ПРОРОКИ. ИЛИЯ, АМОС И осия 181 ИСАЙЯ ИЕРУСАЛИМСКИЙ. ИЕРЕМИЯ 200 ИЕЗЕКИИЛЬ И ИСАЙЯ ВТОРОЙ 218 ЛИТЕРАТУРА МУДРЫХ. ПРИТЧИ,ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ, ЕККЛЕСИАСТ 235 КНИГА ИОВА. ПСАЛТИРЬ 256 АПОКАЛИПТИКИ. КНИГА ПРОРОКА ДАНИИЛА 277 МИР НАКАНУНЕ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА. КУМРАНИТЫ 292 ТРИНИТАРНОЕ БОГОСЛОВИЕ зю ЧЕТВЕРОЕВАНГЕЛИЕ. ОБЩИЕ СВЕДЕНИЯ. ЕВАНГЕЛИЕ ОТ МАРКА 327 ЕВАНГЕЛИЯ ОТ МАТФЕЯ, ЛУКИ И ИОАННА 346 ПРОЛОГ К ЧЕТВЕРТОМУ ЕВАНГЕЛИЮ

Сегодня мы обращаемся к пророческим книгам Ветхого Завета и посвятим им три лекции, поскольку это очень важная и вместе с тем, может быть, и самая трудная для понимания часть Библии.

Хотя закон Моисея обязывал священников учить народ благочестию, в древности на практике это предписание далеко не всегда выполнялось. Многие священники больше занимались принесением жертв в Храме, исполнением треб, как сказали бы мы теперь, и на наставление народа у них не хватало времени, а иногда и желания. Политеизм (идолопоклонство соседних народов) легко перенимался евреями и приводил их к отступлению от чистоты веры в единого Бога-Яхве. Еврейские цари и правители, как мы помним из анализа исторических книг, тоже часто подавали дурной пример. И, вот, как рассказывает Библия, чтобы наставить народ в истинной вере, Бог посылал ему Своих пророков. Совершенно очевидно, что пророки имели огромное влияние на веру народа и нередко спасали евреев от духовной катастрофы. В то время как священство передавалось по наследству, к пророческому служению люди призывались Богом индивидуально. Главной задачей пророков было указать народу на его нрав ственные и религиозные нарушения и восстановить благочестие. Уча, пророки нередко предсказывали будущее.

Слово «пророк» означает «говорящий», «вещающий». Между библеистами нет согласия, является ли эта форма активной или пассивной. Иными словами, является ли пророк тем, кто возвещает или призывает, или тем, кто сам призван, чтобы стать вестником Бога. Думается, что оба значения в равной мере важны для понимания миссии пророков.

Древние евреи также называли пророков «видящий» и «прозорливец». Нужно сказать, что дар предвидения, которым, несомненно, обладали пророки, не имел самодовлеющего значения. Для народа он прежде всего служил подтверждением того, что они действительно посланы Богом.

Однако сами эти слова (видящий и прозорливец) как будто бы указывают на сходство пророков с языческими прорицателями или оракулами. Но сходство это только сугубо внешнее. Конечно, и пророки, тоже порой впадая в экстаз, возвещали то, что им открывалось в видениях. Однако языческие прорицания были откровениями частного порядка, касающимися жизни отдельных людей или поворотов в судьбе отдельных государств, а сами слова прорицателей представляли собой независимые друг от друга изречения, часто весьма двусмысленные, поддающиеся противоположным толкованиям, как у дельфийского оракула.

Среди пророков в Древнем Израиле тоже были тайновид-цы, утверждавшие, что видят реальность, незримую для простых смертных. Но это была реальность совсем иного рода. Ведь пророки считались людьми, особо избранными Богом и посланными возвестить Его волю. Образ Бога, владевшего ими, вырисовывался из их откровений с необычайной ясностью и величием, каких не было нигде в литературе. В то же время и общая направленность, которую пророки усматривали в движении событий, приобретала в их видениях такой размах, который тоже не имел себе равных. Их пророчества охватывали не только историю евреев, но и судьбы всего мира, а начиная с пророка Иезекииля и простирались до конца дней, до последнего момента истории мира, а настоящее, частные жизни людей и те или иные события в судьбе своего народа они соизмеряли с этой конечной целью истории.

Первым пророком и образцом для всех остальных, появившихся после, был сам Моисей. Как мы помним, Бог призвал его на служение; Моисея посещали видения. Он в страхе противился своему призванию, но на него снизошел Дух Яхве, и он открыл народу слово Бога. Все это характерные черты подлинного пророчества. Обращаясь к Моисею, Бог говорил: «Итак, пойди, и Я буду при устах твоих, и научу тебя, что говорить» (Исход, 4:12).

То же самое впоследствии происходило и с другими пророками. Иеремия, например, пишет: «И простер Господь руку Свою, и коснулся уст моих, и сказал мне Господь: вот, Я вложил слова Мои в уста твои» (Иеремия, 1:9). А вот как в Третьей книге Царств рассказано о нисхождении Духа Божия на пророка Илию. Обращаясь к Илии, Господь говорит ему: «Выйди и стань на горе перед лицом Господним. И вот, Господь пройдет, и большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом, но не в ветре Господь. После ветра землетрясение; но не в землетрясении Господь. После землетрясения ОГОНЬ; но не в огне Господь. После огня веяние тихого ветра» (3 Царств, 19: 11-12). Таким образом, Бог явился не в вихре и буре, не в землетрясении, не во всепожирающем огне - обычных грозных стихийных силах, а в веянии тихого ветра. Это очень важно для понимания пророков, да и всего

Ветхого Завета в целом, где Бог не есть стихийная сила, но духовное и нравственное начало, для которого стихийные элементы - лишь средства для проявления. Соответственно, духовные и нравственные начала - главные в учении пророков.

Лучше понять смысл речений пророков помогает проделанный библеистами анализ той словесной формы, которой они пользовались для выражения воли Бога. Ученые установили, что пророки часто прибегали к так называемому стилю посланников, широко распространенному тогда на Ближнем Востоке. Что это за стиль? Приведу пример из самой Библии, из книги «Бытие». Возвращаясь домой со своей семьей и стадами, Иаков послал гонцов к брату Исаву. «И послал Иаков пред собою вестников к брату своему Исаву... и приказал им, сказав: так скажите господину моему Исаву: вот, что говорит раб твой Иаков: я жил у Лавана...» (Бытие, 32: 3-4). Пророки пользуются примерно теми же словесными формулами - ведь их послал Бог. Они получили повеление от Бога: «Иди и скажи народу Моему». Более того. Сообщения пророков часто начинались соответствующей данному случаю словесной формулой: «Так говорит Господь (Яхве)» и заканчивались теми же словами. Да и сами пророки видели в себе посланников Яхве. Их сила заключалась не в них самих, их религиозном опыте или суждениях, но в Том, Кто их послал.

По меткому выражению о. Александра Меня, пророков не покидало чувство, что они живут в присутствии Вечного, находясь как бы в Его «поле». Они называли это «даат Элохим», богопознанием. Такое «знание» не имело ничего общего с философскими спекуляциями и отвлеченными умопостроениями, как в греческой философии. Сам глагол «лаадат» (знать) имеет в Библии смысл обладания, глубокой близости, в том числе и супружеской. Поэтому «даат Элохим» (познать Бога) означало приблизиться к Богу через любовь к Нему. Пророкам открывалось не безликое Начало и не холодный мировой закон, а Бог Живой, встречу с Которым они переживали как встречу с Личностью. И то, что они возвещали, нередко превосходило не только уровень их непосредственной аудитории, их слушателей, но и уровень их собственного религиозного сознания.

Пророки пользовались огромным уважением в народе. Их часто называли людьми Божиими, пастырями и считали выразителями народной совести. Пророки появились очень рано. Как я сказал, первым из них считается Моисей. Ограничения пола здесь не было. Недаром же еще в начале эпохи Судей пророчица Девора стала национальной героиней. Уже в эту эпоху пророки являлись повсеместно, пробуждая совесть в людях, возбуждая в них дух и укоряя за нечестие. В этот трудный период, когда евреи, переходя к оседлой жизни, подпали под влияние культурной традиции Ханаана и его языческих богов, традиция Моисея все же не угасла, как это иногда думали ученые прошлого. А позже нападение филистимлян привело к взрыву религиозно-патриотического чувства. Именно тогда, в XI веке до н. э. появились так называемые сонмы пророков, или, как их еще называют, общины сынов пророческих, которые представляли собой нечто вроде религиозных братств, или школ, куда входили сотни людей. Их возглавил Самуил, сам считавшийся великим пророком.

Ученики, объединенные в братство, или сонм, помогали пророкам в их трудах, а пророки являлись духовными руководителями (как мы теперь сказали бы, старцами) своих братств. Члены этих братств жили общинами со строго установленной дисциплиной и порядком. Они изучали Писание, молились Богу, переписывали книги. Некоторые же наиболее духовно одаренные воспитанники братств призывались Богом на пророческое служение и продолжали дело своих учителей.

Из пророческих общин вышли бесстрашные обличители идолопоклонства, твердые хранители веры, которые не боялись говорить царям и сильным мира сего правду в лицо. Поэтому пророки нередко подвергались преследованию и заканчивали жизнь мученической смертью. С веками среди евреев установился и образ истинного пророка в противовес лжепророкам, каких тоже было немало. Истинный пророк отличался совершенным бескорыстием, послушаниям Богу, бесстрашным исполнением своего долга, глубоким смирением и любовью к людям, строгостью к себе и чистотой жизни.

Образуя твердую традицию, пророчество имело свое определенное место в общине Израиля. Царь, священник и пророк долгое время как бы являлись тремя осями израильского общества, достаточно различными, чтобы иногда друг другу противостоять, но обычно друг другу необходимыми. Считалось, что пока существует государство, в нем должны быть пророки, чтобы просвещать царей и народ. Им дано знать, является ли данное действие угодным Богу, соответствует ли данная политика Промыслу Божию, вписывается ли она в историю спасения. Но при этом пророчество не было учреждением, подобным государству или священству. Израиль мог дать себе царя, но не пророка. Пророки - всецело дар Божий, даруемый свободно. Это ясно ощущалось в последние века перед Рождеством Христовым, когда пророчества прекратились. Израиль жил тогда в ожидании обещанного пророка. В этих условиях легко понять восторженный прием, которым иудеи встретили проповеди Иоанна Крестителя.

Пророки могли появляться в любых местах и любых слоях общества, от высшего до самого низкого. Ими становились придворные, священники, пастухи, землепашцы. Великим пророком считался и царь Давид. Однако и он сам внимательно слушал пророка Нафана, который строго обличал царя за его проступки, но также и благословил род Давида, предсказав, что именно через его потомство Бог установит Свое Царство на земле.

В IX же веке до н. э., после разделения царств на северное и южное, когда на севере начинает ощущаться сильное влияние финикийской цивилизации, содействующее росту имущественного неравенства и одновременно внедрению культа Ваала Мелькрата, на авансцену выходят пророк Илия и его ученик Елисей, о которых рассказывают книги Царств и Паралипоменон. Однако из этих источников мы узнаем гораздо больше о жизни и чудесах Илии и Елисея, чем об их учении. Это и понятно, поскольку слова пророков тогда не записывали. Поэтому всех этих пророков в библеистике называют устными или народными (popular) пророками.

Тем не менее фигура пророка Илии - одна из самых ярких в исторических книгах Ветхого Завета. Только в Новом Завете Илия упоминается 30 раз, тогда как Елисей, превзошедший Илию количеством и необычностью чудес, но не своей личностью и влиянием - только один раз.

Рассказ о пророке Илии образует внутри третьей книги Царств как бы самостоятельный цикл. Очевидно, предание об Илии бережно сохранялось его учениками и было записано отдельно. В этом предании, несомненно, виден глубокий отпечаток личности самого пророка, выступившего с проповедью в период острого политического и религиозного кризиса в северном царстве.

Деятельность пророка Илии развернулась в период царствования Ахава, женатого на тирской царевне Иезавели.

Чтобы угодить своей супруге, Ахав последовал примеру царя Соломона, сооружавшего в Иерусалиме кумирни для своих жен-иностранок. Ахав тоже построил жертвенник Ваалу, финикийскому богу плодородия. В этом поступке Ахава личные мотивы нераздельно переплелись с религиозными и политическими. Тир был мощным и грозным соседом Самарии, а в древности на Востоке, чтобы признать превосходство другого народа, нужно было признать и сделать своей его религию.

Современные историки считают, что Ахав все же не отказался полностью от веры отцов. Ведь своим детям он давал имена, куда входило как элемент слово Яхве - Аталия (Ataliah - Yah), Ахазия (Ahaziah). Кроме того, он также советовался и с израильскими пророками. Таким образом, его позиция была двойственной, синкретической. Иное дело Иезавель, которая была фанатично предана своей языческой религии. Она привезла с собой множество жрецов Ваала и всячески стремилась уничтожить национальную религию страны. Алтари, посвященные Яхве, по ее приказу, сносили, пророков убивали, и приверженцы единобожия были вынуждены скрываться от преследований.

Когда гонения достигли апогея, неожиданно появился пророк Илия. «И сказал Илия Фесвитянин ...Ахаву: жив Господь, Бог Израилев, перед Которым я стою! В сии годы не будет ни росы, ни дождя, разве только по слову моему» (3 Царств, 17:1). Итак, засуха, которую пророк посылает во имя Господа, Бога Израилева. Такой поступок Илии совершенно закономерен. С его помощью пророк бросает вызов Ваалу, богу дождя и плодородия, именно в сфере его мнимой власти. Реальная же власть принадлежит Яхве, Богу Израилеву, и не только в Самарии, но и во всем мире. Ведь недаром же Илия, оставив Самарию, отправился затем по велению Бога в финикийский город Сарепту Сидонскую, где он чудесным образом кормил приютившую его вдову, а потом именем Яхве даже воскресил ее сына.

Вернувшись в Самарию «по прошествии многих дней», Илия на горе Кармил бесстрашно вступил в состязание с финикийскими жрецами, или пророками Ваала, которых Иезавель привезла со своей родины. Это один из самых драматичных эпизодов книг Царств. Собравшийся на зрелище народ Илия обвинил в вероотсупничестве: «Долго ли вам хромать на оба колена? Если Господь (Яхве) есть Бог, то последуйте Ему, а если Ваал, то ему последуйте. И не отвечал народ ему ни слова» (3 Царств, 18: 21). Из этих слов очевидно, что жители Самарии сочетали веру в Яхве, Бога Синайского откровения, с верой в языческого бога Ваала. Но Яхве, как мы помним, -Бог ревнитель. В лице пророка Илии вера в единого Бога вновь громко заявила о себе - недаром само слово Илия по-еврейски означает Яхве - мой Бог.

Итак, собрав пророков Ваала на гору Кармил, Илия предложил посредством огня, который должен сойти на жертвенник, решить, быть ли Яхве или Ваалу Богом Израиля. Пророки Ваала тщетно взывали целый день к своему богу, громко крича и приводя себя в экстаз ударами ножей и копий. «Но не было ни голоса, ни ответа, ни слуха» (3 Царств, 18: 29). Когда же Илия, соорудив жертвенник Яхве, воскликнул: «Господи, Боже Авраамов, Исааков и Израилев... Услышь меня, Господи... Да познает народ сей, что Ты, Господи, Бог» (3 Царств, 18: 36-37), -огонь ниспал с неба на жертвенник. А затем кончилась и засуха. «Небо сделалось мрачно от туч и от ветра, и пошел большой дождь» (3 Царств, 18:45).

Однако и этой победы на горе Кармил было мало. Иезавель продолжала гонения, и Илии пришлось бежать из Сама рии в пустыню Иудейскую, а затем и на гору Синай. Именно здесь Илии, как много лет назад Моисею, явился Бог в веянии тихого ветра. Это путешествие Илии на гору Синай глубоко символично. Ведь все движение пророков, среди которых Илия был величайшим устным пророком, было, образно говоря, паломничеством к источнику веры Израиля. Пророки вовсе не считали себя какими-то новаторами, проповедниками новых идей. Как раз наоборот, они требовали вернуться назад к простой и чистосердечной вере отцов. Но, с другой стороны, их проповедь также не была архаизированной утопией. В их учении откровение Моисея проецировалось в современность, обретая новую полноту.

Для последующей традиции, в том числе и христианской, весьма важен последний эпизод с участием Илии. Предчувствуя близкую смерть, Илия искал уединения, но верный Елисей не покидал его. И, вот, когда они переходили через реку Иордан, воды которой по мановению мантии Илии расступились, «вдруг явилась колесница огненная и кони огненные, и разлучили их обоих, и понесся Илия в вихре на небо» (4 Царств, 2: 12). Бог наградил Илию особой милостью, которой ранее сподобился только праведный Енох. Илия живым был восхищен на небо Божественной силой, «вихрем», «колесницей Израиля и конницей его» (4 Царств, 2:12).

Рассказ об этом таинственном восхищении пророка дал повод и к ожиданию не менее таинственного его возвращения в последние времена перед концом мира. Об этом, в частности, говорил пророк Малахия, обещавший, что Илия вернется на землю, чтобы «обратить сердца отцов к детям и сердца детей к отцам их» (Малахия, 4: 5). А по словам Иисуса, сына Си-рахова, это будет последняя отсрочка, чтобы «утишить гнев, прежде нежели обратится он в ярость» (Сир., 48:10). Подобное ожидание со временем стало настолько сильным, что, как мы знаем из Нового Завета, иудеи были склонны видеть вернувшегося на землю Илию в Иоанне Крестителе и в Самом Иисусе Христе. О возвращении на землю Еноха и Илии нам рассказывает и «Откровение Иоанна Богослова».

Илия и Елисей принадлежали к поколению последних устных пророков. Вскоре после них появились пророки письменные. Период наивысшего подъема их деятельности продолжался с VIII по VI век до н. э. В отличие от устных пророков, их речения были записаны в отдельные книги, которые впоследствии вошли в Ветхий Завет.

Хотя письменные пророки продолжали традицию устных и опирались на нее, все же их деятельность имела и свои особенности. Она протекала в иной исторический период. Устные пророки, насколько можно судить по источникам, были активны главным образом в политической сфере, которую они, разумеется, воспринимали сквозь призму своей веры. Их участие было нередко решающим при смене династий. Устные пророки призывали народ к борьбе с внешними врагами. Письменные же пророки, хотя и были поборниками тех же идеалов, что и их предшественники, вместе с тем обладали более широким кругозором, который охватывал прежде всего нравственную и религиозную сферы. Кроме того, все они были наделены незаурядным поэтическим дарованием. С литературной точки зрения многие их проповеди принадлежат к лучшим страницам Ветхого Завета.

Считается, что самым ранним по времени письменным пророком был иудейский пастух Амос. О его жизни мало что известно. В книге сказано, что он был пастухом в Фекойе, деревне, расположенной недалеко от Иерусалима. Библеисты думают, что он вышел на проповедь в Самарии где-то около

750 года до н. э. В 7-й главе его книги рассказано о столкновении пророка со священником из самарийского храма, который пытался прогнать Амоса из страны: «Провидец! Пойди и удались в землю Иудину; там ешь хлеб и там пророчествуй» (Амос, 7:12). На что Амос отвечал: «Я - не пророки сын пророка, я был пастухом и собирал сикоморы. Но Господь взял меня от овец и сказал мне Господь: иди и проповедуй к народу Моему, Израилю» (Амос, 7: 14-15).

Само по себе появление иудейского пророка в Самарии говорит о том, что разделение на два царства было главным образом политическим, а народ обеих стран был по-прежнему теснейшим образом связан с единой религиозной традицией. Да и не во власти Амоса было противостоять повелению Бога, призвавшему его на служение. Или, выражаясь словами Амоса: «Лев начал рыкать, - кто не содрогнется? Господь Бог сказал, кто не будет пророчествовать?» (Амос, 3:8).

Соответственно, книга Амоса - это «слова», которые он слышал в видении об Израиле. Она состоит из речений пророка, сказанных в разное время и собранных вместе либо самим Амосом, либо, что более вероятно, его учениками. И хотя слова пророка обращены прежде всего к жителям Самарии, они часто относятся также и к иудеям, поскольку Амоса волновала судьба всего народа, который Бог вывел из Египта.

Середина VIII века до н. э. была временем, казалось бы, вполне благополучным для жителей Самарии, когда опасность со стороны Ассирии виделась совсем маленькой и не страшной. Но Амос уже чувствовал приближение катастрофы.

В начале книги Бог устами Амоса изрекает суд над соседними с Израилем государствами. Пророк утверждает, что Бог является Господином и этих враждебных Израилю народов, которым Он пошлет жестокие кары, низведя небесный огонь и разрушив их дворцы и военные укрепления. Такое пророчество должно было бы ободрить жителей Самарии. Но это вовсе не входило в намерения Амоса. Продолжая проповедь, он неожиданно заявил, что тот же самый небесный огонь, знаменующий гнев Бога, вскоре ниспадет и на жителей Самарии: «Так говорит Господь: за три преступления Израиля и за четыре не пощажу его, потому что продают правого за серебро и бедного - за пару сандалий. Жаждут, чтобы прах земной был на голове бедного и путь кротких извращают; даже отец и сын ходят к одной женщине, чтобы бесславить святое имя Мое» (Амос, 2:6-7).

