Юридические предпосылки (идеология, источники, догма, способы защиты)

Проведение исторических параллелей на основе гипотезы, подкрепленной реальными фактами и юридическими институтами древности, представляется допустимым. А как иначе обеспечить связь времен, если некоторый материал имеется, но представлен вырванными из общей картины сюжетами, если эта картина не дожила до наших дней во всем блеске или была набросана древними авторами и их средневековыми толкователями бегло, резкими, неразличимыми, едва-едва приметными мазками?

«Гипотетические грезы... иногда вернее выводов логики совпадают с истиной»1.

Гипотеза вполне прагматична, если помнить о цели, видеть предмет и придерживаться метода. Она тоже нуждается в обосновании, следовательно, помогает приблизиться к подлинной версии минувших событий, позволяет не просто констатировать, а сравнивать исторические отрезки, пройденные правом в своем развитии, предсказывать новые рубежи. Мы стараемся не отрываться от реальности и современных научных трактовок, учитывать стереотипы и полярные мнения, избегать «увлеченности своей темой» (Ю.Г. Басин).

Сначала попробуем определить образ авторского права в античной философии на примере мировоззренческих позиций отдельных мыслителей — здесь прародина учения об интеллектуальных правах.

Цицерон в одном из диалогов подтверждает: «Учение о праве следует черпать не из преторского эдикта... и не из Двенадцати таблиц... а из глубин философии»[1] .

Воистину раз античное законодательство в основном умалчивает об авторском праве и правоведы не говорят о нем прямо, прокладывать путь следует не к древнему авторскому праву, а к его древностям. Продвигаться надо не через Corpus Juris Civilis, но через эллинистические религиозно-мифологические сочинения, труды по философии, грамматике, риторике, нарративные источники, включая художественную литературу.

Пожалуй, уместны две оговорки. Во-первых, строго научное и свободное литературное творчество на заре своего развития как никогда близки по духу. Следуя традиции, мы не противопоставляем древние лирические произведения и, скажем, сугубо научные трактаты. Во-вторых, так сложилось, что каждый литератор1 (прозаик, романист, поэт и т.п.) обычно занимался философией, а философ имел определенный литературный опыт. Например, Еврипид[2] — «философ сцены». Цицерон, по свидетельству Плутарха, «сочинял за одну ночь до 500 стихов».

Доказательство реальности в раннюю эпоху определенного правового института или цельного юридического направления — авторского права, его основополагающих идей, принципов действительно не может ограничиваться поисками одного (двух, трех, пяти и т.д.) пунктов нормативного первоисточника, вычленением специфического судебного решения из накопленной массы «судебных разысканий» или, например, выделением договора «по авторскому праву». Не отдельные прецеденты и не просто случаи из повседневной жизни! (Разве можно гарантировать, чего и сколько достаточно?) И в прошлом, и сейчас эпизоды типичны, как типичны люди в своей природе. Важна реальная

социальная атмосфера той эпохи, гуманитарная среда, предвосхищаемая и отстаиваемая «беспокойными субъектами», «пассионариями», «инициаторами гуманных идей».

Критическая оценка некоторых тезисов по всеобщей философии и истории права, в том числе подмеченных в современной литературе фрагментов — версий сторонников и противников (уверенных и сомневающихся) продиктована нашим стремлением обозначить дискуссионное поле. Таким образом, поддерживается тщательно «процеженный» фактологический материал1. По мере накопления и обработки фактов росло наше благорасположение к авторскому праву эллинов.

После (только после!) порассуждаем о позитивном воплощении философии творчества, воспроизведем ее материально-правовые следствия, идейно приближающиеся, как это ни парадоксально звучит, к некоторым современным представлениям. Наконец, оценим ощутимые процессуальные грани, ведь, как правило, не имело смысла право, не подкрепленное санкцией за нарушение.

Идеология. Итак, философский блок. (Очередность персоналий — произвольная.)

Начнем с понятия произведения. Оно — общее место («топос») античной литературы. В новаторских идеях греческих и римских мыслителей развивается своеобразное «учение о произведении», привлекающее своей немеркнущей актуальностью.

По мнению Платона, «о каждом отдельном произведении надо, чтобы не впасть в ошибку, знать, что оно собой представляет»[3] . С ним полемизирует Аристотель: «...большинство лучше судит о музыкальных и поэтических произведениях». «Произведение весьма ученое» — так Светоний характеризует одно из сочинений императора Клавдия. Плутарх разворачивает следующее суждение: «...легкость и быстрота исполнения не дают произведению ни долговечности, ни художественного совершенства». В выводах Саллюстия об амо-

ральности роскоши упомянуты «произведения искусства»1. Плиний называет стихи Октавия «замечательными произведениями»[4] , а об элегии Пассена Павла говорит витиевато: «Произведение отделанное, нежное, приятное, действительно написанное в доме Проперция». Цицерон — родоначальник теории и философии творчества, ряд положений которой высвечиваются в трактате «О природе богов», упоминает о произведении постоянно, раскрывая разные значения этого понятия: «...живопись, и зодчество, и прочие искусства достигают некоторой степени совершенства в своем произведении», «и то, что производит рука в произведениях наших искусств, гораздо искуснее производит природа» (Зенон), «относительно вселенной, которая обнимает собою и эти самые произведения искусства, и создавших их художников», «...этот планетарий — произведение разума?», «произведения природы во многих отношениях исполнены с большим искусством, чем это подражание», «строитель такого великого произведения» и т.д.

Создавая прецедент для неоправданного расширения приведенных терминологических примеров (а их, если заниматься темой, бесконечное множество, как бы ни казалось обратное в самом начале исследовательского пути), все же добавим интересное наблюдение Тацита об «изображении богини (Венеры Пафосской в храме на Кипре. — Д.Б.), нигде не имеющем себе подобных» . Тацит уверенно свидетельствует о бесспорной уникальности оригинала и фактическом отсутствии подобия. Эта вроде бы очевидная констатация имеет глубокий философский подтекст и практический смысл: «в искусствах... новое всегда неизбежно должно возобладать над старым»11, «подражатель... ниже

образца»'. Переведем на язык авторского права: произведение должно отвечать критерию оригинальности; эпигон рискует не получить авторско-правовую защиту. И если современники следуют догме, то классики, как видим, исходят из природы отношения и предвосхищают, «творят» догму[5] . Подобных сопоставлений (подлинника и экземпляра) в античной литературе множество. Других авторов цитируем далее.

Впечатляет используемый Плинием понятийный аппарат, почерпнутый как бы из современного авторского права (однако кто у кого черпает?), — очень разнообразная, отточенная и детализированная терминология (в переводе М.Е. Сергеенко и А.И. Доватура): творение, оригинал, виды произведения, часть произведения и ее ценность, произведения больших и малых форм, новизна и существенная новизна, общеизвестность, образец , копия11, экземпляр, издание, опубликование, выход в свет и, наконец, литературная собственность. Перечисленные термины не просто и не случайно присутствуют в «Письмах» Плиния — они устойчиво применяются, уточняются и развиваются авторитетнейшим юристом эпохи — правоведом и практиком. Плиний подспудно разрабатывает, так сказать, «внутреннюю» сторону интеллектуального процесса, профессионально анализирует природу

творчества. При этом рассуждает об авторской мотивации, жанрах и стилях письма (представляет интерес обстоятельно выполненное им сравнение аттического и азианического стилей1), авторстве, критериях творчества и вариантах самовыражения творца, объективированной форме, способах использования, образах литературных героев, включая особенности применения вымышленных и подлинных имен, и т.п.

Светоний, например, больше внимания уделяет «внешним» аспектам творчества. Он одобрительно отзывается об авторском трудолюбии и таланте. Называет методы поощрения свободного и честного творчества[6] . Сообщает факты тонкого и грубого подражания, невежественного заимствования. Рассказывает о стремлении соперников уличить друг друга в «литературной лжи». Приводит характерные эпизоды о действенном наказании за плагиат.

Яркая оценка творческой деятельности сформулирована Цицероном. Тема природы интеллектуального труда не всегда выступает на первый план в работах античного философа-моралиста, оратора, правоведа, адвоката, государственного деятеля, «отца отечества». Однако, разрабатывая основные (философские) положения нравственности, раскрывая натуру человека, сверяя разнообразные человеческие поступки с естественным каноном, проникая в трансцендентный и физический смысл природы вообще («сколь велика чудность небесных и земных дел»), он обосновывает ряд универсальных выводов, в которых косвенно раскрывает значение, содержание и сущность многих аспектов авторского права. Мыслитель в то же время исследует и совершенствует «авторско-правовую» терминологию. Плутарх свидетельствует: «...как говорят, он (Цицерон. — Д.Б.) первый, или преимущественно он, дал латинские названия таким словам, как «представление»... «восприятие»... и многое другое в этом же роде, сумев с помощью отчасти метафор, отчасти собственных значений сделать их понятными и легкоусвояемыми». Уверенная и мотивированная интерпретация Цицероном эпизодов из жизни мастеров искусств (в одних фрагментах понимаемая нами букваль

но, в других — как бы вырванная из общего контекста философской мысли) позволяет явственно ощутить присутствие «живого» наставника в нынешних казусах по исключительным правам. Например, неповторимость творческого результата мы выводим из соответствующего тезиса: «почему считающий возможным такой случай (прекрасное убранство и красоту вселенной. — Д.Б.) не думает также, что из бесчисленных форм двадцать одной буквы, сделанных из золота или какого-нибудь иного материала, сброшенных в одно место и высыпанных затем на землю, могут образоваться анналы Энния, так чтобы их тотчас затем можно было читать. Вряд ли даже для одной строки случай может иметь такое значение»1. Возникновение права на исполнение предвосхищается сентенцией: «Ведь актер, чтобы иметь успех, не должен играть во всей драме; для него достаточно заслужить одобрение в тех действиях, в которых он выступал»[7] . В контексте следующего постулата заключены, во-первых, призыв к борьбе с «контрафактом», во-вторых, руководство к действию и, соответственно, предполагаемое решение самого Цицерона-арбитра в споре по авторскому праву: «...честному человеку... свойственно... избегать всего поддельного...». Судья Лернед Хенд, в частности, подметил: «...плагиатору не следует в оправдание своего злодеяния доказывать, что в его произведении не все краденое» (курсив наш. — Д.Б. С чуть с большей долей условности (в связи с контекстом, но не с позицией самого Цицерона, которая очевидна, будь она посвящена нашей теме) можно сделать вывод про охраноспособность лишь объективно выраженного творения: «есть образы, которые составляют впечатления на душе, но, однако, уму представляется только некоторый вид... Что же такое эти ваши образы?..». И далее: «А это как понять, что от одного и того же человека иные образы в моей душе, а иные в твоей? ...Как понять, что, лишь только мне вздумалось, образ в душе готов, что без зова они являются даже во сне? Все это... ничтожно». Эти фрагменты адекватно сочетаются с указанием на авторство Демокрита по поводу первой из процитированных здесь философских догм

и с рассуждениями о подлинном авторстве пифагорейца Керкопа, а не мифического Орфея'. Философ фиксирует исходные параметры интеллектуального процесса в значении социального, культурного, психологического, духовного феномена, подчеркивает связь этого процесса со стремлением активной, деятельной, мыслящей личности к объективной новизне: «...нас влечет к себе и ведет горячее желание познавать и изучать, и мы находим прекрасным превосходить других на этом поприще»[8] . Он признает «в этом роде деятельности» естественные и нравственно-прекрасные начала. Популярное изречение К. Маркса по поводу объективного в общественном сознании: «Паук совершает операции, напоминающие операции ткача, и пчела постройкой своих восковых ячеек посрамляет некоторых людей-ар-хитекторов. Но и самый плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что, прежде чем строить ячейку из воска, он уже построил ее в своей голове» — талантливая (в деталях, но не в идее) литературная переделка цицероновского: «И как рои пчел собираются вместе не ради того, чтобы лепить соты, но лепят соты, потому что они от природы склонны собираться вместе, так и люди, и притом в гораздо большей мере, собравшись вместе ввиду своих природных качеств, проявляют изобретательность в своих действиях и помышлениях». Уникальность творческого решения, согласно Цицерону, проявляется в приложении к некой усредненной константе: «Толпа обыкновенно не понимает, что именно не соответствует совершенному, а в пределах, в каких она это понимает, думает, что не пропущено ничего. Это же происходит и в поэзии, в живописи и во многих других искусствах: неискушенные люди получают удовольствие и хвалят то, что похвалы не заслуживает, хвалят, пожалуй, по той причине, что эти произведения содержат крупицу хорошего, привлекающего несведущих людей, которые в то же время не в силах судить о недостатках, кроющихся в каждой вещи». «Люди судят по-разному, хотят разного... а если и одинаково, то по различным душевным

побуждениям»'. Наглядной иллюстрацией точности процитированных постулатов является, например, борьба художников-импрессионистов за выживание и признание. В сугубо биографическом плане ее этапы красочно описаны П. Бонафу[9] , а с художественной точки зрения —

Э. Золя. Очень убедительны в своей жизненной силе и актуальны в связи с нынешней тотальной «экономизацией» авторского права такие умозаключения: «писцы и ваятели, а также и поэты все хотят, чтобы толпа оценивала их произведения», однако «покупается труд, а не искусство». Отсюда знаменитое: «Не продается вдохновенье, / Но можно рукопись продать» (А.С. Пушкин, «Разговор книгопродавца с поэтом»). Цицерону вторит и Леонардо да Винчи, в общем соглашаясь: «...всякий труд рассчитывает на плату», но, в частности, порицая «тех, кто стремится посредством искусства приобрести богатства». Цицероновские доблести и добродетели — духовная основа учения Леонардо да Винчи о живописи. В комплексе эти идеи базовые для признания личных неимущественных авторских прав. Современный гений в зависимости от сферы своей социальной активности тоже либо сокрушается либо вдохновляется по поводу тотального вовлечения духовных творений в коммерческий оборот.

