По ту сторону риторики. Русская поэзия на переломе XX и XXI веков

В истории русской поэзии переход от века к веку — это всегда шаг от господствующей риторики к индивидуальным переживаниям и индивидуализированному языку. Так было в начале XIX в., когда утверждался «карамзинизм», так было и на заре XX столетия, когда пришли «младшие» символисты.

Слово «риторика» в русском языке имеет два значения: «теория ораторского искусства» и «напыщенная и бессодержательная речь» (согла-34

сно Словарю С. И. Ожегова). Мы здесь употребляем данное слово во втором, ироническом значении. Применительно к поэзии это означает форму инерционную, архаичную, утратившую эстетическую выразительность.

Владимир Маяковский с присущей ему филологической чуткостью и не совсем утраченной самокритичностью так охарактеризовал собственную риторическую поэму «Владимир Ильич Ленин», введя в нее голоса неких враждебных поэту «лирика» и «критика» (на самом деле это голоса правды и здравого смысла):

Знаю,

лирик

скривится горько,

критик

ринется

хлыстиком выстегать:

— А где ж душа?!

Да это ж —

риторика!

Поэзия где ж?

Одна публицистика!!

Действительно, и тот «капитализма портрет родовой», после которого следует процитированный пассаж, и поэма в целом — наглядный пример риторики в пейоративном смысле. Маяковский нашел точный антоним для этого понятия — «душа». А синонимом риторичности в этом контексте становится публицистика, т.е. прямой способ авторского высказывания. Для эстетически ориентированной критики «одна публицистика» есть недостаток — будь то ортодоксально-«советский» или либерально-прогрессистский стихотворный дискурс.

Риторика не создает новых форм, предпочитая пользоваться готовыми. Это может выражаться в эстетическом эпигонстве, подражательности (акмеистическая техника у советского поэта Николая Тихонова), а может осуществляться как нетворческая эксплуатация поэтом собственных былых приемов: именно таков опыт Маяковского после 1917 г. Иначе говоря, риторика по сути своей архаистична. Именно это имел в виду, например, поэт-новатор Виктор Соснора, давая своему произведению название «Риторическая поэма» (1972): вещь написана традиционным белым пятистопным ямбом и заканчивается отсылкой к Пушкину:

Осваиваю свой Освенцим буквиц,

Напрасность неприкаянности. Зла

Залог. И не пишу (я не пишу!)

давным-давно. И это не творенье — риторика, фантазии фантома, —

ЛИШЬ ТО ЧТО Я ХОТЕЛ ПОКА СКАЗАТЬ

ВПАДАЯ В ЖАНР ПОСЛЕДНЕГО СКАЗАНЬЯ

Конечно, «риторичность» поэмы Сосноры — мнимая, здесь достаточно изобразительной новизны, сложности и гибкости. Полушутливое название поэмы дает повод подумать о том, что какая-то доля риторичности, прямолинейной дидактики в поэзии допустима и неизбежна. Поэт имеет право на риторические пассажи, если они эстетически компенсированы музыкальностью, изобразительностью, языковой изобретательностью. Нет нужды полностью изгонять риторику из поэзии. Здесь хочется прибегнуть к аналогии с холестерином. Многие стараются во что бы то ни стало снизить уровень холестерина в своей крови — между тем медики в последнее время заговорили о «полезном холестерине», необходимом для прочности сосудов. Риторика — это нечто вроде холестерина, ее небольшое присутствие может быть для поэзии полезно, но слишком высокий уровень приводит к закупорке сосудов и затруднению кровообращения.