Основной мотив проповеди Амоса - возвещение грядущего суда над Самарией за ее нечестие. Он грозно обвиняет жителей страны за их жадность, лживость, угнетение бедных. Народ Самарии отступил от закона и должен понести наказание. Пророк возвращает своих слушателей к традиции Моисея: «Вас Я вывел из земли Египетской и водил вас в пустыне сорок лет, чтобы вам наследовать землю Аморрейскую. Из сыновей ваших Я избирал в пророки и из юношей ваших - в на-зореи... А вы назореев поили вином и пророкам приказывали, говоря: не пророчествуйте» (Амос, 2:10-12).

Эта Моисеева традиция была хорошо знакома слушателям пророка, но они, как объяснил Амос, неверно понимали ее. Да, Бог заключил союз с Израилем на горе Синай, став его Богом и сделав его Своим народом. Но это не значит, что Бог при всех обстоятельствах будет всегда хранить Свой народ. Амос утверждал, что быть богоизбранным народом означает лишь тем бблыпую ответственность перед Богом, а не свободу от такой ответственности.

В то время многие в Самарии и Иудее тоже ждали Божьего Суда, Дня Яхве, отождествляя его с победой над врагами.

В народном сознании грядущий День Яхве ассоциировался с апогеем истории, когда Бог, разгромив всех врагов, увенчает Израиль славой и честью. Амос первым разрушил это представление о Божьем Суде. Он напомнил о важнейшем условии синайского завета: «Если вы будете слушаться гласа Моего и соблюдать завет Мой, то будете Моим уделом из всех народов» (Исход, 19: 5). Но раз это условие не исполнено, то тем большим, по словам Амоса, будет наказание.

Увидев истинный свет, израильский народ предпочел тьму. А потому и День Яхве станет мрачной ночью: «Горе желающим дня Господня! Для чего вам этот день Господень? Он - тьма, а не свет. То же, как если бы кто убежал от льва и попался ему навстречу медведь, или если бы пришел домой и оперся рукою о стену - и змея ужалила бы его. Разве день Господень не мрак, а свет? Он - тьма, и нет в нем сияния» (Амос, 5: 18-20). А в другом месте Амос уточняет: Бог вскоре воздвигнет народ против дома Израилева, который и осуществит Божий суд.

Никакое показное благочестие не спасет никого от грядущего суда. Истинная вера требует честной жизни и справедливости: «Ненавижу, отвергаю праздники ваши и не обоняю жертв во время торжественных собраний ваших. Если вознесете Мне всесожжение и хлебное приношение, Я не приму их... Пусть, как вода, течет суд, и правда - как сильный поток» (Амос, 5:21-24).

Это, однако, не значит, что Амос отменяет культ или отвергает завет с Богом. Напротив, он углубляет их понимание. Нельзя оправдаться только тем, что народ состоит в союзе с Богом. Суд Божий поразит не только язычников, не знающих Бога, но и сам избранный народ, который сошел с истинного пути.

Судьба народа Самарии для Амоса уже решена, и он почти не видит никакого света на горизонте. «Упала, не восстанет более дева Израилева! Повержена на землю, и некому поднять ее» (Амос, 5: 2). Израиль не выполнил завет и потому должен погибнуть.

Но если масса народа и кажется Амосу уже осужденной, то он все же выделяет некий остаток, пусть и очень небольшой, который выйдет из испытания с победой. Пророк надеется, что наказание приведет к обращению хотя бы немногих. «Ищите добра, а не зла, чтобы вам остаться в живых, и тогда Господь Саваоф будет с вами, как вы говорите. Возненавидьте зло и возлюбите добро и восстановите у ворот правосудие; может быть, Господь Саваоф помилует остаток Иосифов» (Амос, 5: 14-15). Отныне это понятие остатка станет очень важной частью учения пророков, вновь возникая у Исайи, Иеремии и Иезекииля.

Вслед за Амосом на служение вышел следующий пророк Осия, тоже проповедавший в Самарии. Он был на поколение моложе Амоса, и в его дни угроза уничтожения страны, где он жил и служил, стала вполне реальной. И его книга тоже состоит из проповедей, сказанных в разное время, а затем объединенных вместе.

О жизни Осии известно мало. Современные библеисты полагают, что он, возможно, был священником или близко соприкасался с кругами духовенства. Наиболее примечательный факт из жизни Осии - это его женитьба на Гомери, которая была блудницей. Пророк также говорит о своей любви к женщине, которая прелюбодействует.

Писать исповедь о своих чувствах на современный манер, разумеется, не входило в задачи пророка. Таких откровений литература Древнего Востока не знала. Весьма вероятно, од нако, что событиям своей жизни пророк намеренно придавал символическое значение. Быть может, именно в знак тяжкого «блудодейства страны» Осия сознательно женился на женщине-блуднице, которую, он тем не менее, горячо любил, и которая родила ему детей. Такой странный поступок - вполне в духе пророков, которые часто стремились привлечь к себе внимание необычным поведением, а потому, как мы бы теперь сказали, юродствовали. Во всяком случае, книга Осии не случайно начинается словами: «И сказал Господь Осии: иди, возьми себе жену блудницу и детей блуда, ибо сильно блудодей-ствует земля сия, отступившая от Господа» (Осия, 1: 2).

По точному выражению о. Александра Меня, нравственные страдания, через которые прошел пророк, не только повлияли на символику его произведения, но и стали тем внутренним опытом души, в котором раскрылось его мистическое зрение. Ему было дано пережить трагедию неразделенной любви, трагедию измены и одиночества. Пережив этот опыт, он прикоснулся к невыразимой тайне Божественной любви и страдания.

Как и Амос, и даже еще в большей мере, Осия опирался на Моисееву традицию. Но он осмыслял ее со своей собственной позиции. Бог Сам выбрал Свой народ и вывел его из рабства, и это было актом свободной любви. Но Израиль предал эту любовь, впал в блудодейство, отдав свое сердце на служение кумирам и расторг завет с Богом. Забвение же истинного Бога повлекло за собой и крайний нравственный упадок. «Нет ни истины, ни милосердия, ни Богопознания на земле; клятва и обман, убийство и воровство и прелюбодейство крайне распространились, и кровопролитие следует за кровопролитием» (Осия, 4: 1-2). Сами богослужения Яхве в Израиле превратились в пустой ритуал, из которого выхолощен смысл и в кото ром нет любви. Но Бог устами Осии восклицает: «Я милости хочу, а не жертвы, и Боговедения более, нежели всесожжений» (Осия, 6:6). Но этого Боговедения как раз и нет в Израиле.

В интерпретации Осии, Боговедение, или Богопознание, имеет двойной смысл. С одной стороны, это знание о том, Кем является Бог и что Он сделал для Израиля, т. е. знание традиции отцов. Отсутствие такого знания привело к идолопоклонству и нарушению заповедей. И здесь вина священников и пророков, не научивших народ. Но, с другой стороны, знание, о котором говорит Осия, - это знание сердца, требующее ответной любви на любовь Бога. И эту любовь, которую Израиль хранил во время странствий в пустыне, народ, как считает Осия, утратил, вступив в землю обетованную.

Как и Амос, Осия тоже возвещал неизбежную кару за грехи и разрушение царства. По мысли пророка, чтобы осуществить свое предназначение, народ должен умереть, а затем творческим актом Бога он будет возрожден для новой жизни. Осия провидел время, когда Господь возвратит избранный Им народ из переселения, восставит его от смерти, упразднив саму смерть и власть ада. Именно тогда и осуществится та цель, для которой Бог призвал народ Израиля.

Не умаляя критерия истинной правды, сформулированного Амосом, Осия все же больше говорил не о Боге, грозном Судье, но о Боге милосердной любви, что по-еврейски выражено очень многозначным и труднопереводимым словом хе-сед. Открытие этой любви придает всей проповеди Осии новый смысл. Само понятие народной вины обретает у пророка более глубокий, трагический оттенок. Из нарушения правды она превращается в измену любви, блудодейство, с которым пророк столкнулся в своей личной жизни и опыт которого он переосмыслил в своей проповеди.

Меняется и возникшее у Амоса представление о целебном наказании. У Осии оно выступает как высшее доказательство любви - любви, которая не мирится с изменой возлюбленной, но принуждает ее к спасительному для нее страданию, чтобы вернуть ее.

Кстати, символичными были и имена, которые Осия дал своим детям от Гомери. Своего сына он назвал Изреель, что значит Бог рассеет, но также и Бог рассудит. Само это имя как бы служило для людей указанием на близящийся Божий суд над израильским народом и одновременно говорило о милосердии Бога, Который, в конце концов, восстановит рассеянный народ. Дочерей же пророк назвал Ло-Амми, т. е. Не Мой народ, и Ло-Рухама, т. е. Непомилованная, что он тоже обыграл в тексте книги, когда проповедовал о чистосердечном покаянии.

Осия не только делает такое сердечное раскаяние возможным. Он твердо верит, что оно обязательно совершится. И тогда та, которую назвали Ло-Рухама, станет называться Ру-хама, т. е. Помилованная, а Ло-Амми станет называться Амми, т. е. Мой народ: «И помилую Непомилованную, и скажу не Моему народу: Ты Мой народ, а он скажет: Ты мой Бог» (Осия, 3:23).

В конце времен в новом обществе, среди нового Израиля, целомудренного как дева и многочисленного как песок морской, ибо к нему присоединятся язычники, будет восстановлен брачный союз с Господом во всей его полноте. Основой этого союза со стороны Бога будет правда, суд, благодать и милосердие, а со стороны человека познание Господа, т. е. единение с Ним в любви.

Брачные образы, возникшие в пророчестве Осии, очень важны. Они как бы исходная точка всей той брачной мистики, которая развивается в дальнейшем, переходя из Ветхого в Новый Завет и концентрируясь в Ветхом Завете в книге Песнь Песней. Нельзя отрицать, что задолго до пророка Осии эротический символизм уже имелся в разнообразных восточных религиозных и магических культах, связанных с плодородием. Но то, что раньше было выражением узкоматериалистического отношения к божеству, теперь меняется до неузнаваемости. В союзе мужчины и женщины все внимание теперь сосредоточено не на плотском начале отношений, но на соединении двух личностей, слиянии двух сердец. Образ же Бога, ищущего сердце человека, рождает новое представление о Божественной любви как милости и особом даре Бога, любви, облагораживающей и возвышающей человека, приобщающей его к вечности. Заслуга Осии и состоит в том, что он первым развил это учение о взаимной любви Бога и человека. Недаром же отцы Церкви сравнивают строгого Амоса с Иоанном Крестителем, а Осию - с любимым учеником Христа апостолом Иоанном Богословом.

ИСАЙЯ ИЕРУСАЛИМСКИЙ. ИЕРЕМИЯ

Вслед за Амосом и Осией на проповедь вышел самый известный из древнееврейских пророков Исайя. Он жил и проповедовал в Иерусалиме. Согласно преданию, он был видным государственным деятелем и, может быть, даже членом царской семьи.

Исайя - самый вдохновенный и поэтически одаренный из всех пророков. Его речи являются жемчужиной древнееврейской словесности, что легко можно почувствовать даже в несовершенных переводах в прозе на русский язык.

Исайя отличался необычайной силой характера. Он всегда смело боролся за истину перед сильными мира сего, чего бы это ни стоило. Секрет его стойкости - в его твердой, не знающей никаких колебаний вере. Он считал, что тот, кто не верит, не спасется.

Исайя вышел на проповедь в 742 году до н. э. и затем проповедовал около 40 лет. Таким образом, он стал свидетелем нескольких политических кризисов и передела мира. На его глазах пала Самария, а потом он видел и неравную борьбу между Иудеей и Ассирией. Согласно преданию, в тяжелейший момент осады Иерусалима ассирийской армией, когда все понимали, что дальнейшее сопротивление бесполезно, Исайя, поверив откровению свыше, сказал иудеям: «Не сдавайтесь!». Они послушали пророка, и вслед за этим ассирийская армия неожиданно сняла осаду и ушла прочь. Как показали данные археологических раскопок, в ассирийском стане, скорее всего, началась какая-то эпидемия, и войско было вынуждено уйти. Иерусалим оказался спасен.

Книга Исайи в том виде, как находим ее в Библии, состоит из 66 глав. В течение долгого времени считалось, что Исайя сам написал или продиктовал ученикам все эти главы. Однако сейчас подавляющее число ученых пересмотрело это мнение. Они утверждают, что главная часть книги действительно принадлежит пророку Исайе, жившему в VIII веке до н .э. Но вместе с тем целый ряд глав книги был написан учениками и толкователями пророка.

Нужно помнить, что понятия авторства в современном смысле этого слова тогда еще не было. (Его не было даже и в эпоху Возрождения.) Единственным способом сохранить речения пророка было доверить их его ученикам, которые тщательно запоминали и записывали слова учителя. Знаменательно, что сам Исайя рассказал нам, как это происходило. Еще в начале своего служения, почувствовав, что его не хотят слушать, он по повелению Бога уединился с учениками. Господь сказал ему: «Завяжи свидетельство, и запечатай откровение при учениках Моих» (Исайя, 8:16). Очевидно, уже тогда Исайя доверил свои проповеди ученикам, которые бережно хранили их, дополняя их и соотнося их с более поздними проповедями учителя. После смерти Исайи они передали их другим ученикам следующих поколений. Таким образом традиция Исайи сохранялась.

Ученые считают, что она включала в себя не только речения самого пророка, но и другие материалы, которые, по мнению учеников, соответствовали этой традиции. Первоначально в еврейской Библии писания пророков хранились в четырех довольно больших свитках примерно одинаковой длины. Очевидно, для древних именно размер свитка был одним из важнейших факторов при отборе материала, включенного в этот свиток. Например, в свитке, содержавшем речения малых пророков, их проповеди были объединены вместе не по хронологическому принципу или по принципу важности содержания, хотя это и учитывалось, но потому что все вместе они должны были заполнить пространство одного свитка.

Современные ученые считают, что и свитки Исайи, Иеремии и Иезекииля тоже представляют собой своеобразные сборники, куда вошли проповеди разных лиц, хотя и принадлежащих к единой пророческой школе. Соответственно наше понимание каждой данной книги - и прежде всего свитка Исайи - становится гораздо более полным и адекватным, если мы будем различать в ней отдельные пласты, которые, подобно голосам в хоре, сливаются в единое целое.

Современные библеисты, тщательно проанализировав текст книги Исайи, пришли к выводу, что главы 40-66 были написаны каким-то другим анонимным пророком, хотя и принадлежавшим к школе Исайи, но жившим много позже, очевидно, уже в VI веке до н. э. Ученые называют этого пророка Исайей Вторым, или на греческий манер Девтероисайей, а некоторые исследователи даже полагают, что последние десять глав книги написаны уже Исайей Третьим, что, впрочем, спорно. Что же касается первых 39 глав, то и здесь не все так просто. В частности, библеисты выделяют главы 24-27 в так называемый Малый Апокалипсис, написанный якобы еще позже Исайи Второго. Есть сомнения и в отношении некоторых других глав.

Начать разговор об учении Исайи лучше всего с анализа 6-й главы его книги, где пророк вспоминает о том, как Бог призвал его на служение. Это одно из самых знаменитых и поэтичных мест в писаниях пророков. (Недаром же Пушкин выбрал его как материал для своего стихотворения «Пророк».)

Обратим внимание на время и место видения Исайи. Глава начинается словами: «В год смерти царя Озии видел я» (Исайя, 6:1). Озия был сильной личностью, и его смерть вызвала в народе смятение и уныние. Это объяснялось не только тем, что народ почитал Озию, но прежде всего тем, что в представлении древних иудеев царь являлся фигурой символической, отцом народа, дававшим благоденствие и силу своим подданным. Именно в этот момент Исайя напомнил соотечественникам, что их истинный Владыка - Яхве, Космический Царь небесных воинств, или, выражаясь словами самого пророка, «Царь, Господь Саваоф» (Исайя, 6: 5). Местом же видения был знаменитый Храм Соломона, считавшийся местом особого присутствия Господа. Именно там Исайя пережил мистический трепет Богоявления.

Пророк пишет: «В год смерти царя Озии видел я Господа, сидящего на престоле высоком и превознесенном, и края риз Его наполняли весь храм. Вокруг Него стояли серафимы; у каждого из них по шести крыл: двумя каждый закрывал лицо свое, и двумя ноги свои, и двумя летал. И взывали они друг к другу: Свят, Свят, Свят Господь Саваоф! Вся земля полна славы Его! И поколебались верхи врат от гласа вопиющих, и дом наполнился курениями. И сказал я: горе мне! погиб я! ибо я человек грешный с нечистыми устами, и живу среди народа также с нечистыми устами, - глаза мои видели Царя, Господа Саваофа» (Исайя, 6:1-5).

Видение Исайи основано на принятом среди иудеев того времени представлении о том, что Иерусалимский Храм служит земным подобием Небесного Храма. Поэтому Яхве, являясь трансцендентным Богом, восседающим на небесном престоле, в то же время обитает и в Иерусалимском Храме. В видении пророка элементы храмового богослужения, антифонное пение, жертвенник с горящими углями, благовонные курения и таинственная глубина Святого Святых (помещения, где хранился ковчег завета) преображены. Своды Храма неожиданно раздвигаются, и пророк попадает в Храм Небесный. Исайя видит Самого Бога на престоле высоком и превознесенном, называя Его Царем Господом Саваофом, т. е. Господом воинств. Как одно из имен-эпитетов слово Саваоф символизирует беспредельное величие Бога, Его владычество над всем тварным миром, Его всемогущество и славу.

Знаменательно, Исайя не пытается описать внешность Бога, но поэтическая образность слов пророка передает слушателям ощущение внушающего трепет величия Творца. Престол Бога окружен таинственными существами - серафимами, имеющими, как указывает их имя, огненную природу. Три пары крыльев серафимов тоже имеют символический смысл. Одной парой крыльев они закрывают лицо от слепящей взор славы Бога, другой они прячут свою наготу в присутствии святой чистоты Бога, а с помощью третьей они летают, чтобы выполнить повеления Бога.

Таким образом, войдя в Храм Соломона, Исайя неожиданно перенесся в видении в Небесный Совет Яхве, где изрекаются Божественные повеления, и Божественные вестники отправляются, чтобы их исполнить. В момент мистического озарения Исайя увидел то, что скрыто от взора смертных -глаза пророка увидели Царя, Господа Саваофа.

В речах Исайи образ Бога обрел новые черты, по сравнению с проповедями Амоса и Осии. Теперь это уже не только Бог правды и милосердия, но также Бог святости, Царь славы неприступной.

Замечательный гимн серафимов («Свят, Свят, Свят Господь Саваоф! Вся земля полна славы Его!») возвещает о святости и славе Бога. Итак, Бог свят. Но что это значит? В Ветхом Завете понятие святости имело совершенно особый смысл, вовсе не сводимый только к нравственному совершенству. Первоначально еврейское слово кадош (от корня kdsh - отделять) означало нечто, посвященное культу или храму, нечто, относящееся к сакральным действиям. Исходя из этого сакрального смысла, термин «святость» развился в Ветхом Завете до обозначения самого Божественного бытия, обособленного в своей сущности от всего остального, «иного» в сравнении со всем прочим. В применении к человеку это слово означало посвященность Богу, а также моральную незапятнанность, т. е. то, что в греческом языке передается словом агиос.

Божественная святость может также истолковываться в этом смысле, но ее основа, ее суть в том, что Бог отделен от всякого несовершенства. Трансцендентность, непостижимость и таинственность Бога связана с чувством духовного трепета, которое и ощутил Исайя. Это чувство порождено тем, что Бог воспринимается как нечто совершенно иное, несравнимое с любым земным явлением. Эта несоизмеримость Бога и мира и выражена в гимне, который поют серафимы в видении Исайи («Свят, Свят, Свят Господь Саваоф!»). Но при этом Бог остается для пророка Богом Живым. По словам о. Александра Меня, Он есть Личность, действующая в мире, хотя Его Лик и Его образ действий совершенно иные, чем у людей. Человек может лишь знать Его волю, но не Самого Бога.

Вместе с тем Бог открывается пророку в пламенном ореоле Своей славы: «Вся земля полна славы Его!». Это слава всемирная, космическая, предопределяющая присутствие Бога во всей вселенной, сияющее и властное в одно и то же время. Как показали ученые, употребленное здесь слово кавод по смыслу гораздо шире русского слова «слава», с помощью которого оно переведено. Это еще и подобное огню сияние света, отраженное в огненной природе серафимов. Свет этот настолько ярок, что для человеческого глаза он кажется тьмой. В Библии все, что непосредственно соприкасается с Богом, отражает эту Его славу. Ею Он также отличает все, что делает Своим - вспомним хотя бы светящееся лицо Моисея, сходившего с Синайской горы, где он беседовал с Богом.