Было бы непростительным упущением проигнорировать наблюдения Геродота. Каков его вклад в теорию и философию творчества? Вопрос не просто о высокой роли «отца истории»1 в общемировой культуре. Важны именно авторско-правовые нюансы. Геродот, как только находит возможность, постоянно обращает внимание на фактор авторства, подчеркивает первенство того или иного творца или даже группы. Он умело применяет данное начало в описании оригинальных новшеств — по общему правилу («чтобы... великие и удивления достойные деяния как эллинов, так и варваров не остались в безвестности»[10] ), если знает, обозначает или, наоборот, прямо отказывает недостойным, по его мнению, творцам в упоминании имен. Об Арионе из Мемфины историк говорит: «Это был несравненный кифаред своего времени и, насколько я знаю, первым стал сочинять дифирамб, дал ему имя и обучил хор для постановки в Коринфе». В описании мастерства хиосца Главка подчеркивается первенство в инкрустации: «...он первый из людей изобрел искусство инкрустировать железо». Геродот не упускает момент восстановить историческую и элементарную человеческую справедливость. Повествуя об уникальной золотой чаше, посвященной Крезом храму в Дельфах, он, следуя заведенному порядку, называет создателя этого произведения искусства. И не просто называет, а тонко усиливает эффект заслуженной похвалой: «Как утверждают в Дельфах, чаша эта — изделие Феодора из Самоса. И я тоже так думаю, так как она, видимо, на редкость чудесной работы». В том же фрагменте историк откровенно порицает угодливость некоего резчика по металлу и даже наказывает его, не желая упоминать имя и презрительно именуя «каким-то дельфийцем»: «На золотой кропильнице начертана надпись, гласящая: «Посвятительный дар лакедемонян». Это, однако, неверно: ведь эти кропильницы — посвятительный дар Креза. Надпись же на ней вырезал какой-то дельфиец, желая угодить лакедемонянам. Я знаю имя этого человека, но не хочу называть его». Весьма приметное «замечательное сооружение» — могильный памятник Алиатту, отцу Креза,

по свидетельству Геродота, в Лидии соорудили «рыночные торговцы, ремесленники и девушки, «занимающиеся своим ремеслом на дому» (жрицы вавилонской богини Иштар. — М. Томашевская)' ...На верху памятника помещены каменные плиты числом пять, существующие и поныне, с высеченными на них надписями, [гласящими], какая часть работы выполнена каждым из разрядов этих людей. При измерении оказалось, что большая часть работы произведена девушками»[11] . Народные творческие достижения — цельный пункт «Истории» Геродота: «три вещи», изобретенные карийцами, «которые впоследствии у них переняли эллины» (султаны на шлемах, эмблемы и ручки на щитах); сооружения архитектуры и дизайна, воздвигнутые под руководством ассирийской царицы Нитокрис; селекционные достижения вавилонян и т.д.

Убежденный сторонник очищения творчества от плагиата, укрепления духовности, искоренения бесталанных заимствований и безыдейных подражаний — Диоген Лаэртский. Проповедник честного авторского труда! Воспроизводимые им эпизоды из жизни древних творцов — предшественников и преемников («классиков» и «современников») наполнены «почти юридическим» смыслом. Например, требование объективированной формы он раскрывает через формулу: не может быть творения для самого себя, поэтому оно подлежит обнародованию. Значение названия произведения в качестве охраноспособного элемента тонко подчеркивает сентенцией о «безголовом», не имеющем заглавия, сочинении. Исследование естественной (юридической, как уточнили бы в наше время) природы идеального объекта проявляется у Диогена в сопоставлении категорий формы и содержания: в игре на флейте или на кифаре «нет видимых произведений, но есть действие: игра». «Флейтист Кифисий, увидев, что один его ученик силится играть погромче,

стукнул его и сказал: «Не в силе добро, а в добре сила»»1. Духовный труд социально ценен, ценность эта может выражаться материально, обретать свойства меновой стоимости: один диалектик показал Зенону семь диалектических приемов для софизма «Жнец», Зенон спросил, «сколько тот за них хочет, и, услышав: «Сто драхм», заплатил двести; такова была в нем страсть к знаниям»[12] . Комментируемое исследование обогащено свидетельствами подлинного авторства. Красной нитью проходит через него неустанный поиск истинной личности творца: исторические рассуждения, сопоставление приемов творческой работы, портретные описания, анализ философских и сугубо литературных споров и т.д. Богатая фактура украшена меткими изречениями, которые становятся воистину крылатыми: «Гомеровых кривд бичеватель задорный», «подражатель, который ниже образца», «написанные с самобытной силой», «всюду голос самого Эпикура» и другие интересные выражения. Яркие сюжеты, затрагивающие «по касательной» тему подлинно творческой работы, Диоген приводит и комментирует. Яростно отстаивает доброе имя известных авторов. Показательны его бескомпромиссные суждения в поддержку Эпикура, резкие выпады в адрес критиков уникальности работ Эпикура: «Но все, кто такое пишут, — не иначе как рехнулись. Муж этот (Эпикур. — Д.Б.) имеет достаточно свидетелей своего несравненного ко всем благорасположения». Малоприметное, бытовое эпигонство Диоген оставляет без внимания. Эпигон по определению слабее автора. Копия — лишь подобие оригинала. Что же остается комментировать? И все же оригинальное подражание попадает в поле зрения Диогена. Про философа Хрисиппа, который многое заимствовал у других сочинителей, Диоген пишет: «В одном сочинении он переписал почти целиком «Медею» Еврипида, и недаром какой-то

его читатель на вопрос, что у него за книга, ответил: ««Медея» Хри-сиппа!»1, «книги его пользуются великой славой»[13] .

Можно утверждать о перспективных авторско-правовых воззрениях в творчестве Геродота, Диогена, Плиния, Светония, Цицерона, Апулея. А ведь мы не называем даже сотой доли из общего списка! Не редкость, когда высказанные современником идеи опережают свое время. Мы просто обращаем внимание на античные отсветы, связанные с исследуемой сферой.

Только представьте, в каких «первобытных» выражениях описал бы мыслитель прошлого, пусть даже общепризнанный гений своего времени (скажем, Архимед или Леонардо да Винчи), нашу технику. Несложно догадаться, что Цицерон, Гай или, например, Плиний испытали бы культурный шок, ознакомившись с нынешним социальным бытом, политическим устройством, системой «демократизаторов» (в стиле «мирового жандарма» или его европейских сателлитов), развернутой по всему миру и периметру России в частности. И все-таки современная цивилизация широко использует достижения античной цивилистической мысли — ни конъюнктурные (политические, идеологические и т.п.) субъективизмы, ни разный уклад жизни этому не препятствуют. Т. Кун справедливо уточняет: важен «не вопрос об отношении Галилея к современным научным положениям, а скорее отношение между его идеями и идеями его научного сообщества».

Примеры отмеченных выше словоупотреблений, эпизодов и комментариев к ним в античной литературе бесконечны. «Они обращаются к нам, и мы их слышим». Очевидны выразительность и богатство языка первоисточников, оригинальность суждений, уважение к искусству мастера (невзирая на общераспространенную в древности манеру эллинов презирать физический труд, в том числе творческий), порой излишняя, на наш взгляд, щепетильность по поводу первенства и авторства. Например, Фукидид без тени фальши, без намека на лесть фиксирует первенство не просто по факту завершения оригинального результата, а хотя бы по замыслу, идее создания: Минос «первым из властителей» догадался построить флот, «Фемистокл впервые высказал

великую мысль» о будущем господстве афинян на море'. В этом эпизоде Фукидиду вторит Плутарх: «Замысел и искусство принадлежали Фемистоклу»[14] . Это идейное начинание Фукидида получило достойное продолжение в труде Диогена Лаэртского и работах прочих античных творцов. В назидание потомкам в качестве достойных восхищения примеров стремления к идеалам или с целью восстановления исторический справедливости древние сообщают эпизоды из жизни авторов-первооткрывателей — философов, риторов, музыкантов, художников, математиков, механиков и других деятелей.

Высокие нравственные качества мыслителей Эллады, подчеркнутые в современных переизданиях, невозможно списать на влияние переводчиков или комментаторов. Подобное влияние является, однако, техническим, а не предрешающим. Смысл ведь не спрячешь за литературной обработкой, не прикроешь новеллами или пометками (глоссами). Мы в основном доверяем искусству позднейших толкователей, естественности воспроизведения первоначального текста, верим в приемлемую адекватность исходным греческим или латинским оригиналам и в тождественность задумкам древних. «Есть приметы, которым приходится доверять». Гиперкритицизм — это не наш метод. Из «ничего» ничего не появляется. Отрицание всего отрицает самое себя. Конечно, если античные суждения в дальнейшем подвергались какой-то переработке (путем составления табличек в дополнение к существующим носителям, разных вставок и заполнения лакун по общему смыслу прочитанного) и даже приспосабливались к текущему формату общественных отношений (к религиозным учениям) или, например, интерпретированы не с языка

оригинала, то появляется вероятность искажений. Такая вероятность, однако, существует всегда. Не игнорировать же, исходя только из некоего абстрактного предположения, сам факт — известный труд и его не менее уникальную обработку. Даже авторитетнейшие новые работы, переложенные на другой язык, могут превращаться в результат массового внушения. Например, Э. Фромм пишет: «Я ссылаюсь... на подлинного Маркса, радикального гуманиста, а не на те распространенные фальсификации, которые предлагают советские коммунисты»'. Главные идеи проходят через каждое творение «красной нитью». Варианты интерпретаций пересекаются во времени и пространстве, доходят до наших дней во всем своем многообразии. Вмешательство переводчика, компилятора, глоссатора не способно уничтожить смысл, идущий через века и поколения: «Мудрость повсюду приходит к одному»[15] . На основе разных версий нынешняя гуманитарная наука, накапливающая исследовательский материал, выводит некую информационную квинтэссенцию, максимально приближенную к истинной версии. Можно только поражаться тому, какой научный и справочный аппарат задействован современными специалистами при обработке каждого первоисточника, каждого фрагмента! Даже на пунктуацию, почерк, заставки, инициалы букв, красную строку обращают внимание. Не анализируются пробелы, паузы и придыхание — мы не заметили.

Проблема авторства принципиально не касалась государственной политики, не вмешивалась в дела религии, не затрагивала отправление каких-либо обрядов, как следствие — не испытывала на себе подавляющее, реакционное влияние системы государственного управления, не приближалась к ней даже по касательной линии ни в Античности, ни в Средние века. Петроний, правда, предупреждает собеседника: «Император (Нерон. — Д.Б.) пишет стихи, и все подражают ему. Не дозволяется только писать стихи лучше, чем император, и по этой причине я... опасаюсь за Лукана». Предлагая тому же собеседнику свой новый сборник стихов, опубликованный анонимно, он опять взывает к осторожности: «Я не желаю подвергнуться ни участи Руфина... ни участи Вейентона, — поэтому никто об этом не знает, и ты никому

не проговорись»1. «...В последние годы Нерона... рабский дух сделал опасной всякую науку, если она была чуть смелее и правдивее»[16] .

Будем верить, исходная идея, ее текстуальное выражение принципиально не искажались.

А.В. Кашанин пишет о господствовавшем, например, в Средние века представлении «об авторе произведения как простом посреднике, воплощающем на бумаге божественный замысел». Трактовка красиво выражена, но поверхностна по существу. «Красивыми словами ничего не говорит». Или, как выразился М. Пселл, «красноречие, похищающее истину».

Именно для средневекового периода, все той же «Византийско-славянской цивилизации» (Рикардо Пикио), сделан обоснованный вывод: «Оригинальные произведения славянских авторов — жития святых, божественные гимны, исторические труды, философские трактаты, публицистические сочинения — исключительное по жанру и содержанию литературное богатство».

Приписывание открытия Божьей воле, а не личному творческому гению не означает отказ от авторства. Самостоятельность и ответственность личности за свои поступки прямо согласуются с церковными канонами. По крайней мере в православии.

Каноничность средневековой литературы и присутствие в ней аскетических монашеских идеалов, унификация эстетических ценностей и спиритуализм воззрений в европейской культуре того времени не затмили авторскую индивидуальность, свободомыслие и многообразие ярких форм художественного мышления, не сковали целенаправленное переосмысление античного наследия и непременную ориентацию на него, не смогли пресечь «брожение умов» в среде энциклопедистов

и созданных ими кружках, латентную и порой открытую борьбу против церковной реакции, неуклонное расширение сферы исследовательского интереса и закономерный гуманистический подъем.

Михаил Пселл писал о раннем постантичном научном творчестве: «...в те времена появилось немало философов и риторов, и я могу найти только одно подходящее и, как говорится, правдоподобное решение этой чудесной загадки: в те времена занимались науками не с какой-то посторонней целью, но интересовались ими ради них самих. Ныне, однако, большинство людей относится к образованию совсем по-иному: они признают первой причиной ученых занятий пользу»1. В этой сентенции Михаил Пселл далек от теологических установок. Мы, конечно, доверяем современнику той эпохи, известнейшему историку, философу, теологу, правоведу и политику.

Тем более неактуальны противопоставления на религиозной почве для эллинизма (Античности). Если, например, Фукидид или Геродот, Фаворин или Диоген (Лаэртский), Плиний или Цицерон, Апулей или Лукиан повествуют о духовных истоках творчества, подлинниках и подделках, технике письма или речи, то такой материал, поскольку стал известен, в своей основе остался неизменным (фрагментарная переработка, повторяем[17] , не влияет на новаторские идеи).

