «В каждую вещь вложен человеческий труд, переводимый в серебро и золото»[1] . «Уже давно и многие — от Шпенглера и Тойнби до Бердяева и Вячеслава Иванова — называют «фаустовской» ни много ни мало всю западноевропейскую цивилизацию в целом». Мы понимаем эту мысль в контексте западноевропейской и североамериканской «коммерциалистики».
Сейчас с большим осознанием вспоминается вопрос Кристофера Осакве, который ставился на лекциях по сравнительному правоведению и повторялся на семинарах (наш курс помнит. — Д. Б.): «Чем юрист отличается от проститутки?» — потрясающий пример сухого расчета и голого цинизма в остатке. Между этим вопросом и тезисом о праве как искусстве добра и справедливости — пропасть. Современное сугубо потребительское понимание предстает воистину первобытным убожест
вом1 в сравнении с эстетичной утонченностью Античности, пусть «рабовладельческой» и «деспотичной», о чем мы не раз говорили выше. Тонкий упрек своим современникам, который встречается в текстах Горация[2] , Овидия
Разве вера, надежда, любовь, а вместе с ними доброта, чистота, одухотворенность, вдохновение и все человеческие добродетели, которые вместе или по отдельности (кому как повезет!) в своем развитии образуют обыкновенное человеческое счастье, нуждаются в определении каких-либо «закономерностей развития»? Разве эти категории подчиняются каким-либо условностям?
«Заимствование плодов европейской цивилизации с исключительною целью материального благосостояния оказывается недостаточным, является потребность в духовном, нравственном просвещении, потребность вложить душу в приготовленное прежде тело, как выражались лучшие люди эпохи».
Как бы остро ни стоял извечный вопрос о приоритете духовного или материального, первоосновы нельзя смешивать. Мы понимаем (и заочно принимаем!) снисходительную улыбку условного матерого практика. «Помилуйте, — скажет такой, — какая «доброта»? Какая «одухотворенность», «благородность»? Есть законы бизнеса (скажем, бизнеса юридического), они непреложны». Полагаем, этому практику, например, в связи с загруженностью на работе доводилось мало спать или не спать вообще (час-другой в сутки на протяжении недель). Что
спасало? Тепло очага, единодушие друзей, честные отношения. Вера, надежда, любовь — это не просто духовные категории, это жизненные категории. Высшие ценности правят миром1. Один авторитетный (международного уровня) адвокат несколько лет назад на престижном мероприятии практикующих юристов, проводимом в тот раз в Алматы, сетовал на отсталость реформы российского гражданского законодательства (тогда она проходила свою очередную фазу). К сожалению, прозвучала и фраза о «Гражданском кодексе домохозяек». Мол, надо ориентироваться на инвесторов. В ходе обмена мнениями (и из зала в президиум, и на фуршете) мы задали глубокоуважаемому господину Д. Афанасьеву вопрос: «Что, по его мнению, важнее: сорок пяток или пяток сорок?» Сорока — хищница, поклюет, потреплет, подкараулит момент, разворошит чужое гнездо в поисках съедобного и улетит. Давайте говорить приземленно, без «одухотворенностей», на языке практиков, раз такой язык предлагается для общения. Другой вопрос: «Кто Ваш клиент?» — так и не прозвучал. Да и пустое это - задавать подобные вопросы солидному адвокату. Если в поиске истоков авторского права постараться увидеть за денежной купюрой или, скажем, за эталоном стоимости не эфемерную абстракцию (имущественный интерес — всегда переменчивый и готовый приспособиться, вплоть до самоуничижения, к любым хитросплетениям рынка), а реального человека — автора[3] , никакая «закономерность развития» (по Ф. Энгельсу) просто не понадобится! Но если человека не видно, то какой смысл в поиске «закономерностей»? «Лучшие человеческие свойства: твердость души, любовь к свободе
Появятся пресмыкательство, лесть и то, что вернее всего отравляет всякое искреннее чувство, — своекорыстие»1. Между духовным творением и «искренним чувством» (в терминологии Тацита) мы ставим знак равенства. Что может быть искреннее творческого порыва, стремления к созиданию прекрасного, желания соединиться с природой, постичь опыт непревзойденного мастера? Этика не выходит на первый план, поскольку никуда не уходила! Она всегда присутствует на первом плане! Диоген Синопский, восклицавший эпатажное: «Ищу человека!»[4] , доказывал (порой в весьма грубой, эксцентричной форме) относительность канонов нравственности. И не был одинок в своих взглядах среди современных ему философов. Вспомним, к примеру, Сократа. Похожие умозаключения повторяются на протяжении всей истории философской мысли, вплоть до сегодняшнего дня. Они очень косвенно, «по касательной» связаны с авторским правом, не устанавливающим никаких преград для признания творения охраняемым на случай тех или иных низкопробных особенностей — например, откровенно непристойных проявлений авторской индивидуальности или неярких, невыразительных, бесконечно упрощенных «на потребу толпе» результатов. Последние в практике авторского права порой еще пытаются (как правило, заведомо необоснованно!) причислить к категории произведений малых форм, или так называемых «малых произведений»