Есть смысл сделать небольшое отступление и сказать, что по-еврейски слово, означающее славу (кавод), включает в себя также понятие о весе. Вес человека в жизни определяет его значительность, уважение, которое он внушает, его славу. Следовательно, в еврейском языке в противоположность греческому и русскому слава означает не столько доброе имя, сколько подлинную ценность, как бы измеряемую весом. В основе славы может быть богатство. Слава означает также высокое общественное положение человека, его авторитет, его могущество. Так же, как и могущество, слава заключает в себе сияние. Она содержит в себе блеск красоты. В Библии говорится о священных одеждах Аарона, сделанных для славы и благолепия, о славе Храма в Иерусалиме.

Все это помогает понять библейское выражение слава Яхве, которое означает Самого Бога в проявлении Его величия, могущества, сияния Его святости, действенной силы Его существа. Считалось, что Бог являет Свою славу Своими дивными делами, Своим судом, Своими знамениями. Но можно также говорить и об особом виде явления Бога, где Его слава -это видимая реальность, которая есть ослепительное сияние. «Покажи мне славу Твою», - молился Моисей (Исход, 33: 18). И на Синае Слава Господня приняла образ пламени на вершине горы, подобно «огню поядающему» (Исход, 24:17). Моисей, приблизившийся к этому пламени, возвратился, не зная, что «лицо его стало сиять лучами» (Исход, 34: 29). После Синая слава наполняет святилище и царит над ковчегом завета, а потом обитает и в Иерусалимском Храме.

Исайя созерцает славу Яхве как некую царскую славу. Пророк видит Господа, Его высокий престол, края Его ризы, наполняющие весь Храм; он видит и поющих славу Господню серафимов. Эта слава есть «огнь поядающий», та святость, которая разоблачает всякую скверну твари, ее ничтожество, ее коренную тленность. Но она побеждает, не уничтожая, а очищая и возрождая, и стремится наполнить всю землю.

Знаменательно, что сразу после упоминания о славе Яхве в речи пророка возникают чрезвычайно важные слова, которые показывают, до какой степени нравственные понятия, подчеркнутые Амосом и Осией, теперь слиты с ощущением святости: «Горе мне... ибо я человек с нечистыми устами, и живу среди людей с нечистыми устами, - и глаза мои видели Царя, Господа Саваофа». Нечистые уста означают нечистые речи и, следовательно, нечистые мысли. Таким образом нравственная чистота в своем трансцендентном совершенстве отныне нерасторжимо соединена с Божественной святостью.

Исайя прекрасно понимал, что далеко не все в Иудее способны принять Бога святости, Царя славы неприступной, о котором он говорил в своей проповеди. Грядущая кара, наказание народа неминуемо. Но кара эта для верующего и послушного остатка - о нем говорил и Амос - будет в то же время и очищением, которое путем огненных испытаний приобщит остаток к святости.

В видении в Храме, о котором мы только что говорили, уже содержится образ такого очищения, показанный на примере самого Исайи. Пророк восклицает: «Горе мне... ибо я человек с нечистыми устами». И тут же один из серафимов слетел к нему, неся горящий уголь, взятый с жертвенника. Этим углем серафим коснулся уст Исайи, сказав: «Вот, это коснулось уст твоих, и беззаконие твое отдалено от тебя, и грех твой очищен» (Исайя, 6: 7). Очистившись, приобщившись к святости, Исайя слышит голос Господа, говорящего: «Кого мне послать?» (Исайя, 6: 8). Пророк отвечает: «Вот я, пошли меня» (Исайя, 6: 8).

Исайя должен пойти на проповедь к народу, чье сердце огрубело, «и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся» (Исайя, 6:10). В ужасе пророк восклицает: «На долго ли, Господи?» (Исайя, 6:11). И слышит ответ: «Доколе не опустеют города, и останутся без жителей, и домы без людей, и доколе земля эта совсем не опустеет» (Исайя, 6: 11). Но Яхве сохранит существование святого семени, остатка верных душ, о котором пророк постоянно говорит в проповедях.

Как Амос и Осия, но с несравненно ббльшим красноречием Исайя обличал нравственную распущенность своих современников, особенно сильных мира сего, их неблагодарность и отступничество от Бога и предсказывал скорое возмездие. И для Исайи День Яхве - это тоже день гнева и суда. Именно об этом говорит знаменитая Песнь о Винограднике, приведенная в пятой главе книги. По форме она напоминает популярные в народе урожайные песни, которые пелись во время осенних праздников сбора урожая. Как полагают библеисты (Андер сон), возможно, сам Исайя первоначально спел ее, нарядившись певцом и встав неподалеку от Храма, чтобы привлечь к себе внимание идущих туда людей. «У возлюбленного моего был виноградник на вершине утучненной горы», - пел пророк (Исайя, 5:1). Хозяин сделал все возможное, чтобы собрать хороший урожай, но виноградник принес дикие ягоды. Что сделать с этим виноградником? - спрашивал Исайя у жителей Иерусалима. «Итак, Я скажу вам, что сделаю с виноградником Моим: отниму у него ограду, и будет он опустошаем, разрушу стены его и будет попираем. И оставлю его в запустении; не буду ни обрезывать, ни вскармливать его; и зарастет он тернами и волчцами, и повелю облакам не проливать на него дождь» (Исайя, 5: 5-6). Как видим, достаточно неожиданный поворот урожайной песни. А дальше Исайя вообще взрывает традиционную форму, объявляя жителям Иерусалима, что Виноградарь - это Яхве, а виноградник - они сами.

Исайя первым в Ветхом Завете изобразил Бога в виде труженика, заботливо возделывающего сад и ждущего плодов. Впоследствии Иеремия, Иезекииль и авторы псалмов повторили эту притчу. А в Новом Завете к ней обратился Иоанн Богослов в 15-й главе своего Евангелия, где Иисус Христос говорит: «Я есмь истинная виноградная Лоза, а Отец Мой - Виноградарь» (Иоанн, 15: 1). Этими словами Христос заменяет Собой израильский народ, а за Яхве оставляет Его традиционное имя Виноградаря. Позже Христос назовет и Свою Церковь виноградной лозой, приносящей плоды.

О. Александр Мень справедливо полагал, что Исайя, проповедуя о Дне Яхве, по сути дела, сформулировал новую философию истории. Если раньше думали, что все важные победы народа - это знак высшего благоволения Бога, то теперь Исайя заявил: планы Бога неисповедимы. Он может дать силу и власть врагам иудеев, не давая этим врагам Своего благословения. Они будут бичом в руках Яхве, поскольку Он и зло тоже направляет к Своим целям. Но рано или поздно придет День Яхве и восторжествует Его царство. Сначала наступит политическая катастрофа, а потом уже и глобальная - таковы этапы возмездия и суда. Люди, живущие по законам нечестия и неправды, должны понести наказание: «И падет величие человеческое, и высокое людское унизится, и один Господь будет высок в тот день» (Исайя, 2:17).

Но на этом история не кончится. Исайя провидел и другие времена. В период жестоких войн, когда уже пала Самария, а маленькой и слабой Иудее постоянно угрожала опасность захвата язычниками, пророк возвестил грядущий всеобщий мир и конечное торжество справедливости, спасение, которое Бог несет всей земле: «И будет в последние дни, гора дома Господня будет поставлена во главу гор, и возвысится над холмами, и потекут к ней все народы... и перекуют мечи свои на орала, и копья свои на серпы, не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать» (Исайя, 2: 2-4).

В эсхатологических видениях Исайи неразрывно сливается национальное самосознание с универсальным взглядом на мир. Не только евреи, но и все народы мира познают истинного Бога, и на земле воцарится полная гармония, которая подчинит себе всю природу: «Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их. И корова будет пастись вместе с медведицею, и детеныши их будут лежать вместе, и лев, как вол, будет есть солому. И младенец будет играть над норою аспида, и дитя протянет руку свою на гнездо змеи» (Исайя, 11:6-8).

Во главе этого грядущего царства всеобщего мира и справедливости должен встать совершенно особенный та инственный царь из рода Давидова. В трагический момент, когда ассирийцы, уже разрушившие Самарию, шли походом на Иерусалим, сметая все на своем пути, Исайя произнес одну из своих самых знаменитых и поэтичных проповедей, описав царя грядущего царства мира и справедливости. В Своем лице Он соединит все добродетели, которыми прославились Его предки. Он будет мудр, как Соломон, осторожен и храбр, как Давид. Он будет знать Бога и бояться Его, как праотцы и пророки. Именно Он и даст мир и гармонию, которая символизируется согласием между хищными зверями и теми животными, которые служат им пищей. «И произойдет отрасль от корня Иесеева, и ветвь произрастет от корня его, и почиет на Нем Дух Господень, дух премудрости и разума, дух совета и крепости, дух ведения и благочестия. И страхом Господним исполнится... и будет судить бедных по правде, и дела страдальцев земли решатся по истине; и жезлом уст Своих поразит землю, и духом уст Своих убьет нечестивого. И будет препоясанием чресл Его правда, и препоясанием бедр Его -истина» (Исайя, 11: 1-5).

Исайя называет этого царя разными именами: «Ибо младенец родился нам; Сын дан нам; владычество Его на раменах Его, и нарекут имя Ему: Чудный, Советник, Бог крепкий, Отец вечности, Князь мира» (Исайя, 9: 6). И еще: «Се, Дева во чреве приимет, и родит Сына, и нарекут имя Ему: Еммануил» (Исайя, 7: 14). По-еврейски Еммануил значит «с нами Бог». Эти слова пророка мы и сейчас слышим в православной Церкви на службе в праздник Рождества Христова и в некоторые другие праздники, когда читается великое славословие.

Но особенно важно, что слово, обозначающее царя, которое употребил пророк, по-еврейски звучит машиах, что в греческой транскрипции читается как Мессия. Согласно пророку, это одновременно и царь, и помазанник Божий, а слово «помазанник» по-гречески читается Христос. Так Исайя еще в VIII веке до н. э. заговорил о грядущем рождении Мессии Христа.

Следующий за Исайей великий пророк Иеремия был священником под Иерусалимом. Иеремия вышел на проповедь в конце VII века, около 626 года до н. э. и проповедовал около 40 лет. Для иудеев это было очень трудное время, когда крайне усилилась мощь Вавилона, а слабые и безвольные еврейские цари под давлением военных кругов вели опасную и недальновидную политику, ориентируясь на Египет и плетя интриги против Вавилона. Иеремия бесстрашно обличал политику иудейских царей, предсказывая близящуюся гибель Иерусалима и вавилонское пленение. За это его постоянно преследовали.

Пророк дожил до исполнения своих предсказаний. Он был в тюрьме как изменник родины, когда Навуходоносор взял Иерусалим после долгой осады. Какое-то время Иеремия еще оставался в разрушенном Иерусалиме, пытаясь наладить там жизнь. Но затем, когда там вновь произошло восстание, а Навуходоносор опять послал громадную армию в Иудею, восставшие бежали в Египет, захватив с собой престарелого пророка. В Египте Иеремия и умер.

Иеремия был еще очень юн, наверное, ему не было и 20 лет, когда Бог призвал его на служение. Вот как об этом рассказал сам пророк: «И было ко мне слово Господне: прежде нежели Я образовал тебя во чреве, Я познал тебя, и прежде нежели ты вышел из утробы, Я освятил тебя: пророком для народов поставил тебя. А я сказал: о, Господи Боже! я не умею говорить, ибо я еще молод. Но Господь сказал мне: не говори: “Я молод”; ибо ко всем, к кому пошлю Я тебя, пойдешь, и все, что повелю тебе, скажешь. Не бойся их; ибо Я с тобою, чтобы избавлять тебя, сказал Господь» (Иеремия, 1:4-8).

Всю свою жизнь Иеремия мучился и страдал. Пророческое служение было для него делом крайне трудным, почти непосильным бременем. Но воля Бога была необорима, и всю свою жизнь Иеремия пророчествовал.

Как Моисей и Исайя, Иеремия испугался в момент призвания, сочтя себя недостойным. И тогда Бог коснулся его уст, но не для того, чтобы очистить их, как это было с Исайей, а чтобы укрепить пророка, дав ему силу вестника Бога: «И простер Господь руку Свою, и коснулся уст моих, и сказал мне Господь: вот, Я вложил слова Мои в уста твои. Смотри, Я поставил тебя в сей день над народами и царствами, чтобы искоренять и разорять, созидать и насаждать» (Иеремия, 1:9-Ю).

На примере Иеремии гораздо легче увидеть, чем в случае с другими пророками, что слово Яхве владеет не только народами и царствами, но и всем существом самого пророка, призванного, пусть и вопреки его воле, «искоренять и разорять, созидать и насаждать».

Традиция более позднего времени назвала Иеремию «плачущим пророком», создав с помощью его имени слово «иеремиада», литературное произведение, где обычно оплакивается состояние общества и обличаются его пороки. Однако портрет Иеремии как «плачущего пророка» весьма далек от истины. Вернее, в нем содержится лишь часть правды. Пожалуй, ближе к истине древняя иудейская традиция, назвавшая в Талмуде книгу Иеремии книгой угроз, хотя и она тоже полностью не воссоздает сложный облик пророка.

Иеремия не похож на воина Яхве, беспрекословно выполняющего Его повеления, какими были Амос и Исайя. Иеремия вынужден постоянно бороться с собой, чтобы не изменить своему призванию. Но зато в нем, выражаясь словами о. Александра Меня, мы видим человека, который познал тайну непосредственной живой беседы с Богом.

Как и его предшественники, Иеремия возвещал грозный День Яхве, но в то же время он и отождествлял себя со своими пророчествами и со своим народом в гораздо более личностном плане, чем другие пророки. Его служение было самым тесным образом связано с трагедией Иерусалима. Трагедия его народа ранила его сердце, заставив его смешать пророчества о неминуемой гибели Иерусалима со всплесками боли и отчаяния, запечатленными на страницах его книги.

Как и его предшественники, особенно Осия, Иеремия возвращал своих слушателей к традиции Моисея. Во время странствия по пустыне после исхода из Египта Израиль был «святыней Господа, начатком плодов Его» (Иеремия, 2: 3). Но теперь народ забыл истинного Бога и «променял славу свою на то, что не помогает» (Иеремия, 2: 11). И потому Бог будет судиться со Своим народом. Суд этот грозен. За нечестие избранного Им народа Бог устами пророка обещал сделать трупы пищей для птиц небесных и зверей земных, и некому будет отгонять их, потому что Храм Соломона будет разрушен, евреи будут изгнаны из своей страны, и вся земля на ней сделается пустыней. Иеремия ясно понял, что «у народа сего сердце буйное и мятежное» (Иеремия, 5: 23). В этом предательстве сердца - весь корень зла. Отсюда и обрядоверие, и забвение Бога, и нравственный упадок. Поэтому люди «сделались тучны, жирны, преступили всякую меру во зле» (Иеремия, 5: 28). «Лукаво сердце человеческое более всего и крайне испорчено, кто узнает его?» (Иеремия, 17:9). Но Бог проникает «сердце и испытывает внутренности, чтобы воздать каждому по пути его и по плодам дел его» (Иеремия, 17: 10). Воздаяние близко. Пророк уже слы шит предсмертный стон Иерусалима: «Ибо я слышу голос как бы женщины в родах, стон как бы рождающей в первый раз, голос дочери Сиона; она стонет, простирая руки свои: о, горе мне! душа моя изнывает пред убийцами» (Иеремия, 4: 31).

Грядущие страдания народа были и страданиями самого пророка, боль которых он изливал на страницах своей книги. Таких отрывков несколько. Во всех них, пользуясь языком и образами, знакомыми ему по храмовому богослужению, Иеремия молится Богу из самой глубины души: «Исцели меня, Господи, и исцелен буду; спаси меня - и спасен буду; ибо Ты -хвала моя. Вот, они говорят мне: где слово Господне? Пусть оно придет. Я не спешил быть пастырем у Тебя и не желал бедственного дня, Ты это знаешь; Что вышло из уст моих - открыто пред лицем Твоим. Не будь страшен для меня, Ты - надежда моя в день бедствия. Пусть постыдятся гонители мои, а я не буду постыжен; пусть они вострепещут, а я буду бестрепетен; наведи на них день бедствия и сокруши их сугубым сокрушением» (Иеремия, 17:14-18).

Как утверждают исследователи, подобные личностные излияния совершенно нетипичны для писаний других пророков, да и во всей религиозной литературе древности они занимают уникальное место. Ведь даже Осия, для которого личный опыт супружеской жизни сыграл столь важную роль, как бы скрывает свое лицо за содержанием своей проповеди. Иное дело Иеремия, который на наших глазах проходит испытание своей веры, сомневаясь в себе, восставая против своего призвания, впадая в уныние и отчаяние. Недаром же эти отрывки получили в библеистике название исповеди Иеремии. Однако это отнюдь не исповедь в современном руссоистском понимании этого слова, предполагающая полное раскрытие своего «я». Для Иеремии же признания - это попытка объяснения с Богом, целиком и полностью связанная с его ролью пророка, с заведомо трудными условиями его служения, обрекавшими его на одиночество, непонимание и даже ненависть окружавших его людей. Соответственно, не следует рассматривать эти отрывки как частные, индивидуальные молитвы в форме монолога. Скорее они служат намеренным публичным свидетельством труднейшей миссии пророка.

Вспомним, что задачей Иеремии было не только «искоренять и разорять», но и «созидать и насаждать». Вопреки всем страшным бедствиям, свидетелем которых стал пророк, он твердо верил, что ни поражение и гибель, ни изгнание и плен все же не окажутся концом, ибо - и тут он продолжил Исайю - народ, пройдя через бедствия, очистится и остаток спасется.

Иеремия ободрял евреев, отведенных в плен, предсказывая крушение Вавилона через 70 лет и возвращение иудеев на родину. В тот момент, когда Иеремия еще был в тюрьме по обвинению в государственной измене и оставались считанные дни до падения Иерусалима, пророк неожиданно, вопреки всякой житейской логике распорядился купить участок земли в родной деревне. Покупка эта была символическим актом, которым часто пользовались пророки. Приобретая землю, уже захваченную врагом, Иеремия как бы говорил, что иудейский народ вернется назад из плена в свою обетованную землю, и на ней снова построят дома и будут возделывать виноградники.

В тяжелое время всеобщей беды, когда отчаявшимся людям казалось, что Бог навсегда оставил их, Иеремия неожиданно возвестил благую весть о Завете, который Бог заключит со Своим народом. Завет этот не будет простым возобновлением старого, данного патриархам и Моисею, как это уже не раз случалось в прошлом. Это Новый Завет, который Бог не будет более писать на каменных скрижалях, но вложит в сердце человека: «Вот наступают дни, говорит Господь, когда Я заключу с домом Израиля и с домом Иуды новый завет, - не такой завет, какой Я заключил с отцами их в тот день, когда Я взял их за руку, чтобы вывести из земли Египетской; тот завет Мой они нарушили, хотя Я оставался в союзе с ними, говорит Господь. И вот завет, который Я заключу с домом Израилевым после тех дней, говорит Господь: вложу закон Мой во внутренности их и на сердцах их напишу его, и они будут Моим народом. И уже не будут учить друг друга, брат - брата говорить: “познайте Господа”, ибо все сами будут знать Меня, от малого до большого, говорит Господь, потому, что Я прощу беззакония их и грехов их уже не воспомяну более» (Иеремия, 31:31-34).

Это наиболее известное из всех пророчеств Иеремии. И на этот раз, как и раньше в случае со старым заветом, инициативу в Свои руки берет Сам Бог, а вера Израиля станет ответом на благодеяние. Как и раньше, это союз господина и вассала. И все же это будет Новый Завет, ибо старый нарушен и должен быть заменен новым, знаменующим новый поворот истории. Но вместе с тем Новый Завет исполнит все обещания старого, но теперь закон уже не будет написан на каменных скрижалях, но в сердце человека. Соответственно, возникнет и новая общность людей, где все от малого до большого будут знать Бога и где будет гармония между волей Бога и волей человека. Этот Новый Завет будет основан на прощении Богом грехов человека: «Я прощу беззакония их и грехов их уже не воспомяну более».

ИЕЗЕКИИЛЬ И ИСАЙЯ ВТОРОЙ

Еще не успели смолкнуть речи Иеремии, как на проповедь уже в Вавилонии снова вышел великий пророк Иезекииль. Он входил в число первых переселенцев, которые были эвакуированы в Вавилон за несколько лет до окончательного падения Иерусалима и разрушения Храма Соломона. План Навуходоносора состоял в том, чтобы выселить из Иудеи цвет нации, самых родовитых, образованных и богатых людей, оставив в стране лишь беднейшие слои населения. Соответственно Иезекииль принадлежал к иерусалимской элите и был, как говорит предание, не только аристократом, но и священником.