К слову, философия морали Цицерона, изобилующая примерами из античной мифологии и языческих культов, была принята за образец отдельными христианскими деятелями поздней империи — первые мифологические сюжеты заменялись библейскими, упоминания о сакральных обрядах исключались, в остальном «новое» произведение могло буквально совпадать с творением древнеримского мыслителя. Так, епископ Амвросий (IV в.) в одном из наиболее известных своих сочинений «настолько близко следует трактату Цицерона «Об обязанностях», что речь должна идти даже не о подражании, но скорее о переложении и приспособлении труда Цицерона для христиан». Французский богослов и реформатор церкви Жан Кальвин (10.07.1509—27.05.1564) осуждал античное миросозерцание, но учил «правильно» пользоваться им. Выше отмечалось, что Леонардо да Винчи многое воспринял

из гуманистического учения Цицерона, главное — идею доблестей и добродетелей из цицероновской философии морали. Михаил Пселл «без разбора «берет свое добро» в трудах античных мыслителей и христианских теологов, и ряд его сочинений превращается в удручающие современного читателя компиляции», он «неоднократно заверяет всех, а в первую очередь себя самого, в приверженности к христианской науке, но на деле обращается к языческой античной образованности гораздо чаще, чем к богословию, и создает своеобразный синтез, сплав того и другого, который давал основание современникам обвинять писателя в чрезмерной и предосудительной приверженности к античности и пренебрежении христианскими догмами, а ученым XX в. считать Пселла то интеллектуальным язычником, то благочестивым христианским философом»1.

Такова в лапидарном переложении идеологическая основа авторского права древности. Настал момент перейти к изложению «практических моментов». Отметим примечательные в контексте нашей темы положения законодательства той поры и параллельно уточним профессиональное значение термина «автор», правовой режим творений, юридические нюансы защиты субъективных прав на произведения, знаковые прецеденты, которые реально возникали, в чем нам предстоит убедиться по ходу изложения.

Источники. Несколько слов об актах публичной власти, прямо или опосредованно затрагивающих тему творчества.

Прообразы отдельных институтов авторского права возникают уже в памятниках доюстиниановской «латинской науки», проявляются в актах предклассического и классического периодов, охватывающих продолжительный отрезок времени — около шести веков, начиная со второй половины IV в. до н.э. Обращение к еще более древним первоисточникам, например к Законам XII таблиц (451—449 гг. до н.э.), позволяет сконструировать только общий фон, проследить историю развития постулатов, на основе которых развивались правовые понятия. Бесполезность прямого, «в лоб», сравнения современного правового регулирования отношений в сфере творческой деятельности и архаичного правопорядка очевидна. Поэтому мы не рассматриваем каждую из форм позитивного права (обычаи, законы, постановления сената, судебные решения, эдикты магистратов, заключения признанных знатоков права и т.п.), а фрагментарно отмечаем лишь некоторые характерные установления, подчеркивая зарождение категорий, но еще не системы авторских отношений.

Философское осмысление законов природы и тенденций социального прогресса, адекватное воспроизведение идей добра и справедливости (boni et aequi) при разрешении повседневных казусов1, выработка на этой основе единых, относительно стабильных норм, удовлетворяющих всеобщим ожиданиям, подспудный поиск удачной (лаконичной, эффектной, стильной) литературной формы, обобщение и систематизация накопленного позитивного материала, внедрение «синтезированных» новаторским путем универсалий[18] в правоприменительную сферу (здесь — взаимосвязанные явления!), и все это — через противоборство не только мнений, но и зачастую идеологий, превращали разработку права в подлинно творческий акт, особый вид искусства. С.С. Алексеев подтверждает: «История права и искусства на первых порах как бы сливаются». Римское право, таким образом, не просто совершенствовалось, а, рискнем предположить, возникло и разрасталось на сей благодатной почве. Отсюда проистекает длившаяся, по крайней мере до конца республиканского периода («до времен Августа») традиция наделения знатоков, подлинных творцов права (iures prudentes, iures periti, iures auctores) правотворческой функцией. Цицерон весомо свидетельствует об историчности подобного социально-правового уклада: «В нашем государстве, мне думается, были выдающиеся мужи, имевшие обыкновение разъяснять это право народу и давать ему советы... их деятельность [народу] необходима, и я... не думаю, чтобы люди, взявшие на себя эту обязанность, не были сведущими и в общих вопросах права; но этим, так называемым гражданским, правом они занимались только в такой мере, в какой хотели быть полезны народу». Указывая не просто на обязательность мнений

iures prudentes («связывали волю судей и без их личного участия в разбирательстве»), а на творческий характер их деятельности, Д.В. Дождев вскрывает одну поразительную особенность: «Аутентичность авторства (курсив наш. —Д.Б.) обеспечивалась либо печатью, либо личным письмом юриста к судье, либо свидетельством присутствовавших при консультации (D. 1, 2, 2, 49)»1. Напрашивается или банальный, или парадоксальный вывод: жизненная сила права Древнего Рима зиждется на авторстве, т.е. на авторском праве тех, кто методично разрабатывал основные положения цивилистики. Мероприятия принцепсов (Августа, Тиберия, Адриана, позже — византийских императоров), нацеленные на реформирование института толкования, «закабаление» prudentes, подчинение их влияния авторитету высшей публичной власти, отчасти нивелировали «авторско-правовую» динамику, но не были способны уничтожить, изжить духовную природу профессионального (юридического) творчества.

Основатель Римской империи Октавиан Август первым обязал юрисконсультов излагать ответы (responsa) строго на основе величия власти принцепса («ех auctroritate eius»)[19] . Следующий римский император - Тиберий Цезарь Август в своих реформах пошел еще дальше: дозволение (concessus) давать обязательные для применения судами заключения (ius respondendi) стало привилегией (beneficium), которой впервые воспользовался Мазурий Сабин.

В совокупности все перечисленные меры, имевшие более всего политическое значение, лишь укрепили личный и профессиональный статус тех знатоков права, чей гений был овеян благорасположением императора и дарованной им привилегией. Персоналии, конечно, не утратили значение. Право Древнего Рима никогда не превращалось в «обезлюдевшую пустыню». Скорее наоборот. Те же Дигесты — не что иное, как собрание авторитетных мнений с указанием в подавляющем большинстве случаев автора суждения — тот самый «сенат мертвых». Столь сильное метафорическое выражение имело вполне определенный смысл. Соответствующий термин зафиксирован так называемым Законом о цитировании (Lex citationis), состоявшим из юридических норм

нескольких конституций разных императоров. Г.И. Тираспольский', в отличие, например, от П.В. Крашенинникова[20] , И. Пухана и М. По-ленак-Акимовской, обоснованно, исходя из существа регламентации, причисляет и императора Константина I Великого к творцам правил Lex citationis. Эдиктом Константина от 321 г. признано решающее мнение Папиниана при разбирательстве судебных споров. Запрещалось «употреблять комментарии Павла и Ульпиана к трудам Папиниана с целью непосредственного применения трудов последнего». В 322 г. Константин подтвердил важность всех работ Павла и санкционировал их использование в судебной практике. Самое обширное и наиболее значимое установление в комплексе Lex citationis - конституция Феодосия 11 и Валентиниана 111 от 426 г., наделившая сочинения пяти наиболее авторитетных римских юристов («сенат мертвых») — Папиниана, Павла, Гая, Ульпиана и Модестина силой источника права. Предпочтительным оставалось мнение Папиниана — «царя сената мертвых».

Такова, на наш взгляд, демонстрация зарождения авторского права — его изначальная нормативная предыстория. Приведенные примеры позволяют составить представление о тех областях творческой активности, в которых авторский статус имел, без преувеличения, священное значение, как с точки зрения непреложной значимости официальной привилегии, полученной для ведения юридических дел (консультирования по вопросам права), так и в смысле благоговейного почтения потомков перед мнением знатоков права. Сфера легального проявления «авторско-правовых» сюжетов не исчерпывается отмеченными эпизодами. Они разнообразны и многочисленны.

Про Фабиев закон о покушении на статус человека (Fabia lex de plagiariis), принятый около 200 г. до н.э., вероятнее всего, по инициативе Квинта Фабия Лабеона, говорилось выше. В истории античного права это был первый опыт легального закрепления специальной авторско-правовой (в будущем) терминологии - plagium, plagiator, plagiarius.

С точки зрения идеологии права данный закон примечателен тем, что подтверждал знаковое правило о неприкосновенности личного статуса свободного (запрет похищения, купли-продажи и т.п.), а также пресекал произвольное посягательство в отношении раба (подстрекательство к бегству, коварный увод, силовой захват). В сознании прогрессивной части древнеримского общества естественные взгляды на человеческую сущность раба начинают доминировать посредством популяризации философской концепции стоицизма. Эта тенденция отчетливо проявилась к началу классической эпохи (17 г. до н.э.). Однако экономика страны всегда (как в республиканском Риме, так и в эпоху Империи, включая период распада на Восточную и Западную и этап объединения твердой рукой Юстиниана) находилась в абсолютной зависимости от подневольного труда. Поэтому даже для времени расцвета христианства легальные преграды покушению на чужого раба следует оценивать именно в значении охраны имущественных («хозяйских») прав1, а не в качестве попытки предусмотреть некие моральные гарантии подвластного.

К источникам, предваряющим зарождение авторского права, безусловно, относятся многочисленные, принятые в разные периоды древнеримского государства законы об оскорблении. Оно традиционно являлось очень многоплановым понятием: «Ведь все, что происходит не по праву, называется правонарушением. Это в общем. В частности же правонарушением называют оскорбление»[21] .

Уникальный инструмент внутриполитического управления — разнообразные акты (эдикты императоров, сенатус-консульты, постановления преторов, заключения знатоков права) о профессиональных объединениях. Среди таких объединений помимо классических сообществ капиталов представлены и сугубо «творческие» — театральные общины, корпорации резчиков по кости, товарищества художников и т.п. Споры между членами этих структур возникали и по поводу распределения так называемого почетного вознаграждения.

В систему прообразов авторского права входят также античные законы об обязательном депонировании литературных произведений избранных мэтров - так обеспечивалось «право на защиту целостности».

Бесконечное погружение в исторический материал угрожает лаконичности повествования и уводит от основной темы. Важно обратить

внимание на факты, подчеркнуть тенденции и проследить динамику. Далее мы подробно освещаем особенности института accessio в развитом римском праве, в рамках которого детально регламентировалась юридическая судьба творений в зависимости от способа их создания и применения.

Догма. Обратимся теперь к материально-правовым аспектам — к определению понятия «автор»' и юридической квалификации античных произведений. Эти исходные величины известны издревле. Современный (русский) язык авторского права многое почерпнул из своего классического наследства[22] .

Древнегреческое аитб^ (лат. autos) означает «сам». Латинское auctor (autor) — «тот, от кого что-нибудь получает начало или развитие». Бытовая интерпретация в латинском языке очень разнообразна: изобретатель, творец; сочинитель, писатель; ревнитель, поборник; защитник; советчик; авторитетный источник; поручитель, свидетель; руководитель и т.п.

В римском праве термин «автор» (лат. auctor, actor) применялся широко. Эпохальным вступлением — «Deo auctore...» («Властью Бога...») начинается предваряющий Дигесты эдикт Юстиниана от 15 декабря 530 г., которым император торжественно объявляет цель: «включить в одну книгу многочисленные разрозненные тома авторов» . В Античности это слово использовалось в традиционном для нас общеупотре-бимом (профессионально-бытовом) смысле. Например, преемственность авторов — auctorum successione1, автор законопроекта — auctor legis

и т.д. Кроме того, оно образовывало самостоятельные понятия. Например, auctor — управляющий имением . М. Бартошек подтверждает2 еще три смысловых варианта: первоначальный обладатель права при отчуждении имущества, правопредшественник3; опекун в состоянии одобрения действий подопечного4; подстрекатель5. Адекватное приведенному контексту толкование имеется в Дигестах6. И, наконец, слово auctor включалось в состав специальной юридической терминологии: виновник деликта — servo delinquent auctorem esse7', лицо, уполномочивающее на совершение юридически значимого действия, — auctore Рга etore*; лицо, ручающееся за юридическую безупречность проданной вещи, — auctor secundus*; знатоки права, правоведы — juris auctores'0; мнения правоведов — sententiae auctores"; сторонники других школ — diuersae scholae auctores'- и т.д.

Семантика исходной лексической единицы и производных от нее, например auctoritas («авторитет»), может склонять к эмоциональному освещению фактов. А.Г. Ильяхов пишет: «В древнеримском праве... понятие auctor... могло означать «влиятельное лицо, покровитель». В этой связи небезызвестного Мецената его современники часто называли «автором», и это недалеко от истины»13. Мецената14 называли автором в силу естественных причин как сочинителя различных прозаических, поэтических, философских произведений. В поэзии он даже претендовал на роль «наследника Катулла»15.

1

D. 43, 17,3,4.

  • 2 Бартошек М. Указ. соч. С. 52. См. также: Дождев Д.В. Указ. соч. С. 259, 375.
  • 3 D. 21, 2, 28; 21, 2, 51 рг.; 21, 2, 64, 2; 44, 3, 5 рг.; 44, 3, 15, 1.
  • 4 D. 1,7, 11; 26, 8, 1 рг.; 26, 8, 3; Gai. I, 115; I, 179;!, 184; I, 190; Ш, 43.

' Об уникальности этой трактовки в ее пересечении со значением термина plagiator мы говорили выше.

  • 6 D. 48,15.
  • 7 D. 9,4, 3.
  • 8 D. 2, 15, 8рг.; 39, 1, 5, 14.
  • 9 D. 21, 2,4рг.
  • 10 D. 5, 4, 3; 19, 1, 39; 22, 1, 32 рг.; 37, 14, 17 рг.
  • 2

D. 44,4,4, 14.

  • 12 Gai, 1, 196; II, 15; II, 37; II, 79; II, 123; II, 195; II, 200; II, 221; II, 223; II, 244; III, 87; III, 98; ПІ, 103; 111, 141; ПІ, 167а; ПІ, 168; III, 178; IV, 78-79.
  • 13 Ильяхов Л.Г. Указ. соч. С. 7—8, 153.
  • 14 Меценат Гай Пильний (ок. 70—8 гг. до н.э.) — римский государственный и общественный деятель, покровитель наук и искусств, личный друг императора Октавиана Августа.
  • 15 Циркин 10.Б. История римской культуры: Учеб, пособие. М.: Инфра-М, 2015. С. 151.