По нашему мнению, ущербные (антисоциальные, «приблудные») творения могут не вписываться в рамки традиционной морали, религиозной доктрины, государственной идеологии, однако на их охраноспособность это не влияет. Можно сожалеть, можно принимать как должное, но таков объективный факт субъективной воли законодателя и широко распространенного толкования этого волеизъявления правоприменителем. Логика политического суверена опять вполне прагматична — он не может и не должен гарантировать добросовестность (каждого!) автора, его личные способности, в итоге — абсолютную духовную ценность (каждого!) творческого результата. В целом
публичная власть отвечает за благоприятный социальный фон, создание условий для культурного и физического развития своих граждан, национальную безопасность. Отсюда прокатные удостоверения, рекомендации и ограничения для несовершеннолетних (например, по кинематографическим и аудиовизуальным произведениям, исполнениям и фонограммам), технические регламенты и государственные стандарты (для сложных в производственном плане объектов), санитарно-эпидемиологические требования, предъявляемые к ряду произведений декоративно-прикладного искусства, разрешительный порядок использования государственной символики, рекламной продукции и т.п. Воистину «государству до всего есть дело» (Б.М. Гонгало). И это мировая практика. «Местные законы иногда реагируют на культурное воздействие иностранных привилегий»1. Как следствие в реальной жизни постулат «цензура запрещается» далеко не идеален и во многом декларативен. Во-первых, цензура de facto существует в той или иной форме, под тем или иным предлогом, прикрытием, завесой. Как бы ни казалось обратное и что бы ни внушалось по этому поводу. Во-вторых, даже сам постулат постоянно и повсеместно корректируется. Кроме того, толкуется ограничительно. Категории этики в связи с правовым регулированием авторских отношений — особая, многогранная тема. Признавая свободу самовыражения и обещая обеспечивать ее неприкосновенность, государство, однако, исходя из своих моральных, политических, конкретных юридических обязательств перед обществом, легально предусматривает некие границы, переходить которые никому не дозволено. За этими публично-правовыми пределами неадекватный автор рискует столкнуться с административной, как правило, санкцией, а сам результат может быть ограничен в обращении или того хуже — запрещен[5] , конфискован
Произведение как свершившийся факт и охраняемый результат не связано напрямую с нравственной составляющей. Обратная сторона медали: природа произведения имеет глубокие нравственные корни. Напомним: «корни не просто придают устойчивость, они и питают»'. К разговору об «относительности» нравственности. А.Ф. Кони справедливо подметил, что нравственность изменяется только в «форме своего существования и во взгляде на свой источник»[6] . Французский юрист Пико утверждал то же самое: «Нравственность только одна»
К.К. Жоль полагает: «В конце XX в. уже ни один серьезный историк философии не рискнет пускаться в умозрительные, абстрактные рассуждения о вневременной связи идей, понятий и принципов. В противном случае мы должны будем признать, что человек от науки — не самостоятельная творческая личность, а некое подобие пассивного оракула, посредством которого «мир идей» заявляет о своем существовании». Не решаясь принять на себя миссию «серьезного историка», тем более — «серьезного историка философии», однако, возражаем. Не «человека от науки» надлежит ставить во главу угла, а Человека. Фундаментальные идеи и понятия (добро и зло, жизнь и смерть, свобода и рабство, красота и безобразие и т.д.) актуальны всегда, востребованы с тех пор, как существует Homo sapiens. Усложняются их детали, меняются исследовательские акценты, но объективное содержание в основе остается неизменным. В самом деле, например, смысл свободы, по сути, одинаков и в античный (рабовладельческий) период, и в настоящее время. Чем больше развивается наука, тем больше делает она открытий. Освоение нового не означает отказ от накопленного опыта. Без исходного нет последующего.