В плену Иезекииль поселился на берегу реки Ховар, широкого канала неподалеку от столицы империи Вавилона. Там примерно в 593 году до н. э., за шесть лет до окончательного падения Иерусалима пророк начал свое служение. Он проповедовал около 20 лет.

Многие библеисты считают, что знакомство Иезекииля с новой для него и весьма высоко развитой халдейской культурой наложило заметный отпечаток на его книгу. Если это так, то влияние это было скорее внешним и никак не объясняет своеобразия книги Иезекииля, которая отличается особой возвышенностью и таинственностью, наличием в ней странных и величественных видений, которые посещали пророка в состоянии транса или экстаза. Сама же книга легко делится на три части. Пророчества, сказанные до падения Иерусалима (1-24 главы), пророчества, направленные против языческих народов (25-32 главы) и пророчества, произнесенные после падения Иерусалима (33-48 главы).

Жизнь иудеев в изгнании в общем-то не была слишком тяжелой. Они могли спокойно заниматься ремеслами и торговлей, им было разрешено селиться маленькими колониями, и они совершенно спокойно продолжали исповедовать свою религию. У Иезекииля, в частности, был свой дом, где его навещали иудейские старейшины.

Призвание Иезекииля на служение пришло к нему в виде необычного видения. В тот день, как он рассказывал, отверзлись небеса, и он видел видения Божии, и была на нем рука Господня. Это видение было настолько необычным и таинственным, что в древности раввины запрещали читать первую главу книги Иезекииля в синагогах публично, чтобы не впасть в искушение. Дома же самостоятельно ее могли читать только мужчины, которым уже ИСПОЛНИЛОСЬ 30 лет.

Некоторыми своими чертами это видение напоминает видение Исайи в Иерусалимском Храме. И Иезекииль тоже сподобился увидеть Бога в Его славе. Пророк рассказал: «И я видел: бурный ветер шел от севера, великое облако и клубящийся огонь, и сияние вокруг него. А из средины его как бы свет пламени из средины огня» (Иезекииль, 1: 4-5). Бурный ветер, облака и клубящийся огонь - все это уже хорошо знакомые читателям Ветхого Завета приметы Богоявления, эпифа-нии, того самого пламенного ореола славы Яхве, которое уже описал Исайя.

Вглядевшись пристальнее, Изекииль увидел в середине этого таинственного огня трон-колесницу, которую несли четыре фантастических существа, крылатые херувимы, сочетавшие в своем облике черты тельца, льва, орла и человека. Своим внешним видом херувимы напоминали вавилонские мифологические существа карубу, которые считались духами-заступниками и имели образ полузверя-получеловека. Но у Иезекииля все это преображено. У него херувимы - это существа, сопровождающие явление Бога, особо приближенные к Яхве ангельские силы. Они служат Богу, прославляя Его и охраняя от всего мирского, тленного, а потому ореол славы Яхве распространяется и на них. «И вид этих животных был как вид горящих углей, как вид лампад; огонь ходил между животными, и сияние от огня и молния исходили из огня» (Иезекииль, 1:13).

Иезекииль увидел, что движением херувимов управлял Божественный Дух: «Куда Дух хотел, туда и шли» (Иезекииль, 1: 12). Внизу подле херувимов двигались таинственные сверкающие колеса, внушающие трепет офанимы, ободья которых были полны глаз. Движение колес совпадало с движением херувимов, «ибо дух животных был в колесах» (Иезекииль, 1: 21).

Но сами эти животные и таинственные колеса, полные глаз, служили лишь опорой священного начала. Над ними простиралось «подобие свода, как вид изумительного кристалла, простертого сверху над головами их» (Иезекииль, 1: 22). Этот кристалл, сверхпрозрачный и непроницаемый ни для чего, кроме ослепительного сияния, им же излучаемого, был символом Невидимого, Недосягаемого и Неизреченного, что находилось над ним. «А над сводом, который над головами их, было подобие престола по виду как бы из камня сапфира; а над подобием престола было как бы подобие человека вверху на нем. И видел я как бы пылающий металл, как бы вид огня внутри его вокруг, от вида чресл его и выше и от вида чресл его и ниже я видел как бы некий огонь, и сияние было вокруг него» (Иезекииль, 1: 26-27). Пророк дает нам почувствовать, что этот таинственный образ, сотканный из света и огня, нельзя рассматривать и тем более описать. Недаром же он все время повторяет «как бы, как бы».

Пораженный увиденным, Иезекииль пал на лицо свое и услышал: «Сын человеческий! Стань на ноги твои, и Я буду говорить с тобою... Я посылаю тебя к сынам Израилевым, к людям непокорным, которые возмутились против Меня... Будут ли они слушать или не будут, ибо они мятежный ДОМ; но пусть знают, что был пророк среди них» (Иезекииль, 2: 1-5). А потом Иезекииль увидел простертую руку с книжным свитком, на котором было написано «плач, и стон, и горе» (Иезекииль, 2: 10). Божественный глас приказал Иезекиилю съесть свиток, и в устах его «стало сладко, как мед» (Иезекииль, 3: 3) - он стал пророком Бога.

Находясь в изгнании, Иезекииль возвещал примерно то же, что и Иеремия, оставшийся в пока еще не разрушенном Иерусалиме. День гнева Яхве неминуем и совсем рядом, при дверях: «Конец пришел на четыре края земли... И не пощадит тебя око Мое, и не помилую, и воздам тебе по путям твоим, и мерзости твои с тобою будут, и узнаете, что Я-Господь» (Иезекииль, 7: 2-4).

Незадолго до окончательного разрушения Иерусалима пророк увидел еще одно необыкновенное видение. Таинственное подобие огненно-лучезарного мужа, Который простер руку и перенес Иезекииля в осажденный Иерусалим. Там пророк увидел идола, стоящего у внутренних врат Храма, иудейских старейшин, кадящих ладан идолам во дворе Храма, женщин, плачущих по языческому богу Фаммузу и священни ков между притвором и жертвенником, молящихся языческому богу-солнцу.

Тогда как наказание за все эти мерзости слава Яхве покинула Храм, оставив иерусалимскую святыню пустой. «И подняли херувимы крылья свои и поднялись в глазах моих от земли; когда они уходили, то и колеса подле них; и стали у входа в восточные врата Дома Господня, и слава Бога Израилева вверху над ними» (Иезекииль, 9:19). Сияющее облако на какое-то время задержалось на горе у Иерусалима, а потом исчезло. Очевидно, оно ушло на восток, в Месопотамию, куда переселили иудеев.

Как верно заметил о. Александр Мень, в Ветхом Завете до Иезекииля только Моисей и Исайя созерцали славу Господню в ее непереносимом для смертных величии. Но если тогда она являлась Моисею на горе Синай, а Исайе в Храме Соломона, то теперь она вначале явилась Иезекиилю в Вавилонии, а потом он увидел, как она покинула Иерусалим. Это должно было значить, что для нее нет границ; несущие ее херувимы обращены ко всем сторонам света, она свободна и не привязана ни к какому месту. Пребывание ее на Сионе было особой милостью Бога, и теперь эта милость отнята. Бог живет не только в Храме, но и везде, где есть вера.

Дом Божий в Иерусалиме остался пуст. Но это не последнее слово Яхве. Наказывая, Он оставлял и надежду. Да, действительно, завет Израиля с Богом разорван, и история Израиля должна кончиться. Но это лишь для того, чтобы в будущем Яхве мог заключить с остатком Израиля новый завет благодати, который будет длиться вечно: «Так говорит Господь Бог: хотя Я удалил их к народам, и рассеял их по землям, но Я буду для них некоторым святилищем в тех землях, куда они пошли. Затем скажи: Я соберу вас из народов и возвращу вас из земель, в ко торых вы рассеяны; и дам вам землю Израилеву. И придут туда, и извергнут из нее все гнусности и все мерзости ее. И дам им сердце единое, и дух новый вложу в них, и возьму из плоти их сердце каменное, и дам сердце плотяное. Чтобы они ходили по заповедям Моим и соблюдали уставы Мои, и выполняли их, и будут Моим народом, а Я буду их Богом» (Иезекииль, 11:16-20).

Таким образом, еще до падения Иерусалима Иезекииль уже провидел возвращение, пусть и в следующем поколении, в святую землю и устроение там новой жизни. И действительно, после возвращения из плена иудеи навсегда отказались от идолопоклонства. Но далее этого вернувшиеся не пошли. Внутреннего обновления не случилось, поскольку это дело Самого Бога. Именно Он должен дать иудеям вместо каменного плотяное сердце, и тогда, как обещал пророк, они станут Его народом. Здесь Иезекииль вплотную подошел к христианскому взгляду на отношения человеческого сердца и Бога, когда оно не может делать ничего, кроме добра. Хотя мысль о духовном перерождении человека уже высказал Иеремия, у Иезекииля она сформулирована более четко и ясно.

После падения Иерусалима тон пророчеств Изекииля резко изменился. Теперь главной темой его проповеди стала надежда, грядущее возрождение Израиля. Об этом пророк возвестил, в частности, в знаменитом видении сухих костей. В долине смерти Иезекииль увидел поле, полное сухих костей, и Бог устами пророка сказал: «Кости сухие! Слушайте слово Господне! Так говорит Господь Бог костям сим: вот, Я введу дух в вас - и оживете. И обложу вас жилами, и выращу на вас плоть, и покрою вас кожею, и введу в вас дух, - и оживете, и узнаете, что Я - Господь» (Иезекииль, 37:4-6).

Как только Иезекииль произнес это пророчество, он услышал шум и увидел движение. Кости стали сближаться, кость с костью своей. «И видел Я: и вот, жилы были на них, и плоть выросла, и кожа покрыла их сверху, а духа не было в них. Тогда сказал Он мне: изреки пророчество духу, изреки пророчество, сын человеческий, и скажи духу: так говорит Господь Бог: от четырех ветров приди, дух, и дохни на этих убитых, и они оживут. И я изрек пророчество, как Он повелел мне, и вошел в них дух, и они ожили и стали на ноги свои - весьма, весьма великое полчище» (Иезекииль, 37: 8-10). А потом Иезекииль продолжил пророчество: «Так говорит Господь Бог: вот Я открою гробы ваши и выведу вас, народ Мой, из гробов ваших и введу вас в землю Израилеву» (Иезекииль, 37:12).

Пророчество это, несомненно, имело ближайший исторический смысл. Сухие кости - это народ Израиля, говоривший после падения Иерусалима: «иссохли кости наши, и погибла надежда наша: мы оторвались от корня» (Иезекииль, 37: 11). Но тем не менее по Промыслу Бога евреи восстанут из могилы плена и вернутся домой: «и вложу в вас дух Мой, и оживете, и помещу вас на земле вашей - и узнаете, что Я Господь сказал это и сделал» (Иезекииль, 37:14).

Однако все это только ближайший исторический смысл слов Иезекииля. Пророк, очевидно, провидит и нечто большее и более отдаленное по времени, а не просто возвращение на родину и строительство Второго Храма. Ведь и этот Храм потом был тоже разрушен римлянами. Еще древнейшие христианские толкователи увидели здесь пророческое изображение воскрешения мертвых. Согласно такому толкованию, Иезекииль провидел то время, когда в конце истории Бог восстановит творение в его первоначальной целостности (как до грехопадения), и Новый Завет, обещанный Иеремией, станет реальностью. Тогда на земле возникнет новая жизнь, и мертвые восстанут из гроба, чтобы стать ее частью.

Знаменательно, что Иезекииль изобразил духовное возрождение с помощью образа доброго пастыря и его стада, в образе, который играет очень важную роль как в Ветхом, так и в Новом Завете. В отличие от злого пастыря, который заботится только о себе, а не о своих овцах, для Иезекииля Добрый Пастырь - это Сам Яхве. Он ищет заблудившихся, больных и потерявшихся овец, чтобы вернуть их на родные пастбища. Согласно пророку, при этом инициатива лежит полностью в руках Бога, и Он Сам ищет Своих овец: «Как пастух поверяет стадо свое в тот день, когда находится среди стада своего рассеянного, так Я пересмотрю овец Моих и высвобожу их из всех мест, в которых они были рассеяны в день облачный и мрачный. И выведу их из народов и соберу их из стран в землю их и буду пасти их на горах Израилевых, при потоках и на всех обитаемых местах земли сей» (Иезекииль, 34: 12-13). Именно после того, как Яхве вернет народ Свой в его землю, Он даст ему доброго пастыря из рода Давида: «И поставлю над ними одного пастыря, который будет пасти их, раба Моего Давида, который будет пасти их, и он будет у них пастырем. И Я, Господь, буду их Богом, и раб Мой Давид будет князем среди них. Я, Господь, сказал это» (Иезекииль, 34: 23-24). Раб Мой Давид у Иезекииля - это тот потомок Давида, с которым род его достигнет окончательного величия, т. е. Мессия.

Книга пророка Иезекииля заканчивается самым таинственным и самым величественным видением - видением Нового Иерусалима. Огнеподобный муж повелел пророку начертить план храма, города и страны, которые возникли по повелению Бога. В центре этого видения стоит образ Храма. Иезекииль увидел в видении, как слава Яхве вернулась в Новый Иерусалим и в его храм, расположенный в центре города и отделенный от всего мирского. В новом обществе вера будет играть главную роль. Возрождение культа отразится не только на жизни людей, но и на самой природе. Из Храма будет течь дающий жизнь поток. А воды соленого Мертвого Моря станут пресными, полными рыб. Именно тогда в конце времени Бог восстановит Свое творение в его первоначальной целостности. Трудно переоценить то значение, которое это видение последних времен оказало на апокалиптическую литературу Ветхого и Нового Заветов, и прежде всего на Откровение Иоанна Богослова.

Как считает подавляющее большинство современных библеистов, вскоре после Иезекииля на службу вышел еще один великий пророк, сведения о жизни которого до нас не дошли. Его имя неизвестно. Ученые называют его Исайей Вторым (Второисайей), поскольку он, по их мнению, принадлежал к школе иерусалимского пророка Исайи. Проповеди Исайи Второго вошли в книгу его иерусалимского предшественника, составив ее вторую часть, начиная с 40-й главы. Библеисты практически единодушно считают Исайю Второго самым великим пророком Ветхого Завета, называя его также и величайшим поэтом Древнего Востока.

Мнение, что заключительная часть книги Исайи написана другим автором, почти целиком возобладало только в XX веке, но сейчас его разделяют практически все крупные библеисты. В подтверждение своей точки зрения они указывают на разительное отличие исторического контекста первых 39 глав книги от глав, следующих за ними. В первых главах евреи еще живут в Иудее, священный город Иерусалим еще цел и невредим, и его падения Бог не хочет допустить. Храму Соломона, где произошло призвание Исайи на службу, пока ничто не угрожает.

Начиная с 40-й главы все это решительно меняется. Иудея опустошена, Храм разрушен, а иудеи живут в плену в Вавилонии. Все это не обстоятельства, которые пророк провидит в будущем, но то, что происходит в настоящем. Об Ассирии, которая угрожала Иудее в VIII веке до н. э., не говорится больше ни одного слова, а правителем мира является Вавилонская держава, хотя ее падение уже близко. Предвещая это падение, пророк приветствует персидского царя Кира, который вскоре должен будет освободить евреев и восстановить Иерусалим и разрушенный там Храм.

Довольно сильно также отличается и стиль этих двух частей книги. Речения Исайи Иерусалимского переданы возвышенным величественным стилем, соответствующим серьезности его проповедей и предупреждениям о грядущей опасности. В более поздних главах мы встречаемся с поэзией большой силы и красоты. Меняется сама манера пророка, который теперь часто прибегает к всплескам чувства торжественной песни. Поэзия и пророчество сливаются настолько тесно и неразрывно, что некоторые библеисты (Андерсон) даже называют Исайю Второго самым великим из всех поэтов человечества.

Исайя Первый, проповедовавший еще до падения Иерусалима, часто прибегал к языку предупреждений и угроз. Для него День Суда был близок, и он убеждал соотечественников покаяться, пока есть время. Совсем иное дело Исайя Второй. Для него День Суда уже наступил, и Израиль «от руки Господней принял вдвое за все грехи свои» (Исайя, 40: 2). Теперь же пришло время утешения для евреев. Пророк внушал впавшим в уныние иудеям, что Бог грядет не судить, но избавить их от рабства, вывести из плена и восстановить Иерусалим.

Все это дало основание ученым утверждать, что вторая часть книги написана примерно через 200 лет после первой безымянным пророком, жившим в Вавилонии, которого они и назвали Исайей Вторым. Ему в каноне книги, по их мнению, несомненно принадлежат главы 40-55. Главы же 56-66 отражают несколько иную историко-политическую реальность. Возможно, и скорее всего, они написаны все тем же Исайей Вторым, который вернулся на родину, чтобы участвовать в восстановлении Иерусалима. Но, может быть, их написал и еще один безымянный пророк, которого ученые, разделяющие эту точку зрения, именуют Исайей Третьим. Так или иначе, но автор (или авторы) 40-66 глав, несомненно, принадлежали к школе иерусалимского пророка Исайи, и их писания, по крайней мере, писания Исайи Второго, по мнению современных библеистов, являются ярким примером того, как ученик превзошел учителя, и какого учителя!

В основе пророчества Исайи Второго лежит радостная весть о грядущей славе Господней. Здесь показательны уже первые слова, которые пророк, как и его предшественник, услышал в видении, попав на небо, в Божественный Совет: «Утешайте, утешайте народ Мой, говорит Бог ваш» (Исайя, 40: 1). Яхве возвещает прощение и милость Своему народу. Ошибки прошлого забыты, но не потому что наказание как бы стерло грехи Израиля, а потому что такова благая воля Бога: «Я Сам изглаживаю преступления твои ради Себя Самого, и грехов твоих не помяну» (Исайя, 43: 25).

Из Нового Завета нам всем хорошо известны следующие строки: «Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте в степи стези Богу нашему; всякий дол да наполнится, и всякая гора и холм да понизятся, кривизны выпрямите, и неровные пути сделайте гладкими, и узрит всякая плоть (спасение Божие); ибо уста Господни изрекли это» (Исайя, 40: 3-5).

Заметим, что в еврейском оригинале знаки препинания расставлены иначе, чем в Септуагинте и русском переводе, и текст там звучит так: «Глас вопиющего: в пустыне приготовьте пути Господу». Таким образом эти стихи изображают победоносное шествие Бога, Который должен вернуть Свой народ из плена на родину. Необходимо убрать все препятствия на пути Бога. Он поведет Свой народ через пустыню, как уже вел его во время исхода из Египта, и этот новый исход явит славу Господню «всякой плоти», т. е. всему миру.

Эти строки, однако, помимо их прямого смысла впоследствии получили и другой, переносный. Из Евангелий мы помним, что это пророчество приложил к себе Иоанн Креститель, Предтеча Мессии Христа, явившийся «уготовить пути Его». Для христианских толкователей эти строки содержали указание на ряд событий в политической, религиозной и умственной жизни человечества, предварявших появление христианства в степи язычества по проложенным уже стезям человеческой мысли.

А далее в видении пророк, все еще находящийся в небесном Совете, на повеление свыше идти на проповедь и возвещать, как бы вспомнив, что все в мире, «всякая плоть», преходяще, с грустью говорит: «Всякая плоть - трава, и вся красота ее, как цвет полевой. Засыхает трава, увядает цвет, когда дунет на него дуновение Господа: так и народ - трава» (Исайя, 40: 6-7). Но это меланхолическое размышление - лишь прелюдия к твердому обновлению веры пророка: «Трава засыхает, цвет увядает, а слово Бога нашего пребудет вечно» (Исайя, 40: 8). Хотя Бог и участвует в делах людей, Он надмирен, и Его слово не подлежит законам тления и динамике человеческой истории. Здесь в поэтической форме пророк выразил глубочайшее прозрение, прочно вошедшее в догматы иудаизма и христианства: откровение вечного Бога в конечном времени и диалектика их взаимоотношений.

После этого прозрения мысль пророка вполне закономерно от небесного плана обращается к земному и открывает грядущее движение событий истории: «Взойди на высокую гору, благовествующий Сион! возвысь с силою голос твой, бла-говествующий Иерусалим! Возвысь, не бойся; скажи городам Иудиным: вот Бог ваш! Вот Господь грядет с силою, и мышца Его со властью. Вот, награда Его с Ним и воздаяние Его пред лицем Его. Как пастух Он будет пасти стадо Свое, агнцев будет брать на руки и носить на груди Своей, и водить дойных» (Исайя, 40:9-П).

Божий замысел связан с определённым городом, и город этот символизирует народ Израиля. Как и у Давида, Бог выбрал Сион как место Своего особого присутствия. Поэтому Иерусалим, хотя и лежащий в развалинах, становится для пророка глашатаем благовестия. Образ Бога сочетает в этих строках черты Царя-Победителя и Доброго Пастыря, чье царство мира и справедливости объемлет теперь уже не только народ Израиля, но и весь мир, «всякую плоть», которая узрит славу Господню. И тут опять мы вплотную подходим к Новому Завету. Нет ничего удивительного в том, что Иоанн Креститель, переосмыслив речения Исайи Второго, вышел на проповедь со словами: «Исполнилось время и приблизилось Царство Божие: покайтесь и веруйте в Евангелие» (Марк, 1:15).