Категория «произведение» рассматривается в античных исторических, филологических, философских, этических исследованиях с разных сторон и во всех возможных аспектах — анализируются виды и элементный состав творений, специфика жанров, побудительные мотивы творчества, актуальность и достоверность сюжета, оригинальность изложения, объем личного творческого вклада автора в создание шедевра и постороннее вмешательство и т.п. Однако теперь нас интересует правовая квалификация.

При выборе древнеримской классификации объектов гражданских прав и анализе позиций, которые могли отводиться результатам творческой деятельности в классической градации, трудно сопротивляться очарованию «тонкой систематики Гая» (Д.В. Дождев) — простой1 и вместе с тем надежной, лаконичной, универсальной. Компиляторы Дигест восприняли ее в качестве наиболее авторитетной юридической модели среди прочих равных[23] , сделав центральным звеном той части кодификации, которая посвящалась объектам. Эта юридическая «система Менделеева» востребована и сегодня.

Гай предложил основополагающий и полноценный критерий деления вещей на объективно существующие предметы материального мира, с одной стороны, и неосязаемые результаты естественного порядка и субъективного волеизъявления (обязанности, права и т.п.) — с другой: res corporates («вещи телесные») и res incorporates («вещи бестелесные»). Это теоретическое построение, удачно сочетающее научное и практическое начала, позволило решить ряд концептуальных противоречий того времени, в определенной мере укрепить стабильность сделок и защиту собственности.

«Кроме того, некоторые вещи суть телесные, физические, другие — бестелесные, идеальные»1.

К res incorporates Гай не причисляет ни произведение, ни права на него, называемые сегодня «интеллектуальными», «исключительными», «моральными», — только, «например, наследство, узуфрукт, обязательства, каким бы то ни было образом заключенные, и нисколько не важно то, что в наследстве заключаются физические вещи... но самое право наследования, право узуфрукта, обязательственное право считаются res incorporates, т.е. бестелесными вещами. В том же числе находятся права городских и сельских имений...»[24] .

На первый взгляд отсутствие творческих результатов в классификации Гая объясняется просто: нельзя «делить, основываясь на отсутствии чего-либо», «немыслимо, чтобы были виды несуществующего, например виды безногости или бескрылости». Перечисляя в неисчерпывающем списке относительно полный состав res incorporates, Гай, как видим, не только не упоминает результаты творчества и тот правовой комплекс, который с ними сегодня устойчиво ассоциируется, но и не оставляет правоприменителю и своему комментатору такой возможности. Ни о какой предвзятости или, например, авторском усмотрении римского правоведа, понятное дело, речи быть не может.

Древние не выводили свои творения из-под «зонтика» вещных представлений. Произведения, как и прочие творческие результаты и относящиеся к ним права, в римском сознании и юридической практике отождествляются с материальным носителем, составляют

с ним единое целое, являются вещами особого рода. «Каждый во всем и все в каждой части»1. Целое в отрыве от своей части — это «другое целое», сложенное из иного состава компонентов — из остатка. И так до бесконечности. Поскольку авторские права не считались самостоятельными, то отдельно не названы и даже не намечены в Институциях. Сейчас исключительное право можно уверенно признать бестелесной вещью.

Сначала Гай описывает ряд общих правил: постройка, воздвигнутая на чужой земле, принадлежит собственнику участка[25] ; ту же судьбу разделяют рассадник и посев, выращенные несобственником на чужой территории. Далее следует консервативное установление: автор письма, выполненного «хотя бы даже золотыми буквами», не приобретает книг и пергаментов.

Простор прямых аналогий и незакомплексованность античного правоведа строгими рамками поражают! Стоит обратить внимание на очередное взаимопроникновение авторских и вещных связей (до полного отождествления) — не прослеживается и попытка отделить объективную форму от творческого результата. В суждении про письмо, выполненное «золотыми буквами», кроме прочего довлеет рациональность, исконный практицизм квиритов. Сентенции в духе стремления к справедливости сопровождаются оговорками против злого умысла и обмана: виндицирующий постройку обязан вознаградить строителя, а собственник книг или пергамента — возместить «издержки написания» сочинителю, переписчику и т.д.

Далее Гай сообщает о противоположном мнении большинства в казусе о праве на картину, где доска в сравнении с идеальным объектом признается «побочной вещью». По всем признакам он присоединяется к этому мнению сдержанно, взвешенно, не разделяя крайних взглядов ни противников, ни сторонников. Противники — Мазурий Сабин и Кассий (Лонгин?), «другие же думают, что (новая) вещь должна принадлежать сделавшему», «однако это... мнение (большинства. —

Д.Б.) с трудом может быть оправданно»1. Пусть «с трудом», но все-таки «оправданно»! Вывод, призывающий к осмотрительности в каждом случае.

Свод умозаключений в законодательстве Юстиниана разнится еще больше, изложен еще подробнее[26] . Отличающиеся толкования объясняются естественными причинами: самостоятельной позицией по делу (полное единодушие среди юристов — всегда редкое явление), творчеством разных авторов в разные эпохи, необходимостью пересмотра догм сообразно объективным велениям времени или субъективной политической конъюнктуре, систематизацией всех накопленных обобщений, не стареющих в силу своей актуальности и потому извечно ценных в гуманитарном плане. Трибониан тщательно выверял содержание материала, соизмеряя опыте планами и прямыми указаниями базилевса.

В комментарии к общему правилу Гай подтверждает скорее устойчивую норму, но не само воззрение. Исходя опять же из идей добра и справедливости снабжает свое пояснение множеством оговорок, вытекающих из вещно-правовой регламентации и устанавливающих адекватные пределы действия постулата: художник, удерживающий картину, обязан заплатить стоимость доски собственнику; собственник вправе заявить автору, не желающему оплачивать материал, иск или, соответственно, возражение об обмане; иск собственника, не уплатившего «издержки живописи», отражается добросовестным владельцем посредством возражения о злом умысле; против похитителя вещи (картины) собственник всегда может заявить иск о краже и т.д. При толковании схожих казусов, независимо от того, куда направлены вектор мнения большинства или политическая линия, Гай проявляет твердую последовательность, даже пунктуальность, без ущерба своему творческому гению. Собственно отрицания авторского права в этих суждениях нет, как нет и его прямого признания. Так или иначе, на юридической сцене возникает фигура творца —

сочинителя, художника, скульптора, взывающего к справедливости, требующего учитывать его разумные интересы и считаться с его правами.

Подтверждая традиционное цивилистическое воззрение, классик писал: «Насколько мало ценилась в римском праве духовная деятельность сама по себе, видно уже из того, что в классическую эпоху, например, поэма, написанная на чужом писчем материале, или картина, нарисованная на чужой доске, принадлежали не поэту, не художнику, а собственнику писчего материала или доски. Правда, для Юстиниана такая норма показалась уже конфузной и была отменена, но тем не менее о каких бы то ни было авторских правах и в Юстиниановом Своде нет и речи»1. Конечно, важны нюансы. «Бог — в мелочах...» (И.В. фон Гете).

«Насколько мало ценилась...» — это свидетельство ценности в той или иной степени? «...Мало ценилась в римском праве духовная деятельность (всякая? — Д.Б.)» или же — интеллектуальный труд бесправного раба, почти бесправного вольноотпущенника и серьезно ограниченного в правах иностранца?

Все относительно! Известно, что даже высокие творческие результаты раба могли привести к его отпущению на волю просвещенным хозяином. Множество подобных примеров мы встречаем в жизнеописаниях Цицерона и Плиния, Мецената и Цезаря, ряда римских императоров. Статую Афины Книдской жители острова Книд отказались отдать «какому-то царю» за все долги острова[27] . Столь высоко ценили современники «само по себе» искусство ваятеля Праксителя.

Следующий момент: «показалась... конфузной и была отменена». Это ли не косвенное свидетельство нравственных, естественных отголосков авторского права в юстиниановский период? Ведь «именно в этом случае принято большинством (курсив наш. — Д.Б.), что доска в отношении к картине есть побочная вещь». Подобные отголоски возникли не на пустом месте, а в результате накопления и обработки имеющегося материала. Да и «само по себе» сомнение Иосифа Алексеевича по поводу авторских прав в эпоху Юстиниана тоже очень показательно. Видимо, все же сомнение в меньшей степени, здесь — известная интеллигентность профессора-классика.

С другой стороны, и понятийный аппарат побуждает не делать поспешные выводы: вещь, собственность, добросовестное владение, срок давности, издержки, передача, кража, насильственный захват, виндикация... Где среди этих классических терминов и связанных с ними юридических конструкций, детально отработанных многовековой практикой, мы встречаем хотя бы намек на правовую регламентацию собственно авторских отношений?

При углублении в нарративный материал открывается подлинное происхождение некоторых категорий нынешнего вещного и обязательственного права. Например, понятие «цена»1 зародилось в сфере культуры и искусства. Так именовалась своеобразная натуральная плата (бесплатная порция еды) благожелательному слушателю, приглашенному на публичные чтения[28] . Марциал, как говорилось выше, уверенно упрекает плагиатора в краже (furtum).

Творческой деятельности и ее результатам античный законодатель не уделял особого внимания. Это заключение вытекает из процитированных выше положений Гая, установлений Дигест, комментариев правоведов.

Римские юристы не знали «основных принципов права на произведения». В отсутствие развернутого специального регулирования, авторитетных и устойчивых воззрений о началах авторского права говорить сложно. Исключительное право для Античности нехарактерно. Творения сливались с материальным носителем в юридическом смысле и незыблемо поддерживались на моральном уровне. Интеллектуальная собственность не являлась самостоятельной правовой категорией. Откровенное выпячивание нынешних авторско-правовых понятий позволяет убедиться в вычурности прямых исторических параллелей и не приближает к адекватной правовой оценке творческого гения эллинов.

Однако на общие настроения, в том числе на подходы законодателя и правоприменителя, конечно, влияло чувство высокого собственного достоинства древних, их беспримерное стремление отстаивать личный моральный статус и, в частности, «свое» авторство.

Демосфен' то ли восемь , то ли десять’ лет в острой внутриполитической борьбе добивался права на получение заслуженной награды — золотого венка за произнесение надгробной речи над павшими в битве при Херонее и одержал-таки победу речью «О венке», получив искомые почести. Вот он — подлинный фундамент античных авторских отношений! На подобной неимущественной основе формировалось древнее авторское право. Видимо, потому столь уникальны, долговечны, востребованы античные произведения.

И в классический период, и несколькими веками позже, включая эпоху Юстиниана I Великого, объективированный творческий результат считался движимой вещью (res mobilis), придатком (accessio) материального носителя. От способа переработки (specificatio) исходного материала зависели правовые последствия, поддерживаемые нравственными императивами в сочетании с экономической конъюнктурой. Классические контроверзы на эту тему известны. Текст (scriptura), выполненный даже золотыми буквами, принадлежит собственнику пергамента. Но картина (picture) становится собственностью художника. К настенной живописи это установление не применялось — по мнению С.А. Муромцева, «может быть, потому, что обыкновенно это был труд раба». Рабский труд использовался в творческом процессе по общему правилу. Работа раба оплачивалась его хозяину. Думается, нюанс в другом: недвижимость (res immobiles) в хозяйственном аспекте важнее движимости. Фреска, мозаика или витраж становятся неотъемлемой частью недвижимой вещи, причитаются собственнику

1

' См. о нем: Мищенко Ф.Г Демосфен. Жизнь Демосфена и его труды. Киев, 1894; Радциг С.И. Демосфен — оратор и политический деятель //Демосфен. Речи. М., 1954. С. 405-484.

2

Письма Плиния Младшего. Кн. 1-Х. 2-е изд., перераб. / Пер. и прим. М.Е. Сергеенко и А.И. Доватура. М.: Наука, 1983. С. 342, прим. 8 (автор прим. — М.Е. Сергеенко).

3

Pint., Demosthenes, XXIV (пер. Э. Юнца).

4

Описание спора двух школ - сабинианцев (консерваторов) и прокулианцев (реформаторов) см. у Гая (Gai, II, 77; II, 78; II, 79) и в Дигестах (D. 41, 1,7, 9).

5

Gai, II, 77; D. 6, 1, 23, 3; 10, 4, 3, 14; 41, 1, 9, 1.

6

Gai, 11,78; D. 6, 1,23,3; 41, 1,9,2.

Муромцев С.А. Гражданское право Древнего Рима. С. 579. Противоположное толкование см.: Бартошек М. Указ. соч. С. 245.

7

Разные взгляды Hatinctura см.: Бартошек М. Указ. соч. С. 312 и Франчози Дж. Институционный курс римского права. С. 299, с одной стороны, Муромцев С.А. Указ. соч.

C. 579 — с другой.

8

См. об этом: Муромцев С.А. Указ. соч. С. 578; Gai, 11, 73; II, 75; D. 6, 1, 23, 4; 19, 1, 17, 7; 41, 1,7, 10-13.

9

Специфические оговорки про ornamentum domus: Дождев Д.В. Указ. соч. С. 319;

D. 33, 7, 12, 16; 50, 16, 245.

последней. Позитивное право чутко реагирует на разумный деловой интерес, который ориентируется на рыночную ценность объекта и вынужден считаться с социальной моралью, обычаями, государственной идеологией. Публичная власть стремится сбалансировать общественные ожидания, справедливо учесть в юридической норме как полярные устремления частных лиц, так и высокие идеалы квиритов. Творческий труд полезен — он увеличивает меновую стоимость вещи, порой увеличивает многократно. Мраморная статуя, созданная, скажем, Праксителем, ценится значительно выше, чем необработанный кусок мрамора или творение неизвестного (непопулярного) автора. «Итак, во всех случаях, когда моя вещь имеет перевес, она влечет чужую вещь и делает ее моей»1. По той же причине картина на холсте или доске признается собственностью художника. Однако творец обязан компенсировать потери собственнику материала[29] — это справедливо. Вложение труда в ценность вещи может быть не столь очевидным, относительным. Качественная физическая основа письма (папирус, кожа, лен, бумага) стоила дорого. Поэтому для scriptura в источниках поддерживалось отмеченное выше консервативное установление — письмо причиталось собственнику материала («буквы уступают бумаге или пергаменту»). Попытка собственника неосновательно обогатиться (не оплачивать труд творца) пресекалась возражением (exceptio) о злом умысле (dolus malus) против иска об истребовании произведения у автора. Если scriptura находилась у заказчика, интерес творца в получении вознаграждения обеспечивался заявлением кондикционного иска (первоначально — legis actio per condictionem).