На рубеже XX и XXI вв. в русской поэзии обострилось противоречие между риторическим по преимуществу «истеблишментом» и новаторскими поисками тех поэтов (разных поколений), что тяготеют к непрямому высказыванию, трансформированной речи, непривычным стиховым конструкциям. Наглядным примером может служить ситуация с национальной премией «Поэт», основанной в 2005 г. (в составе ее жюри и автор настоящей статьи). Ее лауреатами на протяжении первых шести лет становились авторитетные поэты, которых обычно называют «традиционными». Это носители поэтики конца XX в., канонизированной в критическом сознании. Почетных лавров удостоены интеллигентная ностальгическая риторика (Александр Кушнер), православная риторика (Олеся Николаева), риторика культурно-историческая (Олег Чухонцев), риторика пародийно-ироническая (Тимур Кибиров), риторика интимно-религиозная (Инна Лиснянская), наконец, риторика элегическая (Сергей Гандлевский).

Однако на этом ресурсы традиционности словно оказались исчерпаны, и в 2011 г. лауреатом стал авангардный Виктор Соснора, первооткрыватель поэзии XXI в., создатель собственного языка, шифр к которому таится в самом этом языке, а не в культурной традиции³⁸.

Соснора — «поэт принципиальный», если воспользоваться выражением Юрия Тынянова о Хлебникове. Он обновляет сами принципы поэтической конструкции, носителем смысла у него выступает ритм, а не отдельные мысли и сентенции. В его поколении с ним сопоставим только Геннадий Айги, сочетающий самодостаточность ритма с полным отказом от метрики и переходом к верлибру (у Сосноры метрический стих сочетается со свободным; можно сказать, что этот поэт нейтрализует различия между классическим стихом и верлибром). И Айги, и Соснора слывут среди большинства российских критиков «сложными» поэтами, что реально объясняется архаичностью читательской установки на поиск в стихотворном тексте риторических элементов, которые могли бы цитироваться как подтверждение морально-публицистической риторики самих критиков. Поэзия, в которой доминируют музыкальный и изобразительный моменты, для такой «прикладной» критики крайне неудобна.

Сходную реакцию вызывали такие чуждые прямолинейной риторики поэты, как Виктор Кривулин, Елена Шварц, Аркадий Драгомо-щенко, Алексей Парщиков, Иван Жданов, Владимир Аристов. Тем не менее они пробились сквозь броню эстетических предрассудков и обрели свою читательскую аудиторию. Среди поэтов, заявивших о себе в 2000-е годы и решительно не склонных к риторике, можно назвать Василия Бородина, Сергея Завьялова, Кирилла Корчагина, Василия Ломакина, Андрея Полякова, Андрея Сен-Сенькова, Евгению Суслову, Андрея Черкасова. Особо хочется отметить стихи Наталии Азаровой, выпустившей в 2011 г. этапную, на мой взгляд, для русской поэзии в целом книгу «Соло равенства».

Здесь уместно вспомнить формулу Тынянова из его статьи «Промежуток»: «Стих — трансформированная речь; это — человеческая речь, переросшая сама себя»³⁹. Иначе говоря, в новаторской поэзии слова пребывают в таких отношениях, в каких они не могут состоять в обыденной речи. Конечно, закон «перерастания» применим к поэтическому меньшинству, только к носителям первичных стихотворных языков. Созерцание здесь важнее высказывания. Мир ценен и интересен до слова, а речь — лишь один из способов взаимодействия с ним. Такова аксиологическая база нериторической, антириторической поэзии.

Азарова не только поэт, но и филолог, склонный к философско-эстетической рефлексии. Ее антириторичность нашла декларированное выражение в статье «Критерий “адресат” в установлении границ поэтического дискурса», где автор решительно выступает против утилитарного применения поэтического слова: «Любые попытки введения фигуры адресата в виде адресной аудитории читателей, то есть адресата, отличающегося определенными признаками, такими, как возраст, пол, профессия, социальная, национальная принадлежность и т.д., способны редуцировать или уничтожить обращенность как основополагающее свойство поэзии»⁴⁰.

Между тем мы наблюдаем в современной поэзии наряду с новаторской «антириторикой» и вспышку публицистической риторики, ориентированной именно на «адресную аудиторию читателей». Прежде всего это относится к поэзии Дмитрия Быкова, сознательного архаиста, чей успех у читателей напоминает некрасовскую эпоху. Театрализованный проект «Гражданин поэт» (трансформация некрасовского названия «Поэт и гражданин»), основанный на пародическом использовании классиков, имел грандиозный успех и, по моему убеждению, способствовал повышению общественного интереса к поэзии как таковой. Это, пользуясь предложенным выше уподоблением, «полезный холестерин».