Соответственно, в речениях пророка Божий план впервые становится основой для обращения ко всему человечеству. Бог - спаситель Израиля, но само спасение Израиля теснейшим образом связано со спасением «всякой плоти», всего человечества. Поскольку Яхве является Творцом земли и всего земного, все народы должны узнать, что Он их единственный

Спаситель. Поэтому обращаясь к языческим народам, пророк от лица Бога восклицает: «Ко Мне обратитесь и будете спасены, все концы земли, ибо Я Бог, и нет иного» (Исайя, 45: 22).

Подобный универсализм, по сути дела, развивает мысли Исайи Первого, объявившего, что в конце времени Храм, гора дома Господня, будет поставлена во главу гор и потекут к ней все народы, чтобы научиться путям Бога. Именно тогда люди и перекуют мечи на орала и копья - на серпы (Исайя, 2: 2-4). Но мысль Исайи Второго идет дальше. Израиль должен стать светом для язычников, чтобы открыть глаза слепым, чтобы «узников вывести из заключения и сидящих во тьме из темницы» (Исайя, 42:6-7). Благодаря Израилю весь мир получит Божие благословение, и именно в этом роль избранного Богом народа.

Исайя Второй из всех имен Израиля предпочитает слово эвед, что значит «служитель», потому что для пророка избранный народ - прежде всего миссионер Бога, Его посланник. Однако это слово (эвед) в Септуагинте в некоторых местах переведено как пайс, т. е. сын, отрок. Ему посвящено несколько отрывков, внесенных в разные главы книги как вставки или вкрапления. В библеистике их называют песнями служителя или иногда песнями раба Яхве. Они очень важны для правильного понимания Исайи Второго.

Современные толкователи на Западе по-разному понимают этот образ. Одни видят в нем кого-то из исторических лиц (Иеремию, Иосию, Иехонию), другие - просто собирательный образ Израиля как народа Божия. Однако есть основания предполагать, что под Служителем, Отроком или Рабом Яхве пророк подразумевал не только исторический Израиль и идеальный народ Божий, но и личность Мессии, Который должен воплотить высшее призвание Израиля. Он - Тот, через Кого совершится спасение, Он будет Помазанником, Мессией или по-гречески Христом. Пророк пишет: «Вот, Отрок Мой, которого Я держу за руку, избранный Мой, к которому благоволит душа Моя. Положу дух Мой на Него, и возвестит народам суд» (Исайя, 42:1).

Уже Исайя Первый говорил, что Мессия должен действовать в истории иначе, чем земные цари. Исайя Второй объясняет это более полно и ясно. Мессия будет совершать Свое служение как бы незаметно, и в Нем не будет и следа внешнего величия: «Не возопиет и не возвысит голоса Своего, и не даст услышать его на улицах. Трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит» (Исайя, 42: 2-3).

Исайя Второй провидит, что Служитель Яхве, Отрок, будет не только наставником народов, но и, подобно Моисею, ходатаем, заступником за все человечество. «Я, Господь, призвал Тебя в правду, и буду держать Тебя за руку и хранить Тебя, и поставлю Тебя в завет для народа, во свет для язычников, чтобы открыть глаза слепых, чтобы узников вывести из заключения и сидящих во тьме из темницы» (Исайя, 42:6-7).

Более того. Пророк провидит, что Мессия разделит участь гонимых пророков, а Его страдания за людей таинственным образом принесут им спасение. Мессия станет искупителем грешников. Об этом сказано в знаменитой 53-й главе книги, которая является как бы своеобразной вершиной всего пророчества Исайи Второго. Он пишет: «Ибо Он (т. е. Служитель, Мессия. - АГ) взошел пред Ним (т. е. Богом. -АГ.) как отпрыск и как росток из сухой земли; нет в Нем ни вида, ни величия; и мы видели Его, и не было в Нем вида, который бы привлекал нас к Нему Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лице свое; Он был презираем, и мы ни во что не ставили его» (Исайя, 53: 2-3).

Взамен уже постепенно начинавшему складываться среди иудеев представлению о грозно-величественном виде Мессии и его роли победоносного царя-завоевателя, Мессия у Исайи Второго имеет смиренный, кроткий и даже униженный вид и низкое общественно положение. («Он был презрен и умален пред людьми»). Но на самом деле в уничижении Мессии, в Его страданиях заключена Его победа, ибо Он сознательно идет на страдания ради людей. «Но Он взял на Себя наши немощи и понес наши болезни; а мы думали, что Он был поражаем, наказуем и унижен Богом» (Исайя, 53:4).

Хотя Мессия и невинен, на Нем нет грехов, за которые наказывает Бог, Он будет страдать, но не за Свою личную вину, а за наши общие грехи. Иными словами, Он будет невинным страдальцем, и именно поэтому Его страдания будут иметь такую исключительную, очистительную и искупительную силу. Более того. Он совершит жертвоприношение подобно священнику и при этом Сам станет жертвой. Он станет мучеником, свободно и сознательно приносящим Себя на заклание. «Но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши, наказание мира нашего было на Нем, и ранами Его мы исцелились. Все мы блуждаем, как овцы, совратились каждый на свою дорогу, -и Господь возложил на Него грехи всех нас. Он истязаем был, Он страдал добровольно и не открывал уст Своих; как овца был веден Он на заклание, и как агнец пред стригущим его безгласен, так Он не отверзал уст Своих» (Исайя, 53: 5-7).

По силе прозрения, по глубине проникновения в смысл величайших тайн - воплощения и искупления эти строки не имеют себе равных в Ветхом Завете. Вместе с Исайей Вторым мы как бы переносимся в преторий Пилата и на Голгофу. Христианские толкователи не случайно называют пророка ветхозаветным евангелистом.

Ученые считают, что последние главы книги (56-66) отражают иной, чем у Исайи Второго, исторический контекст и что они были написаны либо самим Исайей Вторым после того, как он вернулся из плена на родину и столкнулся с трудностями послепленной жизни в разрушенном Иерусалиме, либо одним из его учеников, которого они называют Исайей Третьим. Связь между их богословием очевидна и очень тесна. Но теперь речения пророка приобретают несколько иную направленность. Если Исайя Второй радовался близкому возвращению на родину, которое стало возможным после возвышения Кира, то теперь поэзия пророка вообще отрывается от исторического контекста и устремляется в метаисторический план. Пророк пишет о том, что Божественный Воитель придет, чтобы победить силы зла, губящие мир, и открыть новую эпоху, которая противостоит всей предыдущей истории человечества. Он говорит о Новом Иерусалиме и о новом космическом творении, которое осуществит Бог. «Ибо вот, Я творю новое небо и новую землю, и прежние уже не будут воспоминаемы и не придут на сердце. А вы будете веселиться и радоваться во веки о том, что Я творю: ибо вот, Я творю Иерусалим веселием и народ его радостью. И буду радоваться об Иерусалиме и веселиться о народе Моем, и не услышится в нем более голос плача и голос вопля... И будет, прежде нежели они воззовут, -Я отвечу, они еще будут говорить, и Я уже услышу. Волк и ягненок будут пастись вместе, и лев, как вол, будет есть солому, и для змея прах будет пищею; они не будут причинять зла на всей святой горе Моей, говорит Господь» (Исайя, 65:17-19.24-25).

ЛИТЕРАТУРА МУДРЫХ.

ПРИТЧИ, ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ, ЕККЛЕСИАСТ

Сегодня мы обращаемся к так называемым учительным книгам Ветхого Завета. Их семь; пять из них - книга Иова, Псалтирь, Притчи, Екклесиаст и Песнь Песней - считаются каноническими, остальные - Премудрость Соломонова и Премудрость Иисуса сына Сирахова - неканонические. В еврейской традиции двух последних книг нет вообще, а пять первых относятся к разделу агиографов, т. е. к писаниям. В специальный третий раздел Ветхого Завета, следующий за Пятикнижием и историческими книгами и предшествующий пророкам, учительные книги были помещены ранними отцами Церкви (Кирилл Иерусалимский, Григорий Богослов и др.). Они поначалу называли их поэтическими книгами, указывая этим на их субъективный характер и особую поэтическую форму - все они по большей части написаны не прозой, а стихами. Однако весьма скоро определение «поэтические» заменили на «учительные».

Вообще-то говоря, все Священное Писание в целом совершенно откровенно преследует дидактические цели. Но в учительных книгах истины веры даются, в отличие от Пятикнижия, не в форме заповеди или запрещения, а также по большей части вне прямой зависимости от истории (как в исторических книгах; исключение - некоторые псалмы). Авторы учительных книг смотрят на человека как бы с другого угла, в иной перспективе, соотнося истины веры не столько с заветом, данным Израилю, сколько с естественным нравственным законом, который Бог вложил в сердце каждого человека. Этим объясняется тесная связь учительных книг с древневосточной языческой традицией Премудрости, по-еврейски хокма (хохма), а мудрец хакам (хахам), wisdom literature, о чем сейчас очень много пишут западные богословы.

Своими корнями эта традиция восходит к самой глубокой древности. Ее образцы можно найти в третьем тысячелетии до н. э. в литературе древних шумеров. Так или иначе отражая в писаниях черты современного им общества, мудрецы Древнего Востока вместе с тем как бы абстрагировались от них, поскольку они писали об общечеловеческих проблемах, о том, что волнует человека в любом обществе и в любой период истории. Потому их писания были хорошо понятны людям других культур и других эпох и очень рано оказали влияние на мысль Древнего Израиля.

Сама литература Премудрости весьма разнообразна и не укладывается в рамки готовых определений. Тем не менее специалисты выделяют в ней две основные группы произведений. Первая группа дает практические советы молодым людям, как добиться успеха в жизни и стяжать добродетель. Примером этому может служить, скажем, египетское «Поучение Птаххо-тепа» или вавилонские «Советы мудрости». Так, в «Поучении Птаххотепа» рекомендации высокого нравственного характера чередуются с наставлениями чисто житейского толка. Мы читаем в этом памятнике: «Гни спину перед начальником ... и будет процветать дом твой». «Скрывай свои мысли; будь сдер жан в речах своих», «Не будь высокомерен из-за знания своего и не слишком полагайся на себя из-за того, что ты знающий. Советуйся с незнающим, как и со знающим - ведь нет предела умению и нет умельца, вполне овладевшего искусством своим». «Если ты начальник, отдающий распоряжение многим людям, стремись ко всякому добру, чтобы в распоряжениях твоих не было зла» и т. д.

Ко второй группе относятся произведения, в которых их авторы ставят общие проблемы человеческого существования, пытаются найти смысл жизни, объяснить причины страданий, весьма часто высказывая при этом разного рода скептические суждения. Примером здесь может послужить египетская «Песнь арфиста», доказывающая, что все в мире бренно, и призывающая ловить мгновение, или египетская «Беседа разочарованного со своей душой», где спор на равных без всякого перевеса в аргументах ведут разочаровавшийся в жизни и стремящийся к самоубийству человек и его душа, старающаяся доказать необходимость продолжать жить.

На первый взгляд может показаться, что написанные в духе восточной мудрости книги Библии радикальным образом отличаются от остальных книг Ветхого Завета. И в самом деле, подобно египетским или месопотамским мудрецам, еврейские хакамы тоже рассматривают человека как такового в его первозданности, стоящего перед лицом жизни, смерти и вечности (о. Александр Мень). Острое чувство направляемой Богом истории, ощущение богоизбранности израильского народа, характерное для других книг Ветхого Завета, здесь почти отсутствует (исключение - псалмы). Важнейшие для Пятикнижия и пророков темы избрания Израиля, Судного Дня, завета и закона, священства и Храма, пророчеств и мессианских надежд в книгах Премудрости почти не затронуты.

Хотя бблыпая часть литературы хакамов появилась в по-слепленную эпоху, когда еврейский народ уже отличался твердой верой и благочестием, у мудрецов нет никаких ссылок на храмовое богослужение. Более того. Хакамы редко употребляют священное для иудеев имя Яхве, а если и делают это, как в «Притчах», то совсем не касаются особой связи между Богом и народом Израиля. Еврейские мудрецы не упоминают Моисея и Тору, равно как и события истории или исторических персонажей, за исключением Соломона, который сам считался мудрейшим из мудрейших и родоначальником всей хокми-ческой традиции. Хакамы предпочитают говорить об обычных людях и обычных ситуациях, а героями их произведений легко могут стать и не евреи, как, например, идумей Иов.

Однако при всем этом разительном отличии учительных книг от других книг Ветхого Завета, они с полным правом занимают свое место в Библии, поскольку и здесь, хотя и в иной форме, запечатлено то же Божественное откровение. Конечно, трудно отрицать ту роль, какую здесь играет чисто человеческая мудрость, обретенное опытом и учением знание. В этом библейские мудрецы полностью солидарны со своими древневосточными коллегами. Но, в отличие от ассирийской и египетской традиции, само человеческое знание толкуется в Библии иначе. Выражаясь словами книги Притчей, начало мудрости - страх Господень (Притчи, 1: 7). Отсюда религиозный характер учительных книг, в которых общечеловеческие проблемы, как и в других книгах Библии, сопряжены с истинами веры, а языческая традиция переосмыслена в духе монотеизма Древнего Израиля.

Поэтому понятно и то уважение, которое в еврейском народе издавна оказывали мудрецам-хакамам, а ведь они по большей части были обычными светскими людьми, не на деленными какими-то особенными мистическими или пророческими дарами и не связанными особенными узами ни с Храмом или священством, ни со школами по изучению Торы. Наряду с пророками и священниками они образовали особую группу людей, к которым обращались за советом и помощью и которые тоже были наделены Божественным авторитетом. Об этом, например, ясно говорят слова пророка Иеремии: «Не исчез же закон у священника, и совет у мудрого, и слово у пророка» (Иеремия, 18:18).

Соответственно если пророк передавал «слово Яхве», открытое ему, священник обучал людей Торе, или закону Божию, то мудрец давал им советы, основанные на тонком наблюдении жизни и знакомством с сокровищами древней традиции мудрых. Противоречия между рациональным или эмпирическим (в современном смысле этого слова) наблюдением мудреца и сверхъестественным, трансцендентным откровением, которым пользовались и пророк, и священник, для древних евреев не было, поскольку разум и веру тогда никто не противопоставлял. Мудрость же считалась Божественным даром, а не простой способностью, которую человек может развить с помощью опыта и учения. Согласно книге Царств, этот харизматический дар Соломон и испросил для себя у Бога.

Пророки иногда довольно резко критиковали мудрецов, или - точнее сказать - ложных мудрецов, не знакомых с истинной мудростью. Такова, например, была мнимая мудрость книжников, появившихся в эпоху царей. Они рабски копировали мудрость соседних народов и потому судили обо всем лишь с человеческой точки зрения. Такова часто бывала мудрость царских советников, которые вели чисто человеческую политику. Их обличал Исайя: «Горе тем, которые мудры в своих глазах и разумны пред самими собою!» (Исайя, 5: 21).

Яхве обратит их мудрость в ничто. Но сама эта критика пророков косвенно подтверждала то влияние, которое мудрецы имели в обществе.

Традиция мудрых появилась в Израиле даже раньше, чем оформилось движение пророков, и надолго пережила это движение, достигнув своего расцвета в послепленный период. Ученые считают, что хокмическая традиция начала развиваться в период бытования устного, еще не записанного предания. Новейшие археологические открытия подтвердили гипотезу о том, что существенную роль здесь сыграло знакомство древних иудеев с ханаанской культурой, где были свои мудрецы. Уже к этому периоду относится возникновение у евреев таких литературных жанров, как пословица, загадка или притча, которые в целом характерны для древневосточной традиции мудрых. Мотивы египетской традиции мудрых легко обнаружить и в рассказе об Иосифе, включенном в книгу Бытия.

К моменту же возникновения монархии мудрец уже стал не только чтимой, но и даже неотъемлемой частью израильского общества. Из книги Царств мы узнаем, что при дворе Давида «советы Ахитофела, которые он давал, в то время считались, как если бы кто спрашивал наставления у Бога» (2 Царств, 16: 23). Во время восстания Авессалома, как сказано в том же источнике, умная женщина сказала Давиду притчу, где он увидел себя и Авессалома. Из контекста ясно, что эта женщина пользовалась большим авторитетом среди народа. Таким образом, женщины тоже могли стать мудрецами, как и пророками - ограничений здесь не было.

Традиция мудрецов особенно усилилась при Соломоне, который установил тесные контакты с Финикией и Египтом. Именно в это время институт писцов получил официальное место в управлении государством, и книжники стали активно обогащаться знанием других древневосточных культур. Знаменательно, что написанный, очевидно, в это время раздел книги Притчей (22:17-24: 22) почти дословно воспроизводит египетское «Поучение Аменемопе».

Новое развитие хокмическая традиция получила в после-пленный период, когда большинство хакамов отождествило Премудрость с Торой, Божиим Законом, благодаря которому Израиль, как они считали, становится истинно мудрым и разумным народом. Страх Яхве - ее начало и увенчание. Ни в чем не отступая от установок этой религиозной Премудрости, ха-камы отныне включили в нее все положительное, что человеческая мысль могла им дать. Писания мудрых послепленного периода - плод этих усилий. При твердом основании веры горизонт хакамов становится еще шире, чем прежде.

Говоря же в целом, заметим, что для хакамов, как и для других древневосточных мудрецов, мудрость - это во многом искусство правильно жить. На окружающий мир библейский мудрец смотрит трезвым взглядом и без иллюзий. Он видит пороки этого мира и относится к ним без одобрения. Являясь хорошим психологом, хакам знает, чтб таится в сердце человека, чтб для него радость и горе. Но он не ограничивается ролью стороннего наблюдателя. Как прирожденный воспитатель, он дает своим ученикам определенные правила: осмотрительность, умеренность в желаниях, уравновешенность, смирение, сдержанность, правдивость в речах и т. д. Все эти практические наставления, однако, пронизаны нравственным учением десяти заповедей. Социальная же ориентация Второзакония и пророков внушает хакаму увещания о милостыне, соблюдении справедливости, любви к нищим.

Особо нужно отметить, что от израильского учителя мудрости не следует ожидать размышлений метафизического характера о человеке, его природе, его способностях и т. д. Зато он обладает острым сознанием своего экзистенциональ-ного положения и внимательно исследует свою судьбу. Как я говорил, пророков больше занимает судьба народа в целом, мудрецы же интересуются прежде всего индивидуальной жизнью. Их волнует и величие человека, и его унижение, и его одиночество, и страх перед страданиями и смертью, и ощущение преходящести, бренности, которые внушает жизнь, и его растерянность перед Богом, Который кажется ему непостижимым или отсутствующим, и проблема воздаяния.

В отличие от пророка, который вещает слова Бога, хакам говорит от своего лица, не претендуя на особую прозорливость. Но и мудрецы тоже содействуют развитию библейского учения, проливая свет, приобретенный в размышлениях о Писании, на экзистенциональные проблемы. В позднюю же эпоху пророчество и мудрость сливаются в апокалиптической письменности.

В эпоху после вавилонского плена культ Премудрости так развит у книжников, что для придания большей выразительности они часто олицетворяют ее. Она становится возлюбленной, которую настойчиво ищут, матерью-хранительницей, женой, заботящейся о пропитании, гостеприимной хозяйкой, приглашающей на пир. Этот женский образ не стоит понимать только в фигуральном смысле. Ведь Премудрость у человека имеет Божественный источник. Бог может давать ее кому угодно, поскольку Он сам премудрый в абсолютном смысле этого слова. Потому священные писатели, созерцая в Боге ту Премудрость, от которой проистекает их собственная, видят в ней Божественную реальность, существующую извечно. Изошедшая из уст Всевышнего как Его дуновение или Его слово, она «дыхание силы Божией, излияние славы Веемогущего, отблеск вечного света, зеркало действия Божия, Его совершенство» (Притчи, 7: 25). Она обитает на небесах, разделяет с Богом Его престол, живет в близости с Ним.

Эта премудрость не есть начало статическое. Она приобщена ко всему, что Бог совершает в мире. Присутствуя при творении, «она веселилась пред лицем Его» (Притчи, 8: 30), и она продолжает править вселенной. На протяжении всей истории израильского народа она действует как ниспосланная Богом для определенного дела. Она поселилась в Израиле, в Иерусалиме как древо жизни и проявила себя в форме закона. С тех пор она запросто живет у людей. Она - Провидение, направляющее историю, и она обеспечивает людям спасение. Бог действует через нее, как действует через Своего Духа. Принять ее - то же, что быть послушным Духу. Если эти тексты еще не рисуют Премудрость как Божественное Лицо в новозаветном смысле, то они все же исследуют глубины тайн единого Бога.

Все, только что сказанное о библейских мудрецах, очень хорошо демонстрирует книга Притчей Соломоновых. Как считают исследователи, она как бы вместила в себя в сжатом виде почти всю хокмическую традицию.