«Виды приращения движимых вещей к движимым были следующие: написание (scriptura), рисование (picture), сварка (ferruminatio), тканье (texture), окраска (tincture)». Думается, плодотворный спор сабинианцев и прокулианцев относительно этих видов accessio постоянно склонял к поиску компромисса, породил «довольно неискусное» (С.А. Муромцев) решение Юстиниана и в итоге, например, у дореволюционных цивилистов спровоцировал расхождение взглядов

на юридическую квалификацию тех или иных идеальных объектов по римскому праву.

По мнению Г.Ф. Шсршеневича, «знаменитый спор о спецификации не имеет прямого отношения к интересующему нас вопросу»'. «Если бы автор написал свое сочинение на чужой бумаге или оно было бы напечатано на чужой бумаге, тогда мог бы возникнуть вопрос, кому принадлежит рукопись или книга как материальные вещи. Этим и ограничивается применение спецификации к авторскому праву, которого она в сущности не затрагивает»[30] . Спецификация — один их эпизодов регламентации авторских отношений древности. Отрицать многообразие и социальное регулирование этих отношений посредством анализа правовой природы accessio, specificatio, относящихся к ним элементов — ненадежный путь. Ненадежный, видимо, в той же мере, как и стремление констатировать античное авторское право только на основе спецификации.

На основе сказанного произведение по римскому праву можно схематически квалифицировать как вещь движимую, телесную, оборотоспособную (in commercio), непотребляемую, незаменяемую (каждое творение уникально) и неделимую.

Античная юридическая мысль не знала исключительного права, но зачинала его с самых ярких, самых востребованных в Древнем мире форм творчества, зачинала по образу и подобию вещного права.

Не случайно Плиний Младший по поводу отождествления его творений с творениями Тацита пишет: «...наши имена связывают с литературой, как собственность не нашу, людскую, а литературную».

Таковы предвестники проприетарной теории и современного учения о цивилистическом методе, охватывающем право авторское через империум собственности.

Римскому праву известны личные неимущественные («моральные») права в том значении, какое отводится им теперь.

Например, право на изображение (ius imaginum). «Сохранилась негодующая речь оратора Мессалы, воспрепятствовавшая тому, чтобы чуждое изображение Левинов приобщалось к его роду». Плиний

пишет и о «подложности изображений»1, «страстной любви к портретным изображениям»[31] , сообщает массу других интересных эпизодов’. Апулей вспоминает «знаменитое постановление Александра (Македонского. —Д.Б.), чтобы облик его, дабы дошел он до потомков неискажен, не смело осквернять множество ремесленников на потребу черни... чтобы никто не смел опрометчиво работать над изображениями царя... а только один Поликлет пусть исполняет их в бронзе, один Апеллес пусть пишет их красками, один Пирготель пусть режет в камне».

Возникновение ius imaginum связывают с патрицианским культом предков. Специально подобранный человек на похоронах патриция переодевался в одежды по должности умершего и надевал восковую маску лица покойника (expressa cera vultus). Ряженый (или их группа) восседал в кресле, пока ближайший родственник умершего (например, старший сын) произносил надгробную речь. Впоследствии этот культ распространился и среди плебеев, чьи предки были патрициями или занимали доступные плебеям магистратуры. Автором изобретения техники слепка с лица Плиний называет Л исистрата из Сикиона, брата знаменитого скульптора Лисиппа. Лисистрат «первым стал передавать и портретные изображения. До него стремились создавать изображения как можно более красивыми. Он же придумал воспроизводить и изображения со статуй, и это развилось настолько, что без предварительного выполнения в глине не создавались никакие статуи или изваяния».

Известны другие примеры античных личных неимущественных прав.

Здесь сошлемся на литературные иллюстрации. «Подписывались теми именами, какие были их неотъемлемою собственностью по происхождению». Про Филемона-комика Апулей сказал, что тот

«давно составил себе имя в искусстве комедии»1. «Было бы доброе имя, — говорил Платон, — а записок найдется довольно»[32] .

Главное имущественное право автора — на вознаграждение комплексно рассматривается среди фрагментов хроники авторского права. С доводами критиков этого права (Г.М. Север, Лайн) мы не согласны категорически.

Способы защиты. В период древнейшей (509—120 гг. до н.э.) формы римского гражданского процесса (legis actio) притязание, не вписывающееся в существующую систему формальностей, не могло быть реализовано, не играло самостоятельной роли. Магистрат постепенно приспосабливал порядок, упрощал процедуры, окончательно сводя воедино должную процессуальную форму и наличествующее материальное содержание. Эволюция цивилистической доктрины и практики традиционно сочеталась с идеей нераздельности субъективного права и возможности принуждения к его соблюдению. Зарождение формулярного процесса (120 г. до н.э. - 111 в.) ознаменовано следующими крупными событиями в материальном и процессуальном праве: замена санкций, налагаемых на личность должника, имущественными и выработка четко структурированных исковых формул: демонстрация (demonstratio), интенция (intentio), кондемнация (condemnatio) и адъ-юдикация (adjudicatio). Во время экстраординарной формы (cognitio exstraordinaria) цивилистического процесса, начиная с Конституции Диоклетиана 294 г., всякое право, за редкими исключениями, подкреплялось мерами государственного принуждения — судебными или административными.

Способы защиты варьировались. М. Бартошек упоминает около 260 исков — только основное подразделение, не считая деления внутри групп и подгрупп. Цицерон свидетельствует: «Не нашлось никого, кто бы составил из них стройный и упорядоченный свод». Несмотря на превеликое множество исков, их чрезвычайно сложную градацию (если о какой-то системе вообще можно говорить), публичная власть

не задавалась целью охватить исковыми формулами и прочими процессуальными средствами все составы правонарушений. Тем не менее правоприменительная (правотворческая) практика Древнего Рима развивалась в направлении обеспечения универсальной юридической защиты субъективных прав и интересов. Если лицо обладало правом, это право обычно подлежало судебной защите. «Ведь все, что происходит не по праву, называется правонарушением»'.

Обзор общих положений древнеримских судебных процедур, анализ разнообразных исковых[33] формул, их усложнения или упрощения по мере применения из поколения в поколение, рассмотрение истории процессуальных категорий в контексте интеллектуальных прав позволяют выделить несколько способов, к которым гипотетически могли прибегнуть авторы, пострадавшие, например, от плагиата — тот же Марциал, Вергилий или Овидий или их издатели (книгопродавцы), столкнувшиеся, скажем, с одним из фидентинов. Не лишним будет напомнить о вынужденном смешении в любой ретроспективной оценке нынешних и прошлых терминов, понятий и подходов.

Actio iniuriarum. Иск из оскорбления (iniuria) мог быть наиболее вероятным, основным средством защиты морального статуса автора. «Под этим названием... усилиями римских юристов были собраны самые разные составы правонарушений, объединенных одним: все они были направлены против личности человека...».

Древними iniuria понималась в широком и узком значениях. В общем смысле — как правонарушение независимо от формы вины: по неосторожности (culpa) или умышленно (dolo). Такому пониманию способствовала историческая традиция: «во время XII таблиц, когда отдельные правонарушения были индивидуализированы несравненно меньше, чем это было в позднейшее время, iniuria обозначала всякое правонарушение, в особенности же нарушение не строго имущест-

венного свойства»1. Архаическое установление Законов XII таблиц (смертная казнь за клеветническую или позорящую другого песню) Цицерон, придерживающийся всеохватывающей трактовки[34] , разъясняет в диалоге «О государстве». За обиду, не проговоренную в прочих таблицах Законов, предписывался штраф в 25 ассов. В тесном смысле iniuria означала умышленное оскорбление чужой чести (contumelia). Подобная специализация нормы в ее историческом развитии не помешала Ю. Барону сделать вывод, безусловно, согласующийся с расширением функций actio iniuriarum в преторском праве (111—П вв. до н.э.): «Но и всякое другое нарушение конкретного права, вытекающее из неуважения к чужой личности, признавалось тоже за iniuria».

В десятом титуле сорок седьмой книги Дигест сообщаются самые разные случаи применения actio iniuriarum и соответствующие наказания. Из всей массы эпизодов, детально представленных в Ди-гестах и проанализированных в работах романистов, отметим характерный. Иском об оскорблении преследовалось, например, покушение на чужую славу, «если кто-либо покусился на чужую славу, подав жалобу принцепсу или еще кому-либо, следует предъявить иск об оскорблении». Учитывая моральный характер правонарушения, субъективную оценку потерпевшим неблагоприятных последствий, наступивших в результате iniuria, и, как правило, адекватную (неимущественную) санкцию, гипотезу нормы можно, по всей видимости, толковать расширительно, в значении любого (независимо от способа и содержания) посягательства на всеобщее признание заслуг и таланта. Главная часть нормы: «если кто-либо покусился на чужую славу». Ведь сама по себе подача жалобы правонарушения не составляет. Возможность направлять обращения к власти, ратуя за соблюдение порядка, — это неотъемлемое право лица («в отправлении права нет

оскорбления»'), которым, надо признать, злоупотребляют и поныне. Тот или иной способ посягательства на социальные идеалы, субъективные права и охраняемые интересы конкретного лица (автора, наследника) учитывается при разборе дела и выборе наказания, но принципиально не влияет на квалификацию отношения при посягательстве на доброе имя.

Понятием покушения на чужую славу по существу охватываются, конечно, плагиат в современном значении этого слова и другие нарушения личных неимущественных авторских прав. Главное — соблюдение принципиальных условий, при которых иск мог быть заявлен:

во-первых, ясное обоснование оскорбления («пусть ясно скажет, какое оскорбление было нанесено»[35] , «ясно говорит тот, кто указывает вид оскорбления, и без колебаний»);

во-вторых, немедленное заявление иска («иск об оскорблении... уничтожается, если (оскорбление) оставлено без внимания», «если кто-либо пренебрежет оскорблением, то есть не примет его близко к сердцу сразу же, как оно будет нанесено, то потом не сможет, передумав, вернуться к уже прощенному оскорблению»);

в-третьих, противоправность действий ответчика («в отправлении права нет оскорбления»).

Примечательно упоминание о славе в изречении средневекового историографа Михаила Пселла, восхваляющего интеллектуальные достоинства византийского императора Михаила VII: «...в разговорах он с любыми сведущими людьми высказывал превосходство и похищал славу у знатоков» (курсив наш. — Д.Б.). Искушенный царедворец мог применить выделенное выражение в бытовом смысле, просто как красивый речевой оборот. Допускаем особенности перевода. Глубокое знание М. Пселлом римского права подразумевается. Ирония в адрес императора в данном случае исключена.

Закономерными в связи с закрепленной в Дигестах санкцией за iniuria («наказываются либо временным изгнанием, либо запретом

на какую-либо деятельность»1) представляются факты удаления из родного дома лиц, обвиненных или подозреваемых в плагиате (современный термин): Паппий бежал от потенциального преследования со стороны талантливого Поллукса и искреннего общественного осуждения (легенда)[36] , Сервий Клодий удалился из Рима за обманное присвоение еще не изданной книги своего тестя Луция Элия’, комедиограф Теренций защищался от обвинений в нечестном заимствовании работ Лелия, Сципиона и прочих, тоже в итоге уехал из Рима и более туда не воротился. В «присвоении учения» обвинялись Эмпедокл и Платон, отстраненные за это от занятий по философии. Плагиатора Гераклида ругали его современники (Хамелеон, Автодор, Диоген и другие) и «Ге-раклид, увенчанный в театре, тотчас умер от удара». Мы специально заостряем внимание на этих эпизодах. Таким образом, формируется композиция «правонарушение — наказание», основанная прежде всего на высоких этических (естественно-правовых) стандартах: «обман кажется свойственным жалкой лисице, а насилие — льву. И то, и другое совершенно чуждо человеку, но обман более ненавистен», «все же наиболее преступна несправедливость со стороны тех, кто, прибегнув к обману, старается казаться честными людьми».

В преторском праве конструкция actio iniuriarum была усовершенствована, трансформировалась в actio iniuriarum aestimatoria с детальным учетом всех обстоятельств юридического состава, форм вины и тяжести причиненного вреда. Помимо криминализации в рамках iniuria наиболее тяжких деяний «претор включил в понятие iniuria моральный ущерб, нанесенный чести или престижу лица, что и становилось постепенно основным содержанием рассматриваемого деликта».

Actio doli. Нарушение, посягающее на права и законные интересы автора или связанного с ним лица (например, книгопродавца), в отсутствие иных, специальных средств исковой защиты могло, вероятно, отражаться по римскому частному праву и иском об обмане (actio doli,

actio de dolo malo), который Цицерон красноречиво назвал «бичом всех вероломств»1.

Actio doli в цивилистическую практику ввел претор Аквилий Галл предположительно в 66 г. до н.э. для противодействия злому умыслу (dolus malus) и сознательному введению в заблуждение при заключении сделок. Первоначально основное назначение рассматриваемого иска — защита жертвы обмана от имущественного ущерба (damnum). Однако обман (dolus) всегда широко трактовался римскими юристами независимо от исторического момента и смысловых вариаций понятия. Цицерон — коллега и друг Аквилия Галла предвосхищает свое отношение к обману следующей сентенцией: «Но если надо порицать людей, о чем-то умолчавших, то что должны мы подумать о солгавших?»[37] . В той же части своего труда «отец отечества» цитирует определение злого умысла, сформулированное самим Аквилием Галлом: «Когда люди в чем-нибудь одном притворились, а другое сделали». Такой подход склоняет Цицерона к общему выводу в духе добрых нравов и справедливости: «Из всей нашей жизни надо устранить и стремление притворяться в том, чего нет, и стремление скрывать то, что есть. Поэтому честный человек... ни в чем не притворится и ничего не скроет». То же значение — у Плиния Младшего. Цицерон, как всегда, предлагает набор универсальных формул (легких, отточенных, благозвучных фраз), подходящих, например, для изобличения бесчестности плагиатора и привлечения его к юридической ответственности. Подобный обман даже в то далекое время мог привести к возникновению убытков — например, убытков книгопродавца, которому автор заявил требование об изъятии сочинений из продажи.

