Публичный диалог в техногенной цивилизации века: ценностный аспект
Наш символический универсум сложился на основе газет и журналов, телеграфа и радио, кино и телевидения, а сегодня открываются новые возможности синтеза этой классической техники коммуникации с компьютером. Однако нельзя не отметить, что «развитие информационных технологий создает угрозу тотального полицейского и политического наблюдения, а также тонкого управления частной жизнью с использованием психотехнических средств про
граммирования личности. ...Транскультурный перенос ценностей, усиленный интернетом, может привести к унификации культур. Государства теряют свои границы, язык, культуру, национальные интересы. Развиваются новые формы “утечки мозгов” средствами сети. Информационная карта мира, построенная по принципу плотности информационных технологий, не совпадает ни с физико-географической, ни с экономико-политической. Усиливается наднациональное информационное неравенство»[1]. Информационная эпоха, не отменяя закономерностей развития охваченных ею социально-политических систем, не подменяя собой объективные причинно-следственные связи материальной действительности, в то же время особым образом структурирует пространство жизни человека. Иначе говоря, экономические законы мира не поколеблены, объективные законы политики те же, но реакция на них со стороны индивида меняется. И в первую очередь под воздействием потоков поступающей к нему информации, в целом характера обращенного к нему послания, к тому же нельзя обойти вниманием и тот факт, что адресат информации стал и ее адресантом. Так, в Интернете многие сайты снабжены опциями «Отправить ссылку другу», «Добавить комментарий», «Обсудить на форуме». В этих новациях усматривается некое деловитое отношение индивида к информации о мире, его попытка вступить в диалог с подобными себе. Сегодня это лишь первые шаги к расширенному использованию нового информационного характера эпохи, тем не менее, это совсем другая ступень информационного взаимодействия в обществе, с качественно другими характеристиками. Так, в сетевом пространстве обмен информацией осуществляется с более высокой, чем в других каналах информации, динамикой и в экстенсивном режиме — стиль изложения вольный, в бездоказательности утверждений никто не упрекнет, объем послания лимитируется не всегда. Экстенсивное расширение возможностей публичного диалога можно рассматривать, с одной стороны, как показатель снижения культурного уровня участников информационного взаимодействия, с другой — как фактор преодоления в сетевом пространстве некоторых особенностей того же самого пространства, которые еще в начале века подметил У Эко:
Интернет-пространство лавинообразно порождает новые факты («посты», «лайки», «комменты» и т. д. — сленг пользователей сети), которые можно объединить под условным обозначением «сетевой диалог». Объединение очень условное, характеристики этого «диалога» противоречивы, но тем не менее, в рамках исследования аксиологической проблематики требуют своей доли внимания:
они непроизвольно ретранслируют в своей речи. Используемые клише обнажают степень происходящего на вербальном уровне ценностного конфликта в обществе. Подчас даже трудно себе представить масштаб происходящего в пространстве медиа, настолько он значителен. Оттого «коммуникативные процессы, составляющие необходимый аспект общения, по мере развития технических средств превращаются в массовые феномены, серьезно изменяющие не только общение, но и человеческое существование в целом, грозящие современному человеку в конечном счете отчуждением от культуры»[3]; — - и все же сетевой «диалог» представляет собой определенную попытку публичного межличностного общения, утверждения социально значимых ценностей. При этом выработка участниками заочного диалога отношения к ценностям этого мира, равно как и динамика ценностей современности, совершаются единовременно. В аксиосфере техногенной цивилизации XXI века наиболее активно применение ценностей политики, культуры, нравственности, но более всего — ценностей вещного мира. Не материальное их воплощение, а образное, с помощью которого происходит означивание ценности. И в этом плане наш современник живет в мире электронных «теней» и оттого все решительней начинает изменять свое отношение к былому «вещному» пространству. Правда, следует задуматься, что представляют собой такие «тени» — это копии отраженных фактов или специфическое выражение существующих в объективном мире ценностей? Но что бы ни было, в контексте нашей дисциплины следует зафиксировать существенное: соприкосновение техногенной эпохи и журналистики все более приобретает ценностное измерение. К такому результату привели, конечно, не технологии, пусть даже самые совершенные, они просто вписались в ряд некоторых объективных тенденций общественной жизни: і. конец XX века был характерен пристальным вниманием человечества к вопросам прав и свобод личности. Тенденция, созвучная умонастроениям миллионов, стала частью социокультурной действительности, с годами расширялась и приобретала особое значение в журналистском политическом