Современные библеисты считают, что только часть данной книги написана самим Соломоном (главы 10-19), но в целом она представляет собой сборник, весьма неоднородный по своему составу. Очевидно, в своей окончательной форме, той, которая помещена в Библию, он появился уже в после-пленную эпоху, пройдя при этом несколько этапов редактуры.

Еврейское слово машал, которое переводится на русский язык как притча, означает сравнение, подобие, т. е. речь не только с буквальным смыслом, но и с переносным, речь, в которой явление, например, нравственного порядка уясняется через сравнение с миром физическим. «Золотые яблоки в се ребряных прозрачных сосудах - слово, сказанное прилично» (Притчи, 25: 11). По словам С.С. Аверинцева, притча означает всякое сочетание слов, для восприятия которого требуется тонкая работа ума. Это афоризм, сентенция, присказка, загадка, иносказание.

Многие из вошедших в книгу притч написаны в форме двустишия. В некоторых случаях, согласно еврейской манере стихосложения, мысль второй строки как бы повторяет мысль первой, усиливая и дополняя ее. «Доброе имя лучше большого богатства, /и добрая слава лучше серебра и золота» (Притчи, 22:1) или «Мудростью устрояется дом /и разумом утверждается» (Притчи, 24: 3). Выражаясь научным языком, перед нами синонимический параллелизм.

Но часто строки двустишия могут представлять собой как бы совмещение противоположностей. «Сын мудрый радует отца, а сын глупый - огорчение для его матери» (Притчи, 10:1) или «Не доставляют пользы сокровища неправедные, /правда же избавляет от смерти» (Притчи, 10: 2). Это уже антитетический параллелизм.

Порой же вторая строка продолжает мысль первой, развивая и завершая ее. «Стезя праведных - как светило лучезарное, /которое более и более светлеет до полного дня» (Притчи, 4: 18). Это так называемый восходящий параллелизм.

Однако довольно часто содержащийся в двустишии афоризм разрастается до целого поучения. Такие поучения обычно используют повелительное наклонение и излагают причины, по которым нужно следовать данному совету. «Пойди к муравью, ленивец, посмотри на действия его, и будь мудрым. Нет у него ни начальника, ни приставника, ни повелителя. Но он заготовляет летом хлеб свой, собирает во время жатвы пищу свою. Доколе ты, ленивец, будешь спать? Когда ты встанешь от сна своего? Немного поспишь, немного подремлешь, немного, сложив руки, полежишь, и придет, как прохожий, бедность твоя, и нужда твоя, как разбойник» (Притчи, 6: 6-11).

Разумеется, за всей, выражаясь современным языком, «светской» (само это слово было бы непонятно хакамам, не делавшим различия между профанным и сакральным, светским и религиозным) мудростью, за всеми этими советами достичь праведной жизни путем трудолюбия, благоразумия, трезвости и т. д., стоит религиозное понимание хакамами всей жизни в ее полноте, их убеждение, что Божественный порядок мира может быть понят с помощью интеллектуального поиска и размышления, что помимо Божественного предопределения есть еще и человеческая инициатива, и нужно, чтобы они совпали. Человек, живущий в соответствии в этим Божественным порядком, и живет жизнью праведника, а любые нарушения такого порядка ведут человека к беде.

Основой же учения мудрецов в Притчах Соломоновых стало изречение, на которое я утке несколько раз ссылался: «Начало мудрости - страх Господень, и познание Святого -разум» (Притчи, 9: 10). Как нужно понимать эти слова и что такое страх Господень?

Первое, что приходит на ум, когда мы слышим словосочетание «страх Господень» или «страх Божий», - это боязнь наказания за грех, за ослушание воли Бога. И такой смысл в данном афоризме, безусловно, есть. Но он не является главным, поскольку боязнь возмездия соответствует лишь примитивной, начальной ступени духовной жизни, ее началу как некой отправной точки. Но мудрость хакамов в целом отражает более высокий уровень духовности, и начало в этом смысле можно понимать и как основание, а не отправную точку мудрости. Прояснить смысл афоризма нам помогает его форма.

Это двустишие, написанное по принципу синонимического параллелизма, где вторая строка дополняет первую, повторяя и усиливая ее мысль: «Познание Святого - разум». Слово «Святой» здесь написано с большой буквы и заменяет священное имя Яхве. Очевидно, что речь идет о Богопознании. Это слово в Ветхом Завете (например у Осии), как хорошо известно, означало любовь, веру в близость к Богу. Следовательно, страх Господень - это также трепетная боязнь потерять Бога, отдалиться от Него, из которой рождается воля к добру (о. Александр Мень). Поэтому мы и читаем в другом месте книги: «Надейся на Господа всем сердцем твоим, и не полагайся на разум твой. Во всех путях Твоих познавай Его, и Он направит стези твои. Не будь мудрецом в глазах твоих; бойся Господа и удаляйся от зла: это будет здравием для тела твоего и питанием для костей твоих» (Притчи, 3: 5-8).

Чем дальше по времени развивалась хокмическая традиция, тем яснее хакамы понимали теологическую, богословскую природу мудрости, пытаясь с ее помощью осмыслить Божественный план творения: «Господь премудростию основал землю, небеса утвердил разумом; Его премудростию разверзлись бездны, и облака кропят росою» (Притчи, 3:19-20).

Именно тогда, на позднем этапе, уже после вавилонского плена мудрость, как я уже говорил, персонифицируется, становясь как бы особым агентом Бога. В одной из таких поэм мудрость изображена в виде женщины, «возглашающей на улице и на площадях возвышающей голос свой» (Притчи, 1: 20), призывая, подобно пророчице, слушать ее повеления и грозя карами за ослушание. А в другом очень широко известном месте книги мудрость изображена как порожденный Богом, от века помазанный таинственный соучастник творения: «Тогда я была при Нем (т. е. Яхве) художницею и была радостью всякий день, веселясь пред лицем Его во все время» (Притчи, 8: 30). Как считают богословы, язык этого отрывка, его образность совершенно явно предвосхищают знаменитый пролог к четвертому Евангелию: «В начале было Слово» (Иоанн, 1:1). Очевидно, создавая этот пролог, Иоанн Богослов опирался на хокмическую традицию, восходящую к этому месту книги Притчей.

Учительные книги крайне разнообразны, и в этом легко убедиться, обратившись от «Книги притчей Соломоновых» к «Песни песней», содержащей лучшие образцы любовной поэзии на иврите. Авторство этой книги традиция также приписывает царю Соломону. И в данном случае традицию не стоит понимать слишком буквально. Ученым хорошо известно, что двор Соломона был тем местом, где прижилась и стала популярной любовная поэзия в египетском духе. Вспомним, что одна из жен царя была дочерью фараона. Следы египетского влияния вполне ощутимы в тексте «Песни песней». Так, например, на берегах Нила было принято называть влюбленных братом и сестрой, а жениха и невесту (как и в других странах Древнего Востока) царем и царицей. В «Песни песней» сестра и возлюбленная становится по еврейской традиции сестрой, невестой: «Пленила ты сердце мое, сестра моя невеста; пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих, одним ожерельем на шее твоей. О, как любезны ласки твои, сестра моя невеста; о, как много ласки твои лучше вина, и благовоние мастей твоих лучше всех ароматов» (Песнь песней, 4: 9-Ю).

Влюбленных в этой книге тоже иногда называют царем и царицей, причем жениха даже царем Соломоном. «Пойдите и посмотрите, дщери Сионские, на царя Соломона в венце, которым увенчала его мать его в день бракосочетания его, в день радостный для сердца его» (Песнь песней, 3:11).

Однако современные библеисты вовсе не считают, что герой книги - царь Соломон. По их мнению, сюда вошли лирические тексты, поэмы, созданные в разное время и записанные уже в послепленную эпоху, скорее всего в III веке до н. э. Тексты эти представляют собой сборник песен, исполнявшихся на свадьбах. Во всяком случае, поэтика ближневосточного свадебного действа, по словам С.С. Аверинцева, играет в «Песни песней» очень большую роль. Отсюда и изобилие фольклорных мотивов и образов, и общий весенний колорит книги, очевидно, связанный в народном сознании с возрождением плодоносящих сил природы. Друг, возлюбленный, изображается здесь в виде яблони, а невеста - лилия, или зацветающий виноградник, или финиковая пальма. «Что лилия между тернами, то возлюбленная моя между девицами. Что яблонь между лесными деревьями, то возлюбленный мой между юношами» (Песнь песней, 2: 2-3). Отсюда и прославление земной чувственной любви, содержащееся в ряде мест книги.

Тем не менее перед нами не просто собрание свадебных песен. Их тексты подверглись редактуре, пройдя через руки составителя, принадлежавшего, по всей видимости, к кругам высокообразованных книжников. Именно для них имя царя Соломона, прообраза и покровителя книжников, и было излюбленным псевдонимом. Этот составитель не только тщательно отредактировал тексты поэм, вошедших в «Песнь песней», но и придал всей книге особую композицию, некоторыми чертами напоминающую драму и явно разделенную на три эпизода, о чем можно прочесть у Аверинцева в «Истории мировой литературы» (т. 1).

Но что же в этой книге специфически библейского, что позволило включить ее в состав Ветхого Завета? Современные специалисты указали, что в «Песни песней» в поэтической форме изложен характерный для Древнего Израиля взгляд на отношения мужчины и женщины, вступивших в брак. Ведь для иудеев, как уже говорилось, был нетипичен дуализм возвышенной души и низменного тела; человек представлял собой сложное единство, целостность. Сотворенная Богом плоть вовсе не дурна по своему существу, и чувственная любовь в браке освящена заповедью Творца «плодитесь и размножайтесь». Недаром же для правоверного иудея считалось горем и бесчестием не иметь детей, хотя всякие внебрачные отношения сурово осуждались законом.

Но всего этого, разумеется, мало, чтобы причислить «Песнь песней» к учительным книгам. И тут на помощь пришло аллегорическое толкование текста. Я уже говорил о важности брачных образов в библейской символике, в частности, в писаниях пророка Осии, где отношения народа Израиля с Богом трактовались именно в этом ключе, т. е. как брачный союз. Подобным же образом древние иудеи воспринимали и «Песнь песней», ассоциируя образ жениха-царя с Яхве, а невесты со вступившими в завет, или обручившимися с Богом, израильтянами. Вслед за этим и христианские толкователи увидели в этой книге гимн мистическому союзу Христа (Он изображен в виде жениха) с Церковью (невестой). Это толкование «Песни песней» подспудно присутствует и в евангельской образности, где Христос часто изображен в виде Жениха.

И, наконец, еще одна учительная книга «Екклесиаст, или Проповедник», радикальным образом отличающаяся от двух предыдущих. Она иллюстрирует иную, чем в «Притчах», традицию писания древневосточных мудрецов - традицию, пытающуюся не столько дать совет, как стяжать праведную жизнь, сколько найти смысл этой жизни и осмыслить общие проблемы человеческого существования. Содержащаяся в «Екклеси асте» мудрость окрашена особым горьковатым привкусом, а по мнению многих библеистов, и вообще имеет скептический характер. Недаром же саму эту книгу включили в библейский канон довольно поздно и после долгих колебаний.

Слово «Екклесиаст» переводится с греческого как проповедующий в собрании или церковный проповедник. В еврейском оригинале она называется «Кохелет», т. е. тоже проповедующий в собрании, но также еще и мудрец. А первом стихе книги сказано, что она содержит в себе «слова Екклесиаста, сына Давидова, царя в Иерусалиме». Из сыновей Давида только один стал царем в Иерусалиме - Соломон. На протяжении многих веков считалось, что Соломон и был автором этой книги. При этом говорилось, что Соломон написал «Песнь песней» в юности, «Притчи» - в зрелом возрасте, а «Екклесиаст» - в старости. Но, как и в случае с «Песнью песен» и «Притчами», новейшие исследователи оспорили авторство Соломона. По их мнению, полный арамеизмов язык «Екклесиаста» свидетельствует о том, что книга была написана уже после вавилонского плена, скорее всего в IV или III веке до н. э. На относительно позднее происхождение книги указывают также и некоторые содержащиеся в ней исторические реалии. По верному замечанию С.С. Аверинцева, используя имя Соломона и как бы вживаясь в его роль, автор книги новаторским образом сопрягает два пласта повествования: исповедально-личный и легендарноисторический. Традиционный образ известного мудростью царя Соломона взят в книге как обобщающая парадигма для интимно-жизненного опыта.

Сейчас нам вынесенное в заглавие книги слово Екклесиаст, т. е. проповедник, может даже показаться немного неточным, поскольку книга представляет собой не столько проповедь в привычном смысле этого слова, сколько свободное по форме рассуждение профессионального мудреца о смысле жизни. В книге нет сколько-нибудь четкого плана изложения мысли автора, и у читателей может возникнуть впечатление (впрочем, не совсем верное), что к концу второй главы все уже сказано. Однако в оригинале перед нами не проза, а стихи, допускающие музыкальную композицию по принципу темы и вариаций.

Основная же тема книги высказана уже в первых стихах. Она состоит в том, что все в мире, всякая деятельность человека - суета сует и пустое томление духа. Вслушаемся в эти знаменитые строки, столько раз потом на тот или иной лад вновь звучавшие в мировой литературе. «Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, - все суета! Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем? Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки. Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои. Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда текут реки, они возвращаются, чтобы опять течь. Все вещи в труде: не может человек пересказать всего, не насытится око зрением, не наполнится ухо слышанием. Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, - и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: смотри, вот это новое, но это уже было в веках, бывших прежде нас. Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут жить после» (Екклесиаст, 1:2-11).

Как видим, мудрость автора, действительно, исполнена горьковатого привкуса. С одной стороны, эта мудрость, по признанию самого Екклесиаста, имеет некоторую ценность, ибо она дает возможность познать присущие человеку огра ничения: «У мудрого глаза его в голове его, а глупый ходит во тьме» (Екклесиаст, 2: 14). Мудрость служит источником силы, делая мудрого «сильнее десяти властителей» (Екклесиаст, 7: 19). Но вместе с тем преимущества такой практической мудрости весьма сомнительны, потому что «во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь» (Екклесиаст, 1: 18). В конце концов одна и та же участь ждет и мудреца, и глупца - их уравняет смерть.

Екклесиаст советует своим ученикам по возможности пользоваться благами жизни, говоря, что «нет ничего лучше, как веселиться и делать доброе в жизни своей» (Екклесиаст, 3:12). Однако это не способно дать покой его мятущейся душе. Ибо вопреки своей практической пользе мудрость не может открыть тайны жизни и смерти и объяснить загадки бытия. Не имея возможности познать Божественную Премудрость, Которая и определяет устройство Вселенной и жизнь каждого человека, мудрец может лишь полагаться на свои личные наблюдения и опыт, которых явно недостаточно. А отсюда и чувство пустоты жизни, и отчаяние, и даже ненависть к жизни: «И возненавидел я жизнь: потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем; ибо все суета и томление духа» (Екклесиаст, 2: 17).

Нужно правильно понять эти чувства автора книги. Для Екклесиаста все-таки совсем не характерен абсолютный релятивизм египетского автора «Песни арфиста», утверждавшего, что все в мире бренно, и нужно лишь ловить мгновение. Вопреки своему трагическому ощущению жизни, еврейский мудрец, написавший книгу, сохраняет веру в то, что Яхве управляет всеми делами человека. Поэтому трагедия для мудреца заключается не в том, что неумолимая судьба властвует над людьми и богами, как у греков, а в том, что Божественная Премудрость столь непостижима, что жизнь от этого теряет смысл. Кохелет твердо верит, выражаясь его собственными словами, что все «в руке Божией» (Екклесиаст, 9: 1), но пути Божии настолько неисповедимы, что человек вынужден жить в абсолютной темноте. Потому-то простой человеческой мудрости ход событий и кажется капризом, дни как бы вертятся по кругу вместо того, чтобы идти к определенной цели.

Мысль о беспрестанном круговращении, которое открывается взору человека как во Вселенной, так и в его собственной жизни, нашла свое выражение в знаменитом рассуждении автора о времени. «Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться и время умирать; время насаждать и выращивать посеянное; время убивать и время врачевать; время разрушать и время строить; время плакать и время смеяться; время сетовать и время плясать; время разбрасывать камни и время собирать камни; время обнимать и время уклоняться от объятий; время искать и время терять; время оберегать и время бросать; время раздирать и время сшивать; время молчать и время говорить; время любить и время ненавидеть; время войны и время миру» (Екклесиаст, 3:1-8).

Человек не способен понять смысл этой круговерти, нащупать постоянную и твердую основу, скрывающуюся за этой сменой, хотя она и установлена Богом. И потому возникает ощущение, что все приходит и уходит, и в этом бесконечном круговращении всякие критерии становятся зыбкими и недостоверными. Человек бессилен изменить от века укоренившийся ход вещей, и потому любые радости всегда быстротечны и непрочны. Человека не могут удовлетворить ни беспечное веселье, ни плоды его труда, ни богатство, ни даже сама мудрость.

Над всем в мире царствует смерть, которая одинаково поражает и праведников, и грешников, и мудрецов, и глупцов.

Смерть отбрасывает свою зловещую тень на всю книгу, обостряя трагический характер размышлений ее автора. Интересно, что по сравнению со всей предыдущей библейской традицией Кохелет иначе осмысляет саму проблему смерти. Раньше, как я уже говорил, смерть отдельного человека мало занимала древних иудеев, поскольку индивидуальная жизнь приобретала смысл в жизни всей общины, вступившей в союз с Яхве. Отец продолжал жить в сыне, и все поколения были связаны общей солидарностью всего народа с Богом. В отличие от египтян, разработавших сложную доктрину о потустороннем мире, евреи не были поглощены идеей смерти. Кохелет нарушил эту традицию, перенеся центр внимания с жизни общины на жизнь отдельного человека. Доктрина воскресения возникла у иудеев позже в некоторых псалмах и апокалиптической литературе. А пока что выводы автора книги неутешительны. Смерть неотвратима, и можно надеяться только на эту кратковременную жизнь. «Псу живому лучше, чем мертвому льву. Живые знают, что умрут, а мертвые ничего не знают, и уже нет им воздаяния, потому что и память их предана забвению. И любовь, и ненависть их уже исчезли и нет им более части во веки ни в чем, что делается под солнцем» (Екклесиаст, 9:4-6).

Будучи не в состоянии понять Божественную Премудрость, автор книги взирает на мир достаточно пессимистично. «И обратился я и видел под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым победа, не мудрым - хлеб, и не у разумных богатство, и не искусным благорасположение, но время и случай для всех их» (Екклесиаст, 9:11).

И тем не менее этот скептицизм в глубочайшей мере религиозен. Главная мысль автора в том, что Бог скрыт от человека. Подобные мысли волновали и пророка Иеремию. Но у Екклесиаста они сформулированы с особой остротой. «Как ты не знаешь путей ветра и того, как образуются кости во чреве беременной, так не можешь знать дело Бога, Который делает все» (Екклесиаст, 11:5). Однако хотя пути Бога неисповедимы, они справедливы. Поэтому несмотря на ее горьковатый тон вся книга пронизана тем страхом Божиим, тем трепетным благоговением, о котором писал автор «Притчей». Тут между ними нет различия. Сами же метания духа Кохелета, подобно речениям пророков, хотя и на свой лад, призваны укрепить веру, которая в жизни каждого человека проходит через сомнения и даже отчаяние. Так, по крайней мере, считали древние иудеи, включившие «Екклесиаст» в библейский канон. Время показало, что они были правы.

КНИГА ИОВА. ПСАЛТИРЬ

«Книга Иова» - одна из самых глубоких и загадочных книг Библии. Толкователи спорят о ней уже больше двух тысячелетий, называя ее величайшей из поэм древности и нового времени и именуя ее автора Шекспиром Ветхого Завета. Это и неудивительно, потому что при чтении книги мы как бы помимо нашей воли не просто сопереживаем герою, но и отождествляем себя с ним. Сегодня, как и за несколько веков до Рождества Христова, Иов воплощает собой всякого страждущего человека. Выражаясь словами С.С. Аверинцева, «Книга Иова» повествует о страшном опыте спора человека с Богом, опыте одиночества среди людей и разлада с самим собой.

Странным образом далеко не все те (в том числе и великие люди), кто восхвалял «Книгу Иова», точно представляли себе, о чем она. Для многих и очень многих Иов был эталоном благочестия, праведником, смиренно претерпевшим страшные беды и при этом не потерявшим веры в Бога. Но это Иов, которого мы встречаем в написанных прозой прологе и эпилоге книги. Основная же часть книги (40 глав) написана в стихах, в форме поэмы, и здесь Иов вовсе не так уже смирен и терпелив. Скорее наоборот, перед нами бунтарь, дерзнувший вступить в спор с Самим Богом и успокоившийся лишь после того, как услышал ответ с неба. Именно эта поэтическая часть является главной в книге.