Разносторонняя интерпретация обмана подтверждена в Дигестах. Сервий Сульпиций Руф понимал dolus в значении хитрости, когда обещается одно, а делается другое. Лабеон трактовал данное правонарушение еще шире - как всякий обман посредством хитрости, лукавства, опутывания, введения в заблуждение. Все же фиксируется имущественный характер actio doli. Так, по предположению Гая, «ни-

какого иска не имеет тот, для кого ввиду бедности ответчика этот иск бесполезен»1. При всем уважении к известному практицизму квиритов трудно согласиться с мнением о том, что требование управомоченного лица определяется состоятельностью обязанного лица — причинителя вреда. Тем более наказания за различные виды обмана варьировались и не всегда влекли наложение имущественного взыскания на нарушителя[38] . Имущественное положение ответчика традиционно принимается во внимание’, но не имеет решающего значения.

Actio furti. Выше мы упоминали упреки в краже (furtum), которые Марциал адресовал своим плагиаторам. Древнегреческие авторы тоже говорят о краже, подразумевая присвоение кем-либо чужого творения. Подобная терминология и юридическая квалификация — общепринятое воззрение того времени. Значит, античный иск о краже, тем более с учетом слияния произведения с материальным носителем в античной градации объектов, может быть проанализирован как правовое средство, применимое в борьбе с античными нарушителями авторских прав.

Объектом противоправного, корыстного и по общему правилу тайного посягательства, отражаемого данным иском, являлась движимая вещь, например, похищенная (furtum rei) или незаконно используемая (furtum usus).

«Воровство бывает не только тогда, когда кто-либо уносит чужую вещь, но вообще когда кто присваивает себе чужую вещь вопреки воле ее хозяина» ; «furtum (кражу) совершает, по римскому праву, тот, кто посягательством на движимую вещь умышленно причиняет другому вред, а себе доставляет выгоду», «по отношению к недвижимой вещи не бывает furtum»*. На этом фоне выделяется распространительная интерпретация Сабина: «Объектом кражи могут быть... также земельные владения и постройки; так был осужден за кражу

Колон, который обокрал своего господина, продав его владение, которое арендовал»1.

С одной стороны, объектный фактор как бы перекрывает всю перспективу авторско-правовых параллелей. Да, но только с позиции нынешнего дня. Современный правопорядок признает самобытность и абсолютную природу исключительного права, развивает его систему. Эти особенности разворачиваются вокруг самостоятельной социальной ценности - произведения. У римлян идеальный объект в его главных ипостасях — с юридической и фактической точек зрения неотделим от физического (вещи) и при квалификации деяния, условно говоря, сам становится вещью, проявляя «тайную связь веществ духовных или нравственных с веществами телесными или естественными»[39] .

Ряд нюансов — принципиальных и схематических — указывает на приемлемость actio furti для защиты прав и интересов автора в отношениях с похитителем творческого достижения.

Два обязательных реквизита, которые М. Бартошек усматривает в составе furtum (объективный и субъективный элементы), при «краже» произведения наличествуют.

Стремление к свободному творчеству естественно. Отношение автора к своему творению абсолютно. Здесь также доминирует идея принадлежности. Завершенность творческого результата выражается в его материальном воплощении. Способы объективирования могут быть разными, но в силу опять же естественных причин всегда создают окружающим возможность воспринимать результат физически (слышать, лицезреть и т.п.). Идея о передаваемой в пространстве субстанции, подлежащей овеществлению, согласуется с требованиями юридического состава кражи по римскому праву. Античные юристы и авторитетные последователи их учения — мастера ярких аналогий. Ю. Барон, акцентируя внимание на корыстном намерении вора, пишет: «...но нет furtum, если кто похищает девицу по чувственному побуждению». Отталкиваясь от этой логической посылки, приходим к выводу: ее похищение не из чувственных, а из элементарных корыстных побуждений (порабощение, продажа в лупанарий) образует furtum. К похищаемой движимой вещи «причислялись даже свободные люди in potestate, manu, mancipio».

Самооценка интеллектуального достижения творцом и устойчивая общественная оценка формируют представление о материальной ценности идеального объекта. Центральной фигурой этой жизненной мизансцены становится автор. На первом плане — констатация духовного свершения. Стоимость в натуральном или денежном выражении не принципиальна. Она производна, но закономерна. Явный имущественный аспект или корыстное намерение получить какую-либо иную (не имущественную, но связанную с имущественной) выгоду всегда присутствует в поведении плагиатора.

Предметная сторона реального мира позволяла римлянам считать противоестественным, несправедливым, в итоге неправомерным посягательство на произведение, отождествляя его с кражей. Точных указаний в древнем законе на этот счет мы не встретили. Патетические восклицания обиженных творцов оправданны, как и понятийные вариации: уводящий чужого подвластного именовался в римском праве предклассической эпохи plagiator (plagiarius). В императорский период подобный увод твердо приравнивался к furtum.

Осужденный по actio furti становился infamis («пользующийся дурной славой»)[40]. Думается, этим обстоятельством объясняется подмеченная выше устойчивая практика, в силу которой древние сочинители и прочие представители «интеллигентных» профессий, деятели культуры и искусства (скульпторы, художники, архитекторы, ораторы и т.п.), уличенные в плагиате (современный термин), покидали родной кров, отправляясь в добровольное или принудительное изгнание, или претерпевали иное — ощутимое лишение (умаление) чести. Безнравственный поступок или неблаговидный образ жизни стабильно порицались общественной моралью, которая в ограничивающем правосубъектность воздействии на нарушителя подкреплялась официальной позицией (infamia facti).

В намеченном ракурсе представляется интересным и перспективным изучение некоторых других античных исков — например, actio familiae erciscundae и actio communi dividundo.

E.A. Суханов, предваряя в своем широко известном выступлении в Государственной Думе принятие части четвертой ГК РФ, авторитетно подметил особенность современного законодательства об интеллектуальных правах: «Базой для него не могли стать привычные римско-

правовые юридические конструкции»1. Рассмотренные иски (actio iniuriarum aestimatoria, actio doli, actio furti) вряд ли можно считать «привычными» римско-правовыми конструкциями в контексте интеллектуальных прав. Они всегда будут «непривычно» восприниматься в таком качестве.

Проставление отметок пройденного, изучение схемы планируемого, поиск примет искомого маршрута к этическим, естественным истокам правовых основ творчества сопряжены с «критической массой» предположений. Не исключено — абсурдных. Полагаем, историки, философы, теоретики-правоведы — знатоки древних произведений ухватились бы за «нить Ариадны»[41] , если бы видели «свет в конце тоннеля». Словно ирония: за какую «нить» хвататься, если ничего не было? Так ли «ничего»? В ходе анализа современных фундаментальных работ становится понятно: в истории Древнего мира и Средних веков много неясного и случайно привнесенного, ставшего аксиомой. На общем фоне фундаментальных классических воззрений (например, С.М. Соловьева, П.Н. Кудрявцева,

В.О. Ключевского, А.И. Немировского, Э. Бикермана и многих других, особенно — мощнейшей школы советских историков-классиков) выделяются нетрадиционные, прорывные, на наш взгляд, версии Л.Н. Гумилева, О. Шпенглера, А. Дж. Тойнби , Л. Браунсворта". Огромный

массив древней информации утрачен (не дошел до наших дней) либо сокрыт и пока еще не найден. Тема ждет своего исследователя. Не воинствующего скептика, но увлеченного пахаря.