Отчасти реакционные публично-правовые последствия на случай появления, так сказать, сомнительного (антисоциального, «приблудного», ущербного и т.п.) достижения предусмотрены в любой правовой системе, в условиях любого правового режима. Применение норм приводит к дилемме: антисоциальное произведение возникает de facto, чтобы не существовать de iure.
Некий Шеридан Саймоуви разместил на сайте amazon.com объявление о продаже книги «О чем еще кроме секса думают мужчины». По рейтингу продаж в списке бестселлеров она опередила популярнейшие произведения «Гарри Поттер» и «Код да Винчи». Вот только «в книге хоть и двести страниц, но они пустые. Белые. Чистые. Ничего на них не написано — как ни крути, ни проверяй»1. Обман антисоциален. Оригинальная задумка дельца сама по себе не свидетельствует о создании охраняемого творческого результата — ни по поводу бизнес-идеи (в данном случае[7] она неохраноспособна), ни в части названия или, например, дизайна обложки, ни книги в целом. Не может охраняться «часть» того «произведения», которого нет в природе. Более того, Ш. Саймоуви рискует получить иск о возмещении убытков, неосновательном обогащении, компенсации морального вреда потребителю, не склонному к юмору, за факт обмана («книга» предполагает определенное содержание, а не чистые страницы). Оригинальный подход, деловой замысел, эпатажная выходка, даже социально значимое устремление не всегда гарантируют создание достижения, охраняемого авторским правом. При том что интеллектуальное вмешательство присутствует в человеческой деятельности всегда
Постижение окружающей действительности происходит в процессе мыслительного труда. Понятно, не всякие интеллектуальные потуги приводят к появлению произведения. Оно — вершина духовного процесса, закономерный итог созерцания мира через призму абсолютных моральных традиций, через культивирование высших человеческих ценностей и преобладание нравственного над физическим и банальным.
Вспомним не так давно отшумевшие скандальные прожекты одной российской панк-группы. Она, со слов участников, вовсе не задавалась целью «создать хорошую музыку», сознательно придерживалась «концепции плохой музыки, плохих текстов и плохой рифмы».
Может ли авторское право не реагировать особым образом на эти результаты? Может ли оно вообще не реагировать? Определим критерии искомого1. Что значит «не реагировать» — по умолчанию признавать или отсеивать, вычеркивать из своей сферы, вводить некий нравственный канон? Мы не сторонники «отсеивания». Отмеченный канон в законе особым образом предусматривать не надо. Во-первых, хотя бы потому, что, как уже сказано, канон нравственный, а не юридический. Попытка искусственно, техническим путем подчинить фактические нюансы творческой деятельности и юридические аспекты использования идеальных объектов требованиям нравственности, присоединяя, подтягивая последние к авторско-правовому инструментарию, «напичкивая» закон разного рода этическими императивами, вряд ли является оправданной. (Напомним формулу возвышенного: «Только песне нужна красота, / Красоте же и песен не надо»[8] .) Подобное, вряд ли оправданное, устремление сопряжено и с объективными сложностями. Сразу возникает проблема определения нравственности как таковой для целей правоприменения. Эта извечная философская проблема постоянно напоминает о себе в юридической практике. Например, при экспертной квалификации порнографических произведений, их делении на откровенно порнографические и «остальные», отграничении от «просто» эротических
рафических и т.д.) для несовершеннолетних определенного возраста: «+0», «+6», «+12», «+16» и т.д.1 Если нравственное начало будет искусственно превращаться в юридическое, произойдет конфликт двух ипостасей: неизвестно, что появится, но риск «распыления» имеющегося нормативного материала реально возникнет. Во-вторых, по нашему убеждению, право — часто лишь отражение, тень морали и нравственности, порой едва заметная тень. Естественное право объективно доминирует над позитивным: определяет действие, содержание и применение юридических норм, заключает в себе смысл правоприменительной деятельности. Отсюда вытекает фундаментальный подход: свобода слова и творчества гарантируется, цензура запрещается. Тончайшую, если угодно, эстетическую, выстраданную мембрану гармоничного взаимовлияния этического, естественного и позитивного не следует нарушать прямым вмешательством. Мы возражаем против предложения Р.