Но прежде чем обратиться к ней, нужно сказать несколько слов о написанных прозой прологе и эпилоге, ибо без них мы не поймем и главной поэтической части. Пролог содержит завязку действия. А эпилог дает его счастливую развязку, рассказывая о том, как Бог наградил Иова.

Книга открывается эпическим зачином: «Был человек в земле Уц, имя его Иов; и был человек этот непорочен, справедлив и богобоязнен и удалялся от зла» (Иов, 1:1). Как видим, главная черта Иова в прологе - его благочестие. За это благочестие Бог щедро наградил Иова земным благополучием. Его жизнь протекала в довольстве и счастье. У него было 7 сыновей и 3 дочери (та самая цифровая символика, о которой мы уже говорили); он был очень богат, и не было знаменитее его среди сынов Востока.

И вот однажды между Богом и Сатаной в Небесном Совете возник спор об Иове. Заметим, что Сатана пролога еще не тот Архивраг Бога, который появится позднее в еврейских апокалипсисах и христианских писаниях и с которым Иисус Христос вступит в борьбу. В «Книге Иова» Сатана изображен не столько как прямой противник (таково по-еврейски его имя), сколько как один из ангелов, окружающих Бога. Он выполняет в Небесном Совете функции, аналогичные функциям судебного обвинителя, на которого возложена обязанность заставить людей уважать правду и права Бога. Однако за этим мнимым служением Богу уже теперь в «Книге Иова» можно заметить враждебную волю, если и не по отношению к Самому Богу, то по отношению к человеку.

Сатана не верит в благочестие Иова и ждет, чтобы он пал. «Разве даром богобоязнен Иов? Не Ты ли кругом оградил его и дом его, и все, что у него?», - спрашивает Сатана у Бога. «Но простри руку Твою и коснись всего, что у него, - благословит ли он Тебя?» (Иов, 1: 9-И). Бог соглашается испытать Иова. Цель этого испытания - проверить, способен ли человек служить Богу бескорыстно, без всякой надежды на вознаграждение за свою праведность.

Совершенно неожиданно для Иова на него обрушились страшные несчастья. Он потерял все свое имущество, его дети погибли, но он не потерял веры в Бога. «Господь дал, Господь и взял; как угодно было Господу, так и сделалось; да будет имя Господне благословенно!», - говорит Иов (Иов, 1: 21). И тогда Сатана наслал на него еще одну беду. Иов заболел проказой и был вынужден покинуть общество людей и поселиться в пустыне. Но и теперь он отказался последовать совету жены и похулить Господа с тем, чтобы умереть и прервать свои страдания. Многострадальный Иов остался верен себе. А потом к Иову пришли его друзья Елифаз, Вилдад и Софар, чтобы утешить его. «И сидели с ним на земле семь дней и семь ночей; и никто не говорил ему ни слова, ибо видели, что страдание его весьма велико» (Иов, 2: 13). Так кончается пролог, а затем следует беседа Иова с друзьями, написанная уже в стихах.

Большинство современных ученых считает, что проза и поэзия «Книги Иова» написаны разными людьми. Об этом, по их мнению, говорит разительное отличие облика героя в прологе и главной части. Но не только это. Автор пролога и эпилога употребляет священное имя Яхве, в то время как в стихах звучат его синонимы. Очень несхожа и сама манера повествования. Проза книги напоминает фольклор, легенду или сказку. Поэзия же целиком написана в манере литературы мудрых и схожа со стилем «Притчей». Поэтому и вся книга считается лучшим образцом хокмической традиции в Библии.

И все же, вопреки всему этому, книга представляет собой единое художественное целое. Сила воздействия главной поэтической части во многом зависит от ее обрамления в духе фольклора. Совершенно очевидно, что автор пролога и эпилога не придумал сюжет, но взял и, возможно, обработал популярную тогда легенду об Иове. Время действия этой легенды отнесено к глубокой древности, к эпохе библейских патриархов, а ее место, земля Уц, - скорее всего, Эдом, область, лежащая к юго-востоку от Мертвого моря на границе с Аравийской пустыней. По всей видимости, именно там и родилась легенда об Иове, который не был евреем по национальности, но был принадлежащим к семитической среде иностранцем эду-меем. Это весьма важно для автора книги. Как верно заметил С.С. Аверинцев, Иов настолько близок по крови и местожительству к иудейско-израильской сфере, чтобы верить вместе со своими друзьями в единого Бога откровения; и он настолько далек от этой сферы, чтобы являть нужный для философской притчи тип человека «вообще». Иов верит в того же Бога и стоит перед теми же проблемами, что и любой иудей, но он все-таки не иудей, и потому его устами можно было свободнее спрашивать об этом Боге, чем устами иудейского персонажа.

О том, что имя Иова и легенда о нем были хорошо известны в еврейской среде, говорит отрывок из речи пророка Иезекииля, где он упоминает Иова наряду с двумя другими легендарными праведниками древности Ноем и Даниилом. Имея в виду Иудею, пророк сказал: «И если бы нашлись в ней сии три мужа: Ной, Даниил и Иов, - то они праведностью своею спасли бы только свои души» (Иезекииль, 14: 14).

Скорее всего, легенда об Иове долгие века существовала в виде устного предания и была записана незадолго до того, как автор «Книги Иова» обратился к ней, вставив ее в качестве об рамления в свою поэму. Но без этой легенды и сама поэма была бы невозможна, ибо легенда воспроизводит жизненную ситуацию, которая дала повод для речей Иова, его друзей и всего, что происходит в поэме, а благополучный финал в свете речей героя в поэме приобретает иной, более глубокий смысл, не нарушая при этом художественной целостности всей книги.

Что же касается структуры поэтической части, то она состоит из трех бесед Иова с друзьями, где друзья по очереди дают свои объяснения бедствий Иова, а он отвечает им. Затем в ответ на призывы Иова раздаются речи Бога из бури. Цельность такой троичной схемы отчасти нарушена более поздними вставками - поэмой о мудрости (главы 26-31) и речами неожиданно появившегося неизвестно откуда четвертого советчика Елиуя. Но даже если принять эту гипотезу о позднейших вставках, что делают большинство исследователей, то все равно она не нарушает общего впечатления о книге как едином художественном целом.

Весьма сложно определить точную дату написания книги и установить, кто был ее автором, поскольку в ней практически отсутствуют детали исторического плана, которые помогли бы найти ориентиры. Как и других мудрецов, автора книги интересует не исторический контекст, а общечеловеческая ситуация. То, что действие книги происходит не в Иерусалиме, а в Эдоме, и некоторые особенности языка навели некоторых ученых на мысль о том, что автором книги был не еврей. Но большинство исследователей считает это маловероятным. Скорее всего, автор был мудрецом-хакамом, который жил где-то на окраине Палестины.

Известно, что начиная с VI века до н. э. иудеи и эдумеи находились в состоянии ожесточенной вражды. Тот факт, что в легенде, в прологе и эпилоге, они изображены с явной симпатией, говорит о том, что легенда была записана раньше этого времени. Что же касается поэтической части книги, то здесь среди ученых нет общего мнения. Одни считают, что она была написана в период вавилонского плена, другие -что позже. Некоторые исследователи ссылаются на сходство мысли и языка книги с проповедями Исайи Второго, считая, что образ страждущего Иова оказал влияние на описание Мессии у пророка. Если это так, то «Книга Иова» была написана раньше проповедей Исайи Второго, где-то вскоре после Иеремии. Есть и множество других гипотез: от VII - до V и даже IV веков до и. э.

Собственно говоря, точная дата создания книги для нас не столь важна, ибо, как я уже сказал, ее автор в духе традиции мудрых ставит общечеловеческие проблемы, не имеющие конкретного отношения к какому-либо времени. Однако ясно, что автор был образованным мудрецом-хакамом и прекрасно знал не только национальную, но и древневосточную литературу, в частности, вавилонскую и египетскую, например вавилонскую «Повесть о невинном страдальце» или египетскую «Беседу разочарованного со своей душой», хотя вряд ли можно говорить о заимствованиях или прямом влиянии этой литературы.

Перед нами произведение очень глубокое по мысли и совсем не столь однозначное, как это часто казалось толкователям. Нужно сразу сказать, что очень многие считали, да и сейчас считают, что автор «Книги Иова» поставил перед собой задачу^ обсудить проблему' невинных страданий и зла в мире и соотнести эту проблему с присущей Богу справедливостью, или решить проблему' теодицеи, объяснить, как Бог допускает страдания невинных и торжество зла в мире, подчиненном Его благой воле. Но читатели, ищущие ответ на эти вопросы в «Книге Иова», скорее всего, будут разочарованы, поскольку автор книги не ставил себе первоочередной целью ответить на них. Это надо понять правильно. Конечно, эти проблемы есть в книге, но они ставятся, пусть и очень остро, лишь для того, чтобы найти ответ на другой, более важный с точки зрения автора вопрос - о природе взаимоотношений человека с Богом. Чтобы понять «Книгу Иова», нужно поставить все отдельные, быть может, и очень знаменитые ее высказывания в контекст целого, и помнить, что ее кульминацией служат речи Бога, звучащие из бури.

Постараемся сделать это, проанализировав всю поэтическую часть книги в целом, проследив развитие ее мысли. Она начинается с полного отчаяния проклятия, которое кроткий и долготерпеливый доселе Иов шлет дню и часу своего рождения. «Погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: “зачался человек!” День тот да будет тьмою: да не взыщет его Бог свыше, и да не воссияет над ним свет!... Ночь та - да обладает ею мрак, да не сочтется она в днях года, да не войдет в число месяцев!... Да померкнут звезды рассвета ее: пусть ждет она света, и он не приходит, и да не увидит она ресниц денницы за то, что не затворила дверей чрева матери моей и не сокрыла горести от очей моих! Для чего не умер я, выходя из утробы, и не скончался, когда вышел из чрева? Зачем приняли меня колени? Зачем было мне сосать сосцы? Теперь бы лежал я и почивал; спал бы, и мне было бы покойно» (Иов, 3:2-13).

Как считают комментаторы, все это проклятье по своему глубинному смыслу представляет собой попытку оспорить и взять назад слова Бога при сотворении мира: «Да будет свет» (Бытие, 1: 3). Бог есть собственник дня, поскольку Он некогда вызвал свет из мрака, небытия и хаоса. Но если Бог «не взыщет» свою собственность, то она снова достанется мраку, небытию и хаосу.

Ничего не зная о договоре Бога с Сатаной, оказавшись лицом к лицу с невыносимыми страданиями, Иов не может уразуметь их причины, не может понять, за что справедливый и всемогущий Бог послал ему эти тяжкие испытания. Ведь он не знает за собой никакой вины. Все его твердые религиозные убеждения, все, что он знал доселе о благом и всемилостивом Боге, сейчас как будто опровергается опытом его безысходной боли.

Нужно понять, что проклятье, которое Иов шлет дню своего рождения, его желание умереть, объясняется именно этим крушением привычных религиозных представлений героя книги. Иов не подвергает сомнению само существование Бога и Его абсолютную власть. Герой скорбит, потому что слишком далек от Него. «Для чего Ты скрываешь лице Твое, и считаешь меня врагом Тебе? Не сорванный ли листок Ты сокрушаешь и не сухую ли соломинку преследуешь?» (Иов, 13: 24-25). А раз герой не может понять Бога и уразуметь Его волю, то жизнь теряет для него всякий смысл. И это ощущение богооставлен-ности и бессмысленности жизни тяжелее для него, чем любая физическая боль и душевные страдания, которые он испытал.

Друзья, пришедшие утешить Иова, предлагают, казалось бы, правильные доводы, пытаясь вернуть его к тем религиозным убеждениям, в которых он был воспитан и согласно которым прожил жизнь. Елифаз говорит ему, что в мире существует Божественная справедливость, воздающая праведникам и карающая грешников или их потомков. Ведь так учило Второзаконие: «Вот Я предлагаю вам сегодня благословение и проклятие. Благословение, если послушаете заповедей Господа ... А проклятие, если не послушаете заповедей Господа» (Второзаконие, 11: 26-28). Об этом говорила и мудрость «Притчей». Но уже Екклесиаст поставил эту мудрость под со мнение, указав, что в конечном счете на земле одна и та же участь ждет мудрецов и глупцов, праведных и неправедных.

Иов тоже усомнился в этой мудрости. Возражая Елифазу, Иов говорит о том, чему его научило страдание: отношение не так просто и пропорция греха и страдания не столь очевидна. Но разве Бог не праведен, и кто дерзнет обвинять Его, - вторит Елифазу Вилдад. На это Иов возражает, что перед лицом премудрого и непреклонного в Своих решениях Бога человеческая правота не имеет никакой цены. Такого Бога можно лишь умолять, чтобы Он сменил гнев на милость.

Отрешенно-горьковатый скепсис Екклесиаста, поставивший под сомнение некоторые истины школьной мудрости, в «Книге Иова» достигает трагедийного накала. Поначалу мирная и, казалось бы, пользуясь современным языком, академическая дискуссия Иова и его друзей постепенно накаляется, а потом взрывается отчаянным криком героя: «Невинен я, не хочу знать души моей, презираю жизнь мою. Все одно; поэтому я сказал, что Он (т. е. Бог) губит и непорочного и виновного. Если этого поражает Он бичом вдруг, то пытке невинных посмеивается. Земля отдана в руки нечестивых; лица судей ее Он закрывает, если не Он, то кто же?» (Иов, 9: 21-24).

Как видим, вопросы Иова за многие столетия предвосхитили монологи короля Лира в степи и рассуждения Ивана Карамазова о слезе невинного ребенка. Ослепленному болью Иову кажется, что Бог отвернулся от мира, и там воцарились хаос и зло. Сам же потерявший власть над собой Иов предстает перед нами в этих сценах как титанический бунтарь, наподобие Прометея, который дерзает обвинять Бога в своих бедах. В этот момент Бог для Иова - это Тот, Кто, выражаясь словами героя, «в вихре разит меня и умножает безвинно раны мои, не дает мне перевести духа, и пресыщает меня горестями»

(Иов, 9: 17-18). Несчастный страдалец умоляет Бога хотя бы на миг прервать его мучения: «Доколе Ты не оставишь, доколе не отойдешь от меня, доколе не дашь мне проглотить слюну мою?» (Иов, 7: 19). Но он не слышит никакого ответа.

Эта удаленность Бога, то, что Бог «скрывает лицо Свое» от него, все больше и больше мучает Иова. Если бы только можно было найти хоть какую-нибудь точку соприкосновения, хоть как-то понять, что Бог слышит его. «О, если бы я знал, где найти Его, и мог подойти к престолу Его! Я изложил бы пред Ним дело мое, и уста мои наполнил бы оправданиями; узнал бы слова, какими Он ответит мне, и понял бы, что Он скажет мне... пусть Он только обратил бы внимание на меня» (Иов, 23: 3-6).

Но Бог до поры до времени как бы не слышит его, не отвечая на его призывы и оставляя наедине со своими страданиями. И вместе с тем страдания учат Иова, что никакие беседы с людьми, даже искренне симпатизирующими ему, не могут помочь. Чем дольше длится беседа Иова с друзьями, тем глубже становится пропасть между ними. Друзья искренне убеждены в том, что они говорят, и по-своему красноречивы. Но они знают лишь школьную мудрость, думая, что постигли все тайны и что Бог живет по их школьным законам. 11а все вопросы у них есть заранее готовые и потому поверхностные ответы. На самом же деле, у них нет подлинного сочувствия к Иову, а защищая Бога, они защищают вовсе не Его, а мнимую школьную мудрость, которая питает их эгоизм и самодовольство.

Между тем по-прежнему уверенный в своей невиновности Иов дерзновенно решает добиться невозможного - перенести свое дело на суд Бога. «Я к Вседержителю хотел бы говорить и желал бы состязаться с Богом» (Иов, 13: 2). «Вот, я завел судебное дело: знаю, что буду прав. Кто в состоянии оспорить меня? Ибо я скоро умолкну и испущу дух ... Тогда зови меня, и я буду отвечать, или буду говорить я, а Ты отвечай мне. Сколько у меня пороков и грехов? Покажи мне беззаконие мое и грех мой» (Иов, 13: 18-23).

Знаменательно, что именно тот человек, который как будто обвиняет Бога столь дерзновенно, в то же время и уповает на Него с такой силой, какую редко встретишь на страницах Ветхого Завета. «А я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию; и я во плоти моей узрю Бога. Я узрю Его сам, мои глаза, не глаза другого, увидят Его. Истаивает сердце мое в груди моей» (Иов, 19: 25-28). Перед таким упованием меркнет всякая рационалистическая школьная мудрость.

Все комментаторы единогласно указывают, что это одно из самых темных мест Библии. С.С. Аверинцев дает несколько более точный перевод, чем в Синодальной Библии. «Мой Заступник жив, и в конце встанет над прахом Он, и, когда кожа моя спадет с меня, лишаясь плоти, я Бога узрю». Но и здесь, как и в подлиннике, не ясно, о каком моменте времени говорит Иов, употребляя выражение «в конце», - о том ли, что случится с ним перед тем, как он умрет, или уже после смерти. Если герой еще при жизни, пусть даже в ее последний момент, «лишаясь плоти», узрит Бога, то это значит, что Иов твердо верит, что вопреки всему в отпущенный ему краткий момент его земного существования он все-таки услышит ответ, который рассеет все его сомнения, наполнив его жизнь смыслом. Если же «в конце» значит уже после смерти, то тогда - и так считают христианские толкователи - в «Книге Иова» впервые в Ветхом Завете упоминается доктрина о загробной жизни и воскресении мертвых. Во всяком случае, проблема смерти отдельного человека волнует автора книги еще даже больше, чем Екклесиаста.

Когда спор Иова с друзьями заходит в полный тупик, в беседу неожиданно вступает новый персонаж Елиуй. (Как я говорил, многие считают этот эпизод позднейшей вставкой.) Елиуй моложе всех остальных, и он, очевидно, молчал из уважения к ним. Теперь же он поворачивает дискуссию в несколько иное русло. Опровергая жалобы Иова на то, что Бог, покаравший его бедами, враждебен ему, Елиуй говорит о воспитательном значении страданий. В духе доктрины послепленного иудаизма он утверждает, что Божественного произвола, нарушающего правду, нет и быть не может. Первородный грех повредил природу каждого человека, и потому правда Бога может быть карающей и исправляющей, даже если человек и не знает за собой никакой вины.

В конце своей речи Елиуй произносит вдохновенные слова о величии Бога, которое не поддается никаким рациональным объяснениям. «Вот, Бог велик, и мы не можем познать Его, число лет Его неисследимо. Он собирает капли воды; они во множестве изливаются дождем; из облаков каплют и изливаются обильно на людей. Кто может также постигнуть протяжение облаков, треск шатра Его» (Иов, 36: 26-29). Если Иов не может сказать, как движутся в воздухе облака, каким образом греются его одежды от солнца и южного ветра, как устроены небеса, сходные по блеску с медными зеркалами, то как он может спорить с Богом о своих несчастьях. «Окрест Бога страшное великолепие. Вседержитель! Мы не постигаем Его. Он велик силою, судом и полнотою правосудия. Он никого не угнетает. Посему да благоговеют пред Ним люди, и да трепещут пред Ним все мудрые сердцем» (Иов, 37: 22-24).

Даже если этот эпизод и позднейшая вставка, задача которой ввести в книгу идеи послепленного иудаизма, то с художественной точки зрения он очень хорошо подготавливает новый, неожиданный поворот действия. Сразу же после речи Елиуя начинается гроза. Отстраняя тех, кто пытался говорить о Нем, не являясь Им Самим, Бог Сам отвечает Иову из бури. Он ни словом не упоминает о грехах Иова, полностью игнорируя все аргументы его друзей. Вместо этого дискуссия переходит совсем в иную плоскость. Возникает впечатление, как будто Бог вообще не слышал речей Иова. По точной формулировке Мартина Бубера, то, что говорит Бог, не является ответом на обвинения Иова и даже вообще не связано с ними. Вместо того чтобы ответить Иову, Бог Сам задает ему вопросы: «Кто сей, омрачающий Провидение словами без смысла? Препояшь ныне чресла твои, как муж. Я буду спрашивать, и ты объясняй Мне» (Иов, 38:2-3). А затем Бог задает вопросы, которые должны показать всю неуместность домогательств Иова, заставить его почувствовать, что человек как тварное существо с его ограниченным кругозором не может судить Бога.

Бог произносит две полные высокой поэзии речи, задача которых показать, что Бог создал мир изначально и теперь поддерживает в нем Свой Божественный порядок, без чего мир вернулся бы в состояние хаоса. В своем бунтарском вызове Иов возомнил, что может указывать Творцу, как управлять Его творением и решился судить Бога. Поэтому ответ Бога принимает форму своеобразного выговора. Он напоминает о том, что первейшая обязанность сотворенного Богом человека признавать и славить своего Творца.