  • [1] Шаховская Л. На берегах Альбунея. С. 11. 2 Cicero, Leg., I, V, 17. Диалоги Цицерона «О законах» (De legibus) и «О государстве» (De republica) цит. по: Цицерон Марк Туллий. О государстве. О законах / Пер. с лат. В.О. Горенштейна. М.: Академический проект, 2016. 3 Похожая мысль поддерживается многими учеными, см.: Муромцев С.А. Определение и основное разделение права. С. 290; Он же. Гражданское право Древнего Рима.
  • [2] С. 28; Магазинер Я.М. Общая теория права на основе советского законодательства // Избр. труды по общей теории права / Отв. ред. А.К. Кравцов. СПб.: Юридический центр Пресс, 2006. С. 17; Иоффе О.С. Право и поведение // Гражданское законодательство: Статьи. Комментарии. Практика. Вып. 21 / Отв. ред. А.Г. Диденко. Алматы: Юрист, 2004. С. 22; Тойнби А.Дж. Цивилизация перед судом истории. Мир и Запад: Пер. с англ. М.: ACT, 2011. С. 13. 2 «Обычай закрепил за грамматиками греческое название; первоначально они назывались «литератами». Об этом говорит и Корнелий Непот, устанавливая различие между «литератом» и «ученым»: он утверждает, что обычно «литератами» зовут тех, кто умеет изящно, тонко и толково говорить и писать, но собственно так следует именовать тех толкователей поэтов, которых греки называют грамматиками. Назывались они также «литераторами», как указывает в одном письме Мессала Корвин, говоря, что ему нет дела до Фурия Бибакула, ни дажедоТициды или литератора Катона, ибо здесь он, несомненно, имеет в виду Валерия Катона, известного поэта и знаменитого грамматика. Некоторые различают «литерата» и «литератора» так же, как греки — «грамматика» и «грамматиста», т.е. считают, что первый — это человек высокой учености, а второй — лишь посредственный» (Suet., Gram., 4). 3 См.: Гончарова ТВ. Еврипид. М.: Молодая гвардия, 1984. 4 Plut., Cicero, XL (пер. В. Петуховой). Плутарх бесстрастно констатирует. Ему чужда ирония по этому поводу. См. для сравнения: Утченко С.Л. Цицерон и его время. С.119. 5 «Они — люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было... В общем, напоминают прежних...» (М.А. Булгаков, «Мастер и Маргарита»), Теренций говорил: «Человек он был, и ничто человеческое не было ему чуждо».
  • [3] См. § 3 гл. 1, § 1 и 3 гл. 2, § 2 гл. 3 нашей работы. 2 Plato, Leges, II, 668 с. 3 Аристотель. Политика, III, 6, 1281 Ь. Цит. по: Аристотель. Соч.: В 4 т. Т. 4. С. 464. 4 Suet., Claudius, 41, 3. Цит. по: Светоний Гай Транквилл. Жизнь двенадцати цезарей / Пер. М.Л. Гаспарова. М.: Наука, 1966. С. 193. См. также: Он же. Жизнь двенадцати цезарей / Пер. М.Л. Гаспарова. М.: Худ. лит., 1990. С. 149. «Жизнь двенадцати цезарей» (De vita XII Caesarum) Гая Светония Транквилла (Gaius Suetonius Tranquil-lus) и его сочинения «О грамматиках» (De illustribus grammaticism) и «О риторах» (De Claris rhetoribus), сохранившиеся в отрывках трактата об ученых и художниках (De viris illustribus), цит. по изд. 1966 г. 5 Plut., Pericles, XIII (пер. С. Соболевского).
  • [4] Sall., Еер., 1, 8, 1. Труды Гая Саллюстия Криспа (Gaius Sallustius Crispus), включая «О заговоре Катиллины» (De coniuratione Catilinae), «Югуртианская война» (Bellum lugurthinum), «Письма к Цезарю о государственных делах» (Duae epistolae ad Caesarem senem de republica) и др. цитируются по: Саллюстий Гай Крисп. Сочинения / Пер. с лат. и коммент. В.О. Горенштейна; Отв. ред. Е.М. Штаерман. М.: Наука, 1981. 2 Plin., Ер., 11, 10, 1. 3 Plin., Ер., IX, 22, 2. См. также: Plin., Ер., III, 15, 5; IV, 15, 6; 19, 3; 21, 3; 26, pr.; V, Зрг.;6, 4; 10, 2; VI, 16, 2; 17, 2; VII, 30, 5; VIII, 4, 8; IX, 29, 1,2. 4 Cicero, Nat., II, XII, 35. 5 Cicero, Nat., II, XXII, pr. 6 Cicero, Nat., II, XXXIV, 87. 7 Cicero, Nat., 11, XXXIV, 88. 8 Cicero, Nat., Il, XXXV. 9 Cicero, Nat., 11, XXXV, 90. 10 Tac., His., 11, 2. 11 Thucyd., His., I, 71, 3.
  • [5] Diogen, VI, 84. 2 Как сказал классик, данные природою суждения время укрепляет (Cicero, Nat., П, И, 5). 3 Plin., Ер., V, 12, pr. 4 Plin., Ep.,V, 15, pr. Да Винчи, характеризуя творчество, употребляет слова «оригинальный» и «благородный» в качестве синонимов (Да Винчи Леонардо. Указ. соч. С. 9). Полагаем, эта интересная трактовка приемлема для современной цивилистики. Например, для деления произведений на благородные и антисоциальные. Последние могут быть оригинальными, но вряд ли благородными. 5 Plin., Ер., IV, 15, 7; V, 16, 7; VI, 16, 22; 21, 3. 6 Plin., Ер., VII, 12, 3, 6; VIII, 4, 7; IX, 4, 2; 18, 1. 7 Plin., Ер., Plin., Ер., VII, 10, 10; VII, 10, 13; 25, 1. 8 Plin., Ер., II, 19, 7; III, 13, 2; VI, 27, 5; VIII, 18, 11; IX, 35, 2. 9 Plin., Ер., Ill, 13, 2. 10 Plin., Ер., VI, 21, 2; VII, 9, 2; VII, 9, 3; 29, 3. 11 Plin., Ер., IV, 28, pr., 3;V, 16,9. 12 Plin., Ер., IV, 7, 2. 13 Plin., Ер., I, 2, 5; II, 10, 6; III, 15, pr.; 27, 5; V, 6, 3; 10, 2; 12, pr.; 12, 4; VIII, 3, 2; IX, 1, 1; IX, 1, 3; IX, 1,4. 14 Plin., Ер., IX, 23, 3; VII, 20, 3. 15 Исследователем, философом, учителем, интеллигентом, эстетом, покровителем. 16 Оратором, адвокатом (обвинителем и защитником), магистратом (Плинию довелось в разное время занимать должности претора, квестора, а в конце жизни — императорского легата).
  • [6] Сам Плиний придерживался наставления Квинтилиана и следовал так называемому смешанному стилю, сочетавшему лучшее из обеих школ. 2 Suet., Nero, 52; Vespasianus, 17—19; Gram., 8; 15; 23; 24; Terent., 2; Vergil., 34; 40. 3 Suet., Gram. 2; 3; 15; Terent., 3—5; Vergil., 29; Lucanus, 2. 4 Suet., Vergil., 43—46. 5 Suet., Gram., 3. 6 Cicero, Nat., Il, XXXVI, pr. 7 См., напр.: Cicero, Nat., Il: XXVII, 68, XXVIII, 72, XXXVI, 91 и т.д. 8 Plut., Cicero, XL (пер. В. Петуховой).
  • [7] Cicero, Nat., II, XXXVII, 93. 2 Cicero, Sen., XIX, 70. 3 Cicero, Amic., XVTII, 65. 4 Sheldon v. Metro-Goldwyn Pictures Corp., 298 U.S. 669 [1936]. 5 Cicero, Nat., I, XXXV1I1, 107. 6 Cicero, Nat., 1, XXXV1I1, 108. 7 «Это произвольное положение целиком заимствовано у Демокрита» (Cicero, Nat., I, XXXVIII, 107).
  • [8] «Аристотель утверждает, что поэта Орфея никогда не существовало и существующее стихотворение Орфея, как говорят, принадлежит какому-то пифагорейцу Керко-пу» (Cicero, Nat., I, XXXVIII, 107). 2 Cicero, Off., I, VI, 15. 3 Ibidem. 4 Маркс К. Капитал. С. 770, сн. 250 // http://esperanto-mv.pp.ru/Marksismo/Kapitall/ kapital 1 -24.html#p773 5 Cicero, Off., I,XLIV, 157. 6 Cicero, Off., Ill, 111, 15. Однако «все выдающееся пользуется справедливым поклонением» (Cicero, Nat., I, XVII, 45).
  • [9] Plin., Ер., 1, 20, 12. 2 Бонафу П. Ренуар. 3 Золя Э. Творчество: Роман / Пер. с фр. Т. Ивановой и Е. Яхниной. Алма-Ата: Онер, 1984. 4 Cicero, Off., I, XLI, 147. 5 Cicero, Off., I, XLII, 150. 6 Да Винчи Леонардо. Указ. соч. С. 24. 7 Там же. С. 62. См. также с. 22, 80—82, 146, 167. 8 О.О. Сулейменов сетует: «...они [книги] остановились полностью, такая беда с литературой... За 20 лет большие потери в литературе произошли. Целое поколение растрачено и потеряно. Я помню, в советское время, когда при всей строгости цензуры... слово все-таки пробивалось на полосу. Оно действовало, решало проблемы. Сейчас такую силу слово... потеряло... Рынок видит только материальную ценность в наших произведениях. Понятие духовной ценности испарилось» (Табаева 3. Вся надежда на поэта! //Деловой Казахстан. 2014. 16 мая (№ 18) (415). С. 11). См. также: Банников П. С современной литературой все сложно // Бизнес & Власть. 2014. 23 мая (№ 17) (494). С. 10. 9 На вопрос корреспондента: «Как по-вашему, что первично — знание рынка, которое помогает вам создавать и предлагать на рынке произведения искусства, или же желание людей делать такие привлекательные и красивые вещи?» — президент компании «Hublot» Жан Клод Бивер ответил: «Первично знание отрасли и знание рынка. Знание отрасли дает вам наполнение, ценность. Если вы продаете свой продукт только с помощью маркетинга и рекламы, то у вас под ногами нет твердой почвы. Основой является знание промышленности, знание основ профессии...» (Бивер Ж.К. Часы передают информацию о вашей индивидуальности //Arda. 2014. февр. С. 11).
  • [10] Так называл Геродота Цицерон. Однако Плутарх (и не только он) считал Геродота «злонамеренным». 2 Herod., 1,рг. 3 Кифаред — певец, аккомпанирующий себе на кифаре, в отличие от кифариста, только играющего на ней. Кифара — струнный щипковый музыкальный инструмент, изобретенный в Древней Греции; разновидность лиры. 4 Herod., I, 23. 5 Herod., 1,25. 6 Herod., 1,51. 7 Ibidem.
  • [11] Историки античности: В 2 т. Т. I: Древняя Греция. С. 579. 2 Herod., 1,93. 3 «Щиты снабдили знаками особыми» {Гете И.В. фон. Страдания юного Вертера: Роман; Фауст: Трагедия / Пер. с нем. Н. Касаткиной, Б. Пастернака. М.: Эксмо, 2009. С. 502). 4 Herod., 1,1 71. 5 Herod., I, 185. По мнению М. Томашевской, речь идет о сооружениях, возведенных Навуходоносором 11 (605—562 гг. до н.э.). См.: Историки античности: В 2 т. Т. 1: Древняя Греция. С. 582. 6 Herod., I, 1 93. 7 Diogen, 11, 7, 60. 8 Diogen, III, 84.
  • [12] Diogen, VII, 21. 2 Diogen, VII, 25. 3 Diogen, II, 57; II, 60; II, 63-64; II, 124; 11, 133; VII, 163; VII, 180-181; VII, 189; IX, 113 и т.д. 4 Diogen, IX, 18. Характеристика Ксенофана, повторяемая Диогеном за Тимоном Флиунтским (Флиазийским) — древнегреческим философом-стоиком, поэтом-сатириком, основателем нового течения сатирической поэзии, так называемых «Силл». Аналогично озаглавлен крупный труд Тимона, в котором он в стихотворной форме охарактеризовал многих живших до него знаменитых философов. 5 Diogen, VI, 84. 6 Diogen, VII, 181. 7 Diogen, X, 26. 8 Diogen, X, 9. См. также: Diogen, X, 3; 4; 26.
  • [13] Diogen, VII, 180. 2 Diogen, VII, 189. См. также: Diogen, X, 26. 3 См., напр.: Apul., Flor., 3,4, 18; Metam., I, 1; II, 4. 4 Кун T. Указ. соч. С. 21. 5 Аверинцев С.С. Две тысячи лет с Вергилием. С. 42. 6 Thucyd., His., 1,4.
  • [14] Thucyd., His., I, 93, 4. 2 Pint., Themistokles, 15 (пер. С. Соболевского). 3 Diogen, I, 12; II, 11; II, 20; 11, 64; II, 105; II, 112; II, 124; III, 9-18; III, 24-25; 111, 56—57; III, 78; V, 92; VI, 3; VIT, 25; VII, 163; VII, 180-181; VIII, 14; VIII, 48; VIII, 83; VIII, 85; IX, 19; IX, 23; IX, 51-53; X, 26. 4 См., напр.: Apul., Flor., 3; 4; 18. 5 «Классические авторы нам все известны, но мы лучше знаем критические объяснения текстов, нежели то, что их доднесь делает приятными, что вечность для них уготовала» (Радищев А.Н. Путешествие из Петербурга в Москву. М., 2016. С. 47). 6 Следует помнить о высочайшей образованности и мастерстве (ораторском, литературном, адвокатском, педагогическом) древних. Например, Плутарх — «один из образованнейших людей своего времени» (Томашевская М. Плутарх // Плутарх. Избранные жизнеописания. Т. I. С. 5). То же можно сказать о любом из анализируемых нами мыслителей. 7 Аверинцев С.С. Две тысячи лет с Вергилием. С. 19.
  • [15] Фромм Э. Иметь или быть? С. 30. 2 Цит. по: Ефремов И.А. Таис Афинская. С. 427. 3 См., напр.: Удальцова З.В. Византийская культура / Отв. ред. Е.В. Гутнова. М.: Наука, 1988. С. 173-174. 4 Сенкевич Г. Камо грядеши: Роман; Ганя: Повесть; В прериях: Рассказ / Пер. с польск. А. Столярова. Л.: Леииздат. С. 7—8.
  • [16] Сенкевич Г. Камо грядеши: Роман; Ганя: Повесть; В прериях: Рассказ / Пер. с польск. А. Столярова. Л.: Лениздат. С. 22. 2 Plin., Ер., III, 5, 5. 3 «Средние века» — абстрактный и насыщенный принципиально разными социально-политическими, культурными событиями исторический отрезок. Серьезные споры в исторической науке вызывает датировка этого периода. 4 Кашанин А.В. Развитие взглядов на соотношение личных неимущественных и имущественных прав автора в доктрине авторского права // http://www.hse.ru/sci/ publications Похожее мнение и обзор литературы см.: Чиксентмихайи М. Креативность. Поток и психология открытий и изобретений / Пер. с англ. И. Ющенко. М.: Карьера Пресс, 2015. С. 472. 5 Да Винчи Леонардо. Указ. соч. С. 106. 6 Пселл Михаил. Хронография / Пер., ст. и прим. Я.Н. Любарского. М.: Наука, 1978. С.123. 7 Димитров Б. Болгары — первые европейцы. София: Ун-т им. Св. Климента Охридского, 2003. С. 108.
  • [17] Пселл Михаил. Хронография. С. 14. 2 «При возвращении к вещи ты лучше о ней судишь» (Да Винчи Леонардо. Указ, соч. С. 83). 3 Утченко С.Л. Трактат Цицерона «Об обязанностях» и образ идеального гражданина // Цицерон. О старости. О дружбе. Об обязанностях. М.: Наука, 1975. С. 165. 4
  • [18] На первый взгляд высокие формы духовной культуры не сочетаются с рутинной практикой юриста, не отвечают задачам, решаемым, например, при разборе конкретного дела. На поверку выясняется, что философский подход — неотъемлемый элемент реальной работы. Он составляет тот гуманистический базис, без которого и законотворчество, и правоприменение превращаются в грубое, оторванное от своей сути ремесло, в «кустарщину», в череду субъективизмов и произвол. Мысль, напомним, принадлежит Цицерону (Cicero, Leg., I, V, 17). Но всегда актуально предостережение воздерживаться от схоластики, искусственного усложнения дел, наукообразности. 2 В итоге Демосфен констатирует, Марциан воспроизводит, а Юстиниан закрепляет: «Закон есть мысль (изобретение) и дар бога, решение мудрых людей...» (D. 1,3, 2). 3 Алексеев С.С. Теория права. С. 58, сн. 1. 4 D. 1,2,2,49. 5 Cicero, Leg., I, IV, 14.