И. Ситдиковой: «Назрела необходимость прямого закрепления принципа соблюдения норм нравственности при осуществлении творческой деятельности в законодательстве Российской Федерации по авторскому праву»[9] . Чтобы писатели перестали использовать в литературе нецензурные выражения надо легально предусмотреть соответствующий запрет? Произведения бывают разными, часто они отражают жизнь, которая шире строгих рамок закона. Не столько возражаем, а элементарно не понимаем, каким образом в данном случае будет воплощаться предложение оформить нравственность в юридической норме. Способы реализации своей новеллы Р.И. Ситдикова, к сожалению, не предлагает. Продвижение этических идей в законе должно быть осторожным и продуманным. Нравственные постулаты приемлемы, пожалуй, во вводных декларациях нормативных правовых актов
ологическую, воспитательную нагрузку, демонстрируют исходные параметры системы, позволяют в комплексе представить ее целевые установки и механизм действия, фиксируют те самые «основы правопорядка». Применительно к творческой деятельности, очевидно нарушающей общеизвестные этические каноны, механизм правового стимулирования представляется следующим (тезисно). Официальное (в законе, обобщении судебной практики) перечисление признаков «антисоциального произведения». Они наверняка будут (должны быть!) оценочными. Уточнение тех параметров, которые являются критическими, связаны с уголовной или административной ответственностью (разжигание межнациональной или межконфессиональной розни, призывы к свержению власти, нарушение общепринятых канонов морали и т.п.). Закрепление специального иска о признании интеллектуального достижения антисоциальным. Стороны процесса в подобном деле особого искового производства: истец - уполномоченный орган в сфере интеллектуальных прав, прокурор или заинтересованное лицо; ответчик — автор и (или) правообладатель. Негативные юридические последствия признания произведения антисоциальным: публичноправовые — ограничение в обороте (например, запрет демонстрации для определенной категории лиц, в определенное время, в определенном месте и т.п.), в исключительном случае1 — изъятие из обращения. Частноправовые последствия — на усмотрение субъектов гражданских прав в рамках предусмотренных законом способов защиты. Меньше скандалов будет возникать по поводу публичного показа разного рода эпатажных творений и больше правовой определенности. Констатация нравственного по сути произведения позволяет по-новому взглянуть на его дефиницию и градацию: собственно духовные творения в авторском праве и «все остальные», включая те, что нацелены строго на нужды оборота, в том числе «приблудные». Отметим внутреннее противоречие: оборотоспособность антисоциальных творений по определению сомнительна и в принципе рискованна. Они рассчитаны на массовое восприятие, но могут вступать в откровенный конфликт с фундаментальными идеями «общественной совести». Отсюда — предлагаемые крупные блоки, исходные разделы авторского права: «Право творчества» и «Право пользования». Как следствие — новая концепция закона. Постоянно возникает один и тот же вопрос: почему, собственно, нравственный канон для произведения неприемлем, в силу каких естественных или позитивных оснований? Закон не закрепляет дефиницию объекта авторских прав, да и вряд ли способен ее предусмотреть, только формальные критерии. Они по большому счету выводятся цивилисти-ческой и судебной доктриной из природы творческой деятельности, из смысла установлений. Новейшие социально-политические ориентиры, экономические и технические достижения современной цивилизации не отрицают фундаментальное понятие. В.И. Серебровский называл произведение «продуктом духовного творчества»1. Эта концепция, обоснованное в ее рамках определение[10] давно признаны классическими. Нет оснований оспаривать данную теоретическую платформу. Творение по существу духовно. Творить — значит создавать, а не разрушать. Сотворение совершенного (непревзойденного) шедевра — вершина творчества. Очередной абсолютный результат свидетельствует о бесконечности совершенства. Конечно, как доказал И. Кант, любое явление внутренне противоречиво и может быть рассмотрено и с точки зрения порождаемого им противоположного эффекта. Такова сущность антиномии. Однако это диалектическое противоречие — своего рода мотивационный двигатель, а не повод к отрицанию всего и вся. Гиперкритицизм в итоге оспаривает сам себя. Поскольку нравственный критерий вытекает из природы творчества, подтверждается лексически (по определениям слов «духовный», «творение», «творчество» и связанным с ними исходным и производным значениям