дискурсе. Права и свободы личности под пером публицистов превратились из отвлеченно абстрактного понятия в повсеместно воспринимаемую гуманитарную ценность. «Свобода на то и свобода, — подмечает ее неизгладимое противоречие К. Гаджиев, — что она предоставляет возможность свободного выбора одной из множества альтернатив, в том числе и свободу выбора между добром и злом. Коль скоро человек является одновременно воплощением как добра, так и зла, невозможна и история, которая зиждилась бы только на одном из этих начал. Более того, исторический опыт воочию продемонстрировал, что не существует каких-либо гарантий торжества начал добра и разума в мировом бытии. Проявляясь и активно действуя в облике явлений этого Мира, зло слишком часто торжествовало и продолжает торжествовать свою победу»[4]. Так что философы не случайно утверждают, что аксиология по своему генезису более всего связана с ценностной идеей свободы
ные социальные общности при своем делении на дробные составляющие мало в чем меняют структуру информационных запросов, то есть важнейшие запросы более мелких общностей остаются в соответствии с запросами целого, так что в информационном отношении нет симптомов возникновения новых, тем более, антагонистических классов. Но при всем остающемся у них сходстве ожиданий, да еще унифицируемых массовой рекламой и массмедиа, социальные фрагменты разнятся между собой по ценностным основаниям. Различия формируют как уровень образования входящих в них индивидов, так и степень их погружения в сферу информационных технологий. Подчеркнем, что при этом константы социальных параметров бытия человека — отношение к собственности, наемному труду и др. — остаются, по определению, в силе. Но выбор индивидом «своего» средства информации становится ценностным выбором, равно как и встречный выбор, скажем, газетой своей «фрагментированной» аудитории. Фактически, перед нами механизм социальной фрагментации, поскольку «ценности являются интегративной основой для возникновения и функционирования любой социальной группы, нации, общества в целом»[5]. Демассификация средств информации должна вести к физическому сближению СМИ и его аудитории, расширяя возможности диалога «на одном языке». Но диалог «на одном языке» — еще не само понимание, так как «действительное общение и взаимное понимание индивидов предполагает известную долю отделения их друг от друга и наличие у них различного содержания сознания» «Понимание, — полагает Ю. И. Мирошников, — феномен дистанцирования людей: чем больше культурная, национальная, социальная, психологическая дистанция, тем более ярко должен сверкнуть луч понимания, рассеивающий мрак отчуждения между людьми. Понимание предполагает непонимание, оба эти состояния
духовной жизни людей постоянно воспроизводятся культурой»[6]. Мрак отчуждения не может быть рассеян без активизации публичной сферы. Более того, только понимание Другого, как и Другим — тебя самого, способно дать шанс перед лицом глобальных угроз и поставленных в соответствии с ними вопросов: «а смогут ли люди, общества, сообщества выжить и действовать в долговременной перспективе; где найти те идеи или идеалы, способные служить в качестве духовных скрепов новых инфраструктур? Не поисками ли ответов на эти вопросы вызван всплеск новых религиозных движений, засвидетельствованный во всех индустриально развитых странах? И не противоречит ли этот всплеск процессу секуляризации современного общества? Не оказалась ли перспектива окончательного преодоления религиозной веры в процессе модернизации и связанной с ней секуляризации сознания ложной? ...Парадокс современного секуляризованного мира в том, что, отвергая традиционные религии и идеологии в качестве руководящих систем ценностей, норм, ориентаций, ожиданий и т. д., он в то же время создает условия для формирования новых утопий, мифов, идеологий, которые функционально выполняют роль тех же традиционных религий и идеологий» Непростая социальная и коммуникативная реальность, еще не-отрефлексированные духовные процессы, когда одни люди верят в появление всемирной культуры, связывая с ним переход к синтезу ценностей, другие в этом сомневаются, считают его немыслимым, привела к такому состоянию общественного сознания, в котором
философ В. И. Толстых увидел признак «культурной растерянности» современного мира перед лицом брошенных ему вызовов. Сам же Толстых уверен, что «новый синтез ценностей — вполне реальный духовный феномен, хорошо известный человечеству». Синтез ценностей особенно важен для человечества сегодня: «Без духовного “сговора” и взаимопонимания, которого еще нет, — пишет философ, — нарождающаяся плоть глобального общества долго не выдержит, просто не продержится, рано или поздно распадется»[7].
, — как о ней пишет Э. Тоффлер, — много сложнее, чем простой процесс дробления целого на части. Социальные классы и другие круп