  • [19] Дождев Д.В. Римское частное право. С. 95. «И они не давали ответов за своей печатью, но обычно сами писали судьям или выдавали свидетельство тем, кто спрашивал совета» (D. 1,2, 2,49). 2 D. 1, 2, 2,49. 3 «Concessuum erat» (D. 1, 2, 2, 48), «concessuum est» (D. 1, 2, 2, 50). 4 Там, где автор не указан, можно уверенно предполагать авторство самого Юстиниана и его сподвижников — Трибониана и других разработчиков Дигест.
  • [20] Тираспольский Г.И. Римский законы (предюстинианская эпоха): Словарь-справочник. М.: Флинта; Наука, 2010. С. 120. 2 Крашенинников П.В. Времена и право. С. 91. 3 Пухан И., Поленак-Акимовская М. Римское право (базовый учебник) / Пер. с ма-кедонск. В.А. Томсинова, Ю.В. Филипповой; Под ред. В.А. Томсинова. М.: Зерцало, 1999. С. 57. 4 Там же. 5 Древнеримский полководец, общественный и политический деятель (III—II вв. до н.э.). Являлся консулом Рима в 183 г. до н.э. Его коллега по консулату — Марк Клавдий Марцелл. 6 См. § 1 гл. 1 нашей работы.
  • [21] D.48, 15. 2 D.47, 10, 1. 3 См. казусы: D. 17,2. 4 См. об этом: ЛипцикД. Авторское право и смежные права. С. 27—28.
  • [22] Эпикур в письме Геродоту отмечал: «Прежде всего... следует понять то, что стоит за словами, чтобы можно было свести к ним для обсуждения все наши мнения, разыскания, недоумения, чтобы в бесконечных объяснениях не оставались они не обсужденными, а слова не были пустыми...», «нам необходимо при каждом слове видеть его первое значение, не нуждающееся в доказательстве» (Diogen, X, 37—38). 2 Ильяхов А.Г. Античные корни русского языка: Этимологический словарь. Ростов н/Д: Феникс, 2006. 3 Об этимологии слова «автор» в русском языке см.: Смирнов Н.А. Западное влияние на русский язык в Петровскую эпоху / Сб. Отделения русского языка и словесности Императорской Академии наук. СПб., 1910. Т. 88. № 2. С. 5; Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: В 4 т. Т. 1. Ок. 4000 слов / Пер. с нем. и доп. О.Н. Трубачева. 4-е изд., стер. М.: ACT; Астрель, 2009. С. 60. 4 Петрученко О. Латинско-русский словарь. 9-е изд., испр. М.: Тип. Г. Лисснера иД. Собко, 1914. С. 62. 5 Малинин А.М. Латинско-русский словарь. 2-е изд. М.: Госиздат, 1961. С. 71. 6 Const. Deo, 2. Цит. по: Дигесты Юстиниана: Пер. с лат: В 8 т. Т. I. 2-е изд., испр / Отв. ред. Л.Л. Кофанов. М.: Статут, 2008. С. 27. 7 D. 1,2,2, 13.
  • [23] «Простота — это то, что труднее всего на свете; это крайний предел опытности и последнее усилие гения» (Леонардо да Винчи). 2 Созданных, например, Публием Муцием Сцеволой, Помпонием Секстом, До-мицием Ульпианом и другими авторитетными правоведами. Раньше всех философское обоснование дал Аристотель. Одно из достоинств периодической системы Д.И. Менделеева — возможность предсказывать на ее основе неизвестные элементы и заблаговременно (до открытия) описывать их свойства. 3 Сравнение современной физико-химической и древней юридической классификации на первый взгляд не совсем корректно. Законы гуманитарных наук не столь стабильны, как законы точных наук, — распространенное заблуждение гуманитариев (см. об этом: Кун Т. Структура научных революций / Пер. с англ. И.З. Налетова. М.: ACT, 2009. С. 11, 35, 45,46 и далее). Однако восхождение (С.С. Алексеев) к естественным истокам права, их восстановление (С.С. Алексеев) в общественном сознании сродни открытию естественных законов природы. «Задача юриста заключается в том, чтобы открыть диктуемые... естественным разумом нормы, которые являются общими для всех времен и народов, и переносить их в действующее право» {Хвостов В.М. Система римского права: Учебник. М.: Спарк, 1996. С. 20). 4 См.: Алексеев С.С. Гражданское право в современную эпоху. М.: Юрайт, 1999. С. 23; Мурзин Д.В. Ценные бумаги — бестелесные вещи: Правовые проблемы современной теории ценных бумаг. М.: Статут, 1998; Он же. Бестелесные вещи // Цивилистические записки: Межвуз. сб. науч, трудов. Вып. 3. К 80-летию С.С. Алексеева. М.: Статут; Екатеринбург: Институт частного права, 2004. С. 318—350; Братусь Д.А. О бестелесном в гражданском праве. Некоторые размышления на статью Ю.В. Галинской // Юрист. 2007. № 10. С. 43—48; Он же. Бестелесные веши в гражданском праве // Объекты гражданских прав: Монография / Отв. ред. М.К. Сулейменов. Алматы: НИИ частного права, 2008. С. 110—125; Федотов Д.В. Бестелесное имущество в гражданском праве: Монография. М.:
  • [24] Инфра-М, 2014; Близнец И.А. Использование философии римского права: разделение вещей на телесные и бестелесные // Интеллектуальная собственность в современном мире: Монография / Под ред. И.А. Близнеца. М.: Проспект, 2017. С. 21—25. 2 Gai, 11, 12. 3 Gai, II, 14. 4 ’ Аристотель. О частях животных, 1, 3, 642 b (см.: http://simposium.ru/ru/node/551). Комментарий к этому положению: Зубов В.П. Аристотель. М.: Наука, 1963. С. 160.
  • [25] ' Да Винчи Леонардо. Указ. соч. С. 112. 2 Gai, 11,73. 3 Gai, 11,74. 4 Gai, 11,75. 5 Gai, II, 76. 6 «Издержки написания», «издержки живописи» — это, надо полагать, прямые расходы, но не авторский гонорар в его современной интерпретации. Вознаграждение автору в то время выплачивалось по обычаю или соглашению, о чем мы пишем далее. 7 Gai, II, 78. 8 Gai, II, 79.
  • [26] Gai, 11,78. 2 См., напр.: D. 6, 1,23, 3; 41, 1,7, 7; 41, 1,9, 1-2; 41, 1,24; 41, 1,26 рг. и т.д. 3 См. художественные зарисовки: Иванов В.Д. Откуда есть пошла Русская земля. С. 310—324 и др. 4 Л.Л. Кофанов и В.А. Савельев подтверждают характер трудов Гая, «пронизанных не притворной лестью к власть предержащим, но духом справедливости и законности, унаследованным от предков» (Кофанов Л.Л., Савельев В.А. Введение // Гаи. Институции / Пер. Ф. Дыдынского; Под ред. В.А. Савельева, Л.Л. Кофанова. М.: Юристъ, 1998. С. 11). 5 Gai, 11,79.
  • [27] Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. С. 133. 2 Этот сюжет переработан И.А. Ефремовым (см.: Ефремов И.А. Таис Афинская. С. 81, 82) из первоисточников (см., напр.: Plin. Sec., Nat. His., XXXIV, 19, 70). 3 Gai, II, 78.
  • [28] Сепа (лат.) - обед. 2 См. § 3 гл. 2 нашей работы. 3 См. § 1 гл. 1 нашей работы. 4 Амангельды А.А. Указ. соч. С. 203. 5 Intellectus (лат.) — ум, рассудок, разум, мыслительные способности человека в целом. 6 См. § 2 гл. 2 нашей работы.
  • [29] D.6, 1,23,4. 2 Gai, II, 78; D. 6, 1, 23,4. 3 Gai, II, 77. 4 Франчози Дж. Институционный курс римского права. С. 298. См. также с. 299-302. 5 D.6, 1,23, 5; 41, 1,7,7. 6 См. обзор: Шершеневич ГФ. Авторское право на литературные произведения. С. 75-80.
  • [30] Шершеневич Г.Ф. Авторское право на литературные произведения. С. 76. 2 Там же. С. 76. Сн. 2. 3 Plin., Ер., IX, 23, 3. См. также: Plin., Ер., VII, 20, 3. 4 Яковлев В. Ф. Гражданско-правовой метод регулирования общественных отношений. 2-е изд., доп. М.: Статут, 2006. С. 63—64. 5 Plin. Sec., Nat. His., XXXV, 2, 8.
  • [31] Plin. Sec., Nat. His., XXXV, 2, 8. 2 Plin. Sec., Nat. His., XXXV, 2, 11. 3 Plin. Sec., Nat. His., XXXV, 2, 5; XXXV, 2, 7; XXXV, 2, 9-10. 4 ApuL, Flor., 7. 5 Polyb., VI, 53. «Всеобщая история» (Historia) Полибия (Polybius) цит. по: Полибий. Всеобщая история / Пер. сдревнегреч. и коммент. Ф.Г. Мищенко. М.: Олма-Пресс Инвест, 2004. См. также: Полибий. Всеобщая история: В 40 кн. / Пер. с древнегреч. Ф.Г. Мищенко. М., 1890—1899; Полибий. Всеобщая история. В 3 т. 2-е изд. / Отв. ред. А.Я. Ты-жов. СПб.: Ювента, 1994—1995. См. о нем: Самохина ГС. Полибий: Эпоха. Судьба. Труд. СПб.: СПбГУ, 1995; Wal-bank F.W. Polybius. Berkeley etc., 1972. 6 Plin. Sec., Nat. His., XXXV, 44, 153. 7 Шаховская Л. Тарквиний Гордый //На берегах Альбунея. С. 604.
  • [32] Apul., Flor., 16. 2 Diogen, III, 38. 3 См. § 3 гл. 2 нашей работы. 4 См.: Гольмстен А.Х. Юридические исследования и статьи. СПб., 1894. С. 123 и далее; Бартошек М. Указ. соч. С. 31. 5 См., напр.: Хвостов В.М. Натуральные обязательства по римскому праву // Уч. записки Императорского Московского ун-та. Отд. юрид. Вып. 17. М., 1898. 6 Бартошек М. Указ. соч. С. 31—44. 7 Cicero. De oratore, I, 168. Цит. по: Ливий Тит. История Рима от основания Города. Т. I. С. 570, прим. 161.
  • [33] D. 47, 10, 1 рг. 2 О понятии иска в процессуальном и материальном праве, его соотношении с притязанием см., наир.: Барон Ю. Система римского гражданского права: В 6 кн. СПб.: Юридический центр Пресс, 2005. С. 236—238. Дихотомия субъективного права на защиту и процессуальной формы исторична. По римскому праву в отсутствие материально-правового основания не разрабатывалась исковая формула, равно как без формулы не могло быть и действенного субъективного права. Отсюда происходят два классических значения термина «иск». 3 Марей А. В. Iniuria в системе частных деликтов // Дигесты Юстиниана: В 8 т. Т. VIII: Статьи и указатели / Отв. ред. Л.Л. Кофанов. М.: Статут, 2006. С. 162. 4 D. 47, 10, 1 рг.
  • [34] Муромцев С.А. Гражданское право Древнего Рима. С. 116. См., напр.: Leg. XII tab., VIII, 16; 4. 2 «Противозаконие [iniuria] совершается двумя способами... либо насилием, либо обманом» (Cicero, Off., I, XIII, 41). См. вариант перевода: Муромцев С.А. Указ. соч. С. 115, сн. 2. 3 Cicero, Pub., IV, 10, 12. 4 Leg. XII tab., VIII, 4. 5 Барон Ю. Указ соч. С. 802. См. также: D. 47, 10, 15, 24; 47, 10, 15, 27. 6 См. также: Buckland W. W. A Textbook of Roman Law. Cambridge: Cambridge University Press, 1921. P. 584-588; Polay E. Iniuria Types in Roman Law / Transl. by J. Szabo. Budapest: Akad. kiado, 1986; Iniuria and the Common Law / Ed. by E. Descheemaeker, H. Scott. Oxford: Hart Publishing, 2013. 7 D. 47, 10, 15, 29.
  • [35] D. 47, 10, 13, 2. 2 D. 47, 10, 7 рг. 3 D. 47, 10, 7, 4. 4 D.47, 10, 11, 1. 5 D. 47, 10, 13, 2. 6 См. о нем: Безобразов П. Византийский писатель и государственный деятель Михаил Пселл. М., 1890; Любарский Я.Н. Михаил Пселл. Личность и творчество. К истории византийского предгуманизма. М.: Наука, 1978. 7 Пселл Михаил. Хронография. С. 190.
  • [36] D. 47, 10,45. 2 Эбере Г. Император: Исторический роман: Пер. с нем. М.: Известия, 1993. С. 509. 3 Suet., Gram., 3. 4 Suet., Terent., 4. 5 Diogen, VIII, 54-55; VIII, 85. 6 Diogen, V, 92. 7 Cicero, Off., I, XIII, 41. 8 Санфилиппо Ч. Курс римского частного права: Учебник / Под ред. Д.В. Дождева. М.: БЕК, 2000. С. 267.
  • [37] Цит. по: Бартошек М. Указ. соч. С. 39. 2 Cicero, Off., Ill, XIV, 58. 3 Cicero, Off., Ill, XIV, 60. 4 Cicero, Off., Ill, XV, 61. 5 Plin., Ep.,VI,22. 6 D.4,3, 1, 1-8. 7 D. 4, 3, 1, 2. Анализ мнений античных авторов и варианты перевода см.: Муромцев С.Л. Указ. соч. С. 479.
  • [38] D. 4, 3, 6. См. вариант перевода: Бартошек М. Указ. соч. С. 379. 2 См., напр.: D. 47, 20, 3, 2; 47, 20, 4. 3 ’ И ныне при удовлетворении гражданского иска, заявленного в уголовном процессе, судья вправе по своему усмотрению снизить размер ущерба, взыскиваемого в пользу потерпевшего. В этом заключается ключевое отличие данного средства защиты от классического иска об убытках, заявляемого в гражданском процессе. Видимо, из отмеченной традиции проистекает право суда снизить размер неустойки при совокупности известных условий. 4 См. § 1 гл.1 нашей работы. 5 Martial, I, 53, 3; I, 53, 3; II, 6,6. 6 См., напр.: Diogen, II, 63. 7 Gai, ПІ, 195. 8 Барон Ю. Указ. соч. С. 779, 780.
  • [39] Gell., 11,18,13. См. также: Gell., 11, 18,19. 2 Цит. по: Радищев A.H. Путешествие из Петербурга в Москву. С. 48. 3 Бартошек М. Указ. соч. С. 138. 4 Барон Ю. Указ. соч. С. 781. 5 Там же. С. 780.
  • [40] D.3,2, 1. Об инфамии см.: Савиньи Ф.К. фон. Система современного римского права: В 8 т. Т. II / Пер. нем. Г. Жигулина; Под ред. О. Кутателадзе, В. Зубаря. М.: Статут; Одесса: Центр исследования права им. Савиньи, 2012. С. 97—129.
  • [41] Суханов Е.А. О кодификации законодательства об «интеллектуальной собственности»... С. 24. 2 См. художественно-историческое описание этой легенды: Рено М. Тезей / Пер. с англ. Г. Швейника. М.: Республика, 1992. С. 158—292. 3 См.: Соловьев С.М. Соч.: В 18 кн. М.: Мысль, 1988—2000; Он же. Избранные труды. Записки. М.: МГУ, 1983. 4 Кудрявцев П.Н. Лекции. Сочинения. Избранное / Сост. С.А. Асиновская; Отв. ред. В.А. Дунаевский. М.: Наука, 1991; см., в частности: Кудрявцев П.Н. О достоверности истории //Лекции. Сочинения. Избранное. С. 151 — 176. 5 Кмочевский В.О. Соч.: В 9 т. М.: Мысль, 1987—1990. 6 См., напр.: Немировский А.И. Рождение Клио: У истоков исторической мысли. Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1986. 7 Бикерман Э. Хронология Древнего мира. Ближний Восток и античность / Пер. с англ. И.М. Стеблин-Каменского. М.: Наука, 1975. 8 См.: ГумилевЛ.Н. Древняя Русь и Великая Степь. М.: Астрель, 2012; Он же. От Руси к России. М.: ACT, 2008; Он же. Конец и вновь начало: Популярные лекции по народоведению. М.: Айрис-пресс, 2012; Он же. Этногенез и биосфера Земли. М.: Айрис-пресс, 2011 и др. 9 Шпенглер О. Закат Западного мира: Очерки морфологии мировой истории: В 2 т. / Пер. с нем. И.И. Маханькова. М.: Академический Проект, 2009. 10 Тойнби А. Дж. Цивилизация перед судом истории. Мир и Запад: Пер. с англ. М.: ACT, 2011. 11 Браунсворт Л. Забытая Византия, которая спасла Запад / Пер. с англ. И. Мазуриной. М.: Астрель, 2012.
 
Посмотреть оригинал
< Пред   СОДЕРЖАНИЕ   ОРИГИНАЛ   След >