«Нравственность как ряд непринудительных, но тем не менее подчас весьма властных требований, вытекающих из общежития, существует», «она не есть что-либо придуманное и отвлеченное, а действительно существующее, дающее себя чувствовать на каждом шагу и тесно переплетенное со множеством явлений нашей личной и общественной жизни»1. Кроме того, А.Ф. Кони утверждал: «Думается, что настало время наряду с историей и догмою осветить и те разнородные вопросы... которые подлежат разрешению согласно существенным требованиям нравственного закона — этого non scripta, sed natal ex[11] . Ими у нас до сих пор почти никто систематически не занимался, а между тем нравственным началам, как мне кажется, принадлежит в будущем первенствующая роль»’. К.Ф. Гербер, например, объясняя смысл проприетарной теории, отмечал, что она имела «своим назначением в то время, когда недоставало еще законодательной защиты авторских интересов, доказать недопустимость перепечатки, уже осужденной обществом с нравственной точки зрения. Ощущение причиняемой вследствие дерзкой перепечатки несправедливости должно было быть, очевидно, близко к ощущению, которое испытывает потерпевший от кражи, и потому легко понять, что одинаковое нравственное осуждение двух различных само по себе имущественных повреждений привело к одинаковой юридической конструкции»
И на этой благодатной почве формировались авторско-правовые идеи и правила.
В отрыве от нравственного подхода ни о каких «началах» авторского права говорить не приходится. Обоснование данного направления цивилистики с позиций этики тем более логично, поскольку таким путем в орбиту исследования включается и область эстетики, которая часто предлагает свои одеяния — и новомодные, и классические для результатов духовного творчества. Подобное взаимовлияние и взаимопроникновение оставляет следы и в позитивном праве, и в цивилисти-ческой доктрине, и в области правовой психологии, потому не должно оставаться незамеченным.
Авторское право, наряду со многими другими сферами юридической действительности, признает сферу нравственности, соприкасается и активно сотрудничает с ней, уважает ее «суверенитет».
Вернемся, для примера, к краеугольному понятию авторского права — чувственной совокупности мыслей и образов'. Оно является сугубо теоретической социальной ценностью, существует априори, без нормативного закрепления. Легальное определение произведения отсутствует. В отечественном законодательстве, включая дореволюционную, советскую и современную эпохи, в большинстве иностранных позитивных источников официальная дефиниция не приводится. Подобный «пробел»[12] далеко не случаен. Мы считаем его: во-первых, санкционированным «по умолчанию» приемом юридической техники, избегающей теоретизирования; во-вторых, официальным следствием обдуманной и ставшей традиционной законодательной политики; в-третьих, одним из ярких свидетельств адекватного взаимодействия этической и юридической материи в регулировании авторских отношений. Полагаем, законодатель, таким образом, старается воздерживаться от вмешательства в область «философии морали», но «включает» регуляторный и охранительный потенциал там, где это необходимо. Приведенный эпизод взаимопроникновения юридического и этического в авторском праве — знаковый. Он далеко не единичный. Глубоко этичны по своему духу и опять же прямо не названы в законе (не поименованы, не обособлены средствами юридической техники), но широко употребляются в юридической практике принципы авторского права. Рассказ о них — отдельная захватывающая тема. В результате пристального анализа различные нюансы авторско-правового регулирования предстают кратким конспектом по этике, предначертанным на полях авторско-правовых институций.