В разговоре об эстетической поляризации современной поэзии нельзя не вспомнить опыт и идеи Иосифа Бродского. Значимость этого поэта не нуждается в доказательствах, но его культ в среде стихотворцев, филологов и стихотворцев-филологов все больше приобретает характер эстетического тормоза. Многочисленные подражатели Бродского обнаружили творческую несостоятельность, копирование приемов Нобелиа-та (длинная строка, обилие анжамбеманов, экстенсивная форма «большого стихотворения») ведет к монотонной, скучной риторике. Массовое филологическое и литературное сознание не отдает себе отчета в том, что сам Бродский был не столько новатором, сколько эстетическим ка-нонизатором. Новые пути находят те, кто решительно отталкиваются от поэтических принципов Бродского, идут поперек его представления о поэте как «орудии языка».

Культ Слова с большой буквы успешно поработал в XX в., но от века XXI требуется что-то новое. Часто цитируют слова Бродского из его Нобелевской лекции: «Пишущий стихотворение пишет его потому, что язык ему подсказывает или просто диктует следующую строчку». На деле же такая установка теперь оборачивается тем, что устоявшийся на данный момент тип поэтической речи диктует стихотворцу строчку предсказуемую и эпигонскую (от чего не спасает и пародийная постмодернистская ирония, давно ставшая штампом). В XXI в. новатором становится тот, кто не поклоняется языку, а вступает с ним в диалог на равных, давая самому языку свежую экстра-лингвистическую пищу — изобразительную, музыкальную, повествовательную. Названные мною выше поэты новаторской складки ставят слова в такие связи и отношения, к которых они еще не находились в обыденной и традиционно-поэтической речи. Они разрабатывают надкоммуникативную поэтику, создают стих, независимый от адресата и потребительской рецепции.

Поэт — соавтор языка. Так я определил бы подлинно современную эстетическую позицию. А роль «орудия языка» приходится оставить поэтам прикладным, иллюстраторам реальности и пропагандистам литературной традиции.

Кстати, поэтическое наследие Бродского, на мой взгляд, нуждается в дифференцированном подходе. «Век скоро кончится, но раньше кончусь я» — эта самоотверженная строка поэта имеет и биографиче ский, и эстетический смысл. Общие поэтические установки Бродского остались в XX в., его ироническая перифрастичная риторика обладает безусловной ценностью, но ценностью ретроспективной. Высоко ценя язык, Бродский по сути не использовал такой его ресурс, как внутренняя форма слова (отсюда его неприязнь к Хлебникову и к авангарду в целом). Охранительно-консервативным было отношение Бродского к свободному стиху. Он сравнивал его с «вином без бутылки» (кстати, обыденную аналогию «форма — содержание = стакан — вино» Тынянов еще в 1924 г. считал изжитой).

Между тем в поэтической практике Бродского есть «маргинальные» отклонения от его стратегии, интересные и продуктивные с точки зрения современности. Я имею в виду описательные, нериторические стихотворения вроде «ИстФинчли», немногочисленные, но удачные опыты верлибра (например, «Выступление в Сорбонне»). Вопрос о верлибре для начавшегося поэтического века — не теоретический, а практический. Новому веку нужен новый стих, свободный прежде всего от риторической инерции. Насколько он будет при этом свободен от школьной метрики — покажет время.

Как мне представляется, XXI столетие начинается с резкого расхождения путей «фундаментальной» (т.е. эстетической по преимуществу) и «прикладной» (утилитарно-риторической) поэзии. Задача культуры — не утратить эстетическую иерархию, критерии «гамбургского счета» и поддержать антириторический вектор фундаментальной поэзии, существующей «fur wenige», но обеспечивающей при этом будущее стиха как такового.