«Где был ты, когда Я полагал основания земли? Скажи, если знаешь. Кто положил меру ей, если знаешь? Или кто протягивал по ней вервь? На чем утверждены основания ее, или кто положил краеугольный камень ее, при общем ликовании утренних звезд, когда все сыны Божии восклицали от радости?» (Иов, 38: 4-7). Земля и море, облака, тьма и свет, снег и град - Иов не знает происхождение всех этих явлений и не может управлять ими. То же самое касается и животного мира. С мастерством, за которым скрывается не только точность наблюдения, но и явное любование, автор книги рисует животных, далеких от человека, ио близких Творцу. Лев и козы на скалах, дикий осел и единорог, павлин и страус, конь и ястреб - все они являют собой славу Бога. Громадный бегемот и внушающий ужас левиафан (крокодил) тоже воплощают творческую мощь Создателя. Исполненный красотой и радостью жизни, наделенный невыразимой гармонией, мир в то же время проникнут такой тайной, разгадать которую человеческий разум не может. Великая тайна мироздания выше понимания людей. Но то, что нельзя объяснить разумом, можно принять через веру и любовь. И тогда все встанет на свое место и вопросов больше не будет.

Поняв все это, Иов смолкает и смиренно кается перед Богом: «Я говорил о том, что не разумел, о делах чудных для меня, которых я не знал ... Я слышал о Тебе слухом уха, теперь же мои глаза видят Тебя; поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле» (Иов, 42: 5-6). Но истинное покаяние -это всегда перемена образа мыслей. Раскаявшись в своей самонадеянности и своем бунтарстве, Иов вступает в новые отношения с Богом, Которого герой познал теперь не «слухом уха», не из азов школьной мудрости, как его друзья, но благодаря опыту личного богообщения, увидев Его своими глазами. Этот опыт помог Иову принять казавшийся ему дотоле абсурдным мир со всеми его несовершенствами, злом и страданиями и установить новые, полные смысла и любви отношения с Богом.

Следующий вслед за этим эпилог вновь возвращает нас к написанной в прозе легенде об Иове. Бог наградил Иова, дав ему вдвое больше, чем он имел ранее. У него родились новые дети, и он прожил еще 140 лет и «умер в старости, насыщенный днями» (Иов, 42: 17). Но только теперь этот благополучный сказочный конец воспринимается читателями уже не как награда за долготерпение праведника, но как результат его новых отношений с Богом, Которого он видел своими глазами, со смирением и любовью приняв Его верховную власть.

Итак, проблема отношений человека и Бога - главная в «Книге Иова». Именно поэтому в конце друзья героя, строившие эти отношения на ложном фундаменте гордыни и мнимой, школьной мудрости, осуждены Богом, и только после жертвоприношения и молитвы Иова они получают прощение. Сам же Иов награжден мудростью, более глубоким пониманием Бога и мира. Как я уже сказал, проблема человеческого страдания и Божией справедливости, проблема теодицеи, не получила в книге решения, хотя ее решение с позиций школьной мудрости, да и, пожалуй, всякого рационального объяснения, отвергнуто автором. Он дает читателям понять, что объяснить страдания каким-либо рациональным путем нельзя. Но это и не было уж так важно для него, да и вообще в свете библейского мышления. В конце концов, еврейский народ родился в страданиях, и страдания сопровождали его на протяжении всей его истории. Главное - это установить правильные отношения с Богом. Если этих отношений нет, то человек либо впадает в отчаяние (как Иов), либо обращается к ложной мудрости (как его друзья). Если же такие отношения есть, то человек принимает тайну страданий, возложив упование на Бога. Поэтому главная поэтическая часть «Книги Иова» достигает кульминации в последних ее стихах, когда ложные отношения героя с Богом, основанные на мнимой школьной мудрости («я слышал о Тебе слухом уха»), заменяются отношениями лично пережитого опыта веры и любви («теперь же мои глаза видят Тебя»).

Вне всякого сомнения, самой известной из учительных книг является «Псалтирь». С традицией мудрых эта книга связана лишь частично, отдельными псалмами, и потому о ней нужно говорить специально. Слово «Псалтирь» - греческое, что значит арфа или цитра. Оно вошло в обиход благодаря греческому переводу этой книги, где каждое стихотворение, или песня, вошедшая туда, названа «псалом», или бряцание струн. В древнееврейском оригинале книга называется «Хваления», или книга Хвалений. Еврейское название указывает на общий принцип, по которому собраны стихотворения, вошедшие в «Псалтирь». Они написаны в форме хвалений Богу. Греческое же название связано с формой их исполнения. Они пелись или читались нараспев под музыкальный аккомпанемент.

Издревле псалмы были неотъемлемой частью богослужений сначала в ветхозаветной, а потом уже и в христианской Церкви. И сегодня они постоянно звучат в синагогах, без их чтения не обходится ни одно из богослужений православной Церкви. По ее уставу в дни Великого Поста каждую неделю, кроме Страстной, вся «Псалтирь» должна прочитываться дважды.

«Псалтирь» насчитывает 150 псалмов - в православной традиции 151, но 151-й псалом считается неканоническим. При этом в еврейской и следующей ей западной традиции существует разнобой с православной традицией в нумерации псалмов, поскольку при создании книги, когда псалмы собрали вместе, часть из них была разделена надвое редакторами-книжниками, а некоторые псалмы, наоборот, были соединены в одно стихотворение. По мнению новейших исследователей, текст книги редактировался несколько раз. В том виде, как

Псалтирь дошла до нас, ясно, что она возникла достаточно поздно, во всяком случае, уже после возвращения из плена, а может быть, и еще позже, где-то во II веке до н. э., хотя бблыпая часть вошедших сюда псалмов была написана гораздо раньше, еще до вавилонского плена.

Много споров ведется и о датировке отдельных псалмов. Несомненно, что значительное число их так или иначе связано с царствованием Давида. Согласно преданию, он сам был их автором и сочинял их на протяжении всей своей жизни, часто соотнося их с ее событиями. В древности считалось, что Давид вообще написал всю «Псалтирь». В еврейском оригинале имя Давида упомянуто в 73 псалмах, в Септуагинте - в 87. Современные специалисты считают, что некоторые их этих псалмов могли быть написаны кем-то другим и посвящены Давиду. Стоящие в оригинале слова ле давид можно перевести и как принадлежащий Давиду, так и как посвященный ему и потому написанный позже, возможно, уже после его смерти.

Но зато остальные псалмы появились, очевидно, в совсем другие эпохи. Кое-какие, предположительно, гораздо раньше, например, псалом Моисея (89), сочиненный, согласно преданию, по окончании сорокалетнего странствия в пустыне. Другие - много позже. Самый яркий пример тому 136-й псалом. «При реках вавилонских, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе» (Псалтирь, 136: 1). Как ясно из этих строк, псалом появился во время вавилонского плена. Есть основания полагать, что ряд других псалмов (1, 117 и другие), содержащих размышления о благах Торы, написаны уже после возвращения из Вавилона в эпоху Ездры. «Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных, но в законе Господа воля его, и о законе Его размышляет он день и ночь», - читаем мы в первом псалме, открывающем книгу.

Таким образом, «Псалтирь» состоит из псалмов, созданных в разное время и объединенных вместе, поскольку при всем различии датировки и разнообразии тона, все они представляют собой стихотворения, главным предметом которых является Бог и Его отношения с человеком. По сравнению с другими книгами Ветхого Завета, «Псалтирь» имеет гораздо более лирический характер. Однако этот лиризм совершенно особого плана - это культовый лиризм. Я имею в виду следующее. Хотя некоторые из псалмов были действительно написаны людьми, выражавшими чувства по поводу тех или иных конкретных жизненных обстоятельств, войдя в книгу, они стали частью литургической поэзии, предназначенной для Храмового богослужения. Поэтому, когда при чтении или пении в Храме в них употреблялось местоимение «я» или «мой» (например, «Господь - пастырь мой, я ни в чем не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим» (Псалтирь, 23:1 -2), имелся в виду, конечно же, не отдельный человек, но вся община верующих, которая собралась на богослужение. Большинство псалмов писалось изначально в расчете на эту общину верующих. По сути дела, для древних евреев в подобных стихотворениях различия между отдельным индивидуумом и общиной просто не было, ибо, согласно их вере, Бог открывался индивидууму только как члену общины верующих. Конечно, Бог может найти человека в любое время и в любом месте, но сам человек ищет встречи с Богом в определенное время и в определенном месте, участвуя в молитве целой общины. Слова из псалма «Величайте Господа со мною, и превозносите имя Его вместе» (Псалтирь, 33:4) очень точно передают литургический характер всей поэзии книги.

Современные исследователи делят псалмы на две категории. Первую называют гимнами. В них община верующих славит Бога. Подобные псалмы обычно начинаются с призыва к верующим прославить Бога, затем - в главной части - излагаются молитвы этого славословия, а иногда, хотя и не всегда, в конце вновь следует призыв к славословию, как бы повторяя первую часть. Примером этому наглядно служит 116-й псалом, самый краткий во всей книге. «Хвалите Господа все народы, прославляйте Его, все племена. Ибо велика милость Его к нам и истина Господа вовек. Аллилуйя».

Вторая группа - это псалмы, содержащие горестные стенания и прошения к Богу. Такой псалом обычно начинается с обращения к Богу, затем следует жалоба (либо на судьбу всего народа, попавшего в тяжкие обстоятельства, либо на горести отдельного человека - болезни, гонения, ощущение греховности). После этого автор обычно говорит о своем уповании на Бога, а затем излагается прошение к Богу, мольба вмешаться и помочь. В самом конце, хотя и не всегда, может прозвучать обещание прославить Бога. Примером может послужить 43-й псалом, в первых строках которого автор, обращаясь к Богу от лица общины, вспоминает о прошлых благодеяниях Бога. Затем следует жалоба на нынешнее положение: «Но ныне Ты отринул и посрамил нас» (Псалтирь, 43:10). После этого звучит упование на Бога: «Все это пришло на нас; но мы не забыли Тебя, и не нарушили завета Твоего. Не отступило назад сердце наше, и стопы наши не уклонились от пути Твоего» (Псалтирь, 43:18-19). А потом прошение: «Восстань на помощь нам, и избавь нас ради милости Твоей» (Псалтирь, 43:27).

Однако подобная классификация слишком жесткая и не всегда соблюдается в книге. Во всяком случае, она никак не отражает многообразия тем и настроений, содержащихся в псалмах. Есть смысл привести характеристику, которую дал «Псалтири» один из ранних отцов Церкви Афанасий Великий:

«Книга псалмов, кажется мне, ясно и подробно изображает всю жизнь человеческую, все состояние духа, все движение ума, и нет ничего у человека, чего бы она не содержала в себе. Хочешь ли каяться, исповедоваться, угнетает ли тебя скорбь и искушение, гонят ли тебя, или строят против тебя ковы, уныние ли овладело тобой, или беспокойство, или что-либо подобное терпишь, стремишься ли к преуспеянию в добродетели и видишь, что враг препятствует тебе, желаешь ли хвалить, благодарить и славословить Господа, в божественных псалмах найдешь наставление касательно этого».

Приведем несколько примеров. Знаменитый 103 псалом, которым начинается вечерняя служба в православной Церкви, представляет собой хвалебный гимн творению: «Благослови, душа моя, Господа! Господи, Боже мой! Ты дивно велик, Ты обличен славою и величием... Как многочисленны дела Твои, Господи. Все сделал Ты премудро, земля полна произведений Твоих!» (Псалтирь, 103: 1-24). Согласно Божественному плану творения, этот величественный мир венчает человек, который, как сказано в 8-м псалме, своей духовной природой стоит лишь немного ниже ангелов. «Что есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь его? Не много умалил Ты его пред ангелами, славою и честью увенчал его, поставил его владыкой над делами рук Твоих» (Псалтирь, 8: 5-6).

Но как человеку стать достойным столь великого призвания? На этот вопрос отвечает 18-й псалом - нужно следовать слову Божию, закону, открытому в Торе. «Закон Господа совершен, укрепляет душу; откровение Господа верно, умудряет простых» (Псалтирь, 18: 8). По мнению современных комментаторов, весь этот псалом как бы образно предвосхищает слова Канта: есть две вещи, которые вызывают во мне постоянное изумление, звездное небо над головой и нравственный закон в моем сердце.

Интересующимся историей богоизбранного народа 77-й псалом дает замечательное описание исхода из Египта и странствования по пустыне. Первый псалом рисует образ идеального праведника, а 100-й - справедливого царя. Но рядом с этим мы находим в псалмах и глубочайшее понимание бездн греха, таящихся в сердце человека. Самым знаменитым среди этих псалмов считается 50-й. Согласно преданию, Давид написал его после того, как пророк Нафан обличил его за связь с Вирсавией и убийство ее мужа. «Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои» (Псалтирь, 50: 1). Но не менее ярко глубина греха выражена и в 13-м псалме: «Господь с небес призрел на сынов человеческих, чтобы видеть, есть ли разумевающий, ищущий Бога. Все уклонились, сделались равно непотребными, нет делающего добро, нет ни одного» (Псалтирь, 13: 2-4). Но в противовес этим псалмам можно привести строки, выражающие твердую веру в милость и всепрощение Бога. «Щедр и милостив Господь, долготерпелив и многомилостив. Не до конца гневается и не вовек негодует» (Псалтирь, 102:8-9).

Вообще же о псалмах можно говорить очень долго и много. За недостатком времени я закончу, указав на особую группу псалмов, называемую мессианской, т. е. тех, где содержатся пророчества о Мессии. Так, в частности, в 21-м псалме дан образ страдальца, верного раба Бога, упраздняющего грех своей смертью. Знаменательно, что, согласно Евангелиям, Иисус Христос повторил на кресте строки этого псалма: «Боже мой, Боже мой, для чего Ты оставил меня?». (Псалтирь, 21:2).

АПОКАЛИПТИКИ. КНИГА ПРОРОКА ДАНИИЛА

Сегодня мы обращаемся к тем ветхозаветным текстам, которые в науке называют апокалиптическими. Это слово происходит от греческого глагола «открывать» и означает откровение. Наиболее яркий пример текстов такого рода - это, конечно же, «Откровение Иоанна Богослова» (Апокалипсис), последняя книга Нового Завета. Сегодня речь пойдет о предшественниках этой книги, подготовивших ее появление.

Главная тема апокалиптической литературы - откровение о «последних сроках» и грядущем царстве Яхве. Эта литература возникла после вавилонского плена и возвращения евреев на родину, когда пророчества прекратились. Ее авторы, которых называют апокалиптиками, продолжили традицию библейских пророков, повернув ее в новом ракурсе.

Как я уже говорил в связи с историческими книгами Ветхого Завета, история для древних евреев была важнейшей частью плана Бога о мире и человеке, поскольку в ней раскрывался изначальный замысел Бога. События, как они считали, неумолимо двигались вперед к конечной реализации этого замысла. Для евреев, как мы помним, было совершенно чуждо характерное, скажем, для пифагорейцев представление о цикличности истории, согласно которому эпохи сменяли друг друга, как времена года, повторяясь и возвращаясь по кругу. Не верили иудеи и в то, что историей движет случай или слепая Фортуна. Для евреев история была великой драмой, текст которой написан Богом и которая неотвратимо двигалась вперед к своему концу.

Библейские пророки писали об этом конце. За темнотой Судного Дня пророки видели наступление новой эры. Они говорили, что Царство Божие уже близко, и Царь грядет, чтобы судить, а затем и возродить еврейский народ. Они порой изображали грядущую новую эру в светлых тонах. Вспомним, например, пророка Исайю, учившего, что тогда все народы мира признают истинного Бога, и на земле воцарится истинная гармония. «Волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком, и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их» (Исайя, 11:6). Но великие пророки все же не давали подробного описания этого грядущего века, поскольку будущее интересовало их прежде всего в связи с настоящим.

Эта связь с настоящим у апокалиптков нарушена. Их волнует главным образом будущее и мистический смысл грядущих событий, они живут ожиданиями последнего Суда и явления Бога. О последних сроках арокалиптики рассказывают с помощью фантастических видений и причудливой символики.

У пророков откровения о последних сроках были подчинены общей задаче научить, вразумить или утешить слушателей. Поэтому у пророков еще не было развернутой панорамы картин-видений, но каждое видение в их речах существовало как бы отдельно и имело свой функциональный смысл. Эта закономерность начинает нарушаться лишь у Иезекииля, которого считают отцом апокалиптической литературы.

В отличие от пророков, задача апокалиптиков - не научить или утешить, но открыть сокровенные тайны мира. Выражаясь словами С.С. Аверинцева, тема пророков - история и вмешательство в нее Бога, вмешательство чудесное, но не разрушающее историю. Тема апокалиптиков - взрыв истории и ее переход в эсхатологию, последнее сражение добра и зла и «тот свет». В творчестве апокалиптиков древняя война Бога против врагов Своего народа обретает абсолютизированный облик последней и решающей битвы сынов света и сынов тьмы.

Голос пророков мощнее, и их перспектива зрения шире. Апокалиптики же берут лишь одну из тем, волновавших пророков, и разрабатывают ее с необычайной интенсивностью, трактуя ее в своем, характерном только для них ключе.

Опыт откровения тайн Бога у пророков выражался двояко: с помощью видений и с помощью слышания слов Бога. Видения сами по себе оставались бы необъяснимыми, ибо то, что видит пророк, обычно окутано символами, и нужно слово Бога, чтобы объяснить эти таинственные видения. Но чаще всего слово Бога приходило к пророкам без всяких видений, прямо и так, что они порой сами не могли сказать, как оно их достигло. В отличие от пророков, мудрецы-хакамы не представляли свои писания как плод откровения свыше. И тем не менее человеческая мудрость - это дар Бога, ибо всякое знание вытекает из трансцендентной мудрости.

В апокалиптической письменности эти традиции пророков и мудрецов как бы сливаются, дополняя друг друга, ибо сама эта письменность является откровением тайн Бога. Ее источником могут быть сны или видения, но она также может возникать и как следствие размышлений над Писанием. Ключ к этим снам, видениям или размышлениям обязательно дает слово Бога через откровение.

Речения пророка Иезекииля уже отчасти предвосхищают писания апокалиптиков. Хотя Иезекииль, подобно своим предшественникам, много говорил об открывающейся ему надежде, для его речений характерен особый, новый стиль, изобилующий странными видениями и причудливыми символами. Иезекииля, как, скажем, и Исайю, интересовал не только Судный День, но и тот новый век, который должен наступить после него. И вот в 38 и 39 главах своей книги он предсказал, что новому веку будет предшествовать последняя битва за Иерусалим с язычниками, отдаленными народами во главе с Гогом из страны Магог. В этот момент Бог решительно встанет на сторону Израиля, и таинственные полчища Гога погибнут в грандиозной битве. «И будет в тот день, когда Гог придет на землю Израилеву, говорит Господь Бог, - читаем мы у пророка, - гнев Мой воспылает в ярости Моей. И в ревности Моей, в огне негодования Моего Я сказал: истинно в тот день произойдет великое потрясение на земле Израилевой. И вострепещут от лица Моего рыбы морские и птицы небесные, и звери полевые, и все пресмыкающееся, ползающее по земле, и все люди, которые на лице земли, и обрушатся горы, и упадут утесы, и все стены падут на землю» (Иезекииль, 38:18-20). Так более раннее по времени видение пророка Иеремии о враге, грядущем с севера, превращается у Иезекииля в предсказание конечной битвы истории, вслед за которой наступит Царство Божие. «И покажу Мое величие и святость Мою, и явлю Себя пред глазами многих народов, - и узнают, что Я - Господь» (Иезекииль, 38: 23).

В изображении победы над Гогом у Иезекииля произошло очень важное, уже характерное для апокалиптиков смещение акцентов. Причина нашествия огромного полчища Гога - уже не в том, что Израиль нарушил завет с Богом, но в иррациональном натиске сил зла, которые должны быть побеждены в последней битве в истории человечества. Если пророки объясняли страдания нынешнего века нарушением завета с Богом и призывали к покаянию, то для апокалиптиков такого объяснения уже мало. Для них Израиль - жертва грандиозной и чудовищной злой силы, которая уничтожает на своем пути и грешников, и праведников.

Пытаясь объяснить тайну зла, апокалиптики пришли к крайне пессимистическому выводу в отношении современности. Для них нынешний век отделен как бы непроходимой стеной от грядущего века. Нынешний век находится целиком во власти злых сил во главе с Сатаной. Грядущий же век станет эпохой, которая не знает угнетения людей, безнравственности и самой смерти. Между этими двумя эпохами нет какой-либо связи или преемственности. Человек не может ничего сделать, чтобы улучшить существующее положение вещей. Остается только ждать вмешательства Бога, Который уничтожит нынешний век путем грандиозной мировой катастрофы.

Эсхатология - главная тема так называемого Малого Апокалипсиса Исайи. Речь идет о 24-27 главах книги пророка Исайи, которые, как считают современные библеисты, были написаны позже, чем остальные части этой книги, скорее всего в середине IV века до и. э., хотя точную датировку этих глав дать невозможно.

Для принадлежавшего к школе пророка Исайи автора этих глав мир (по точному определению о. Александра Меня) как бы разделился на два полюса. На одном - построенные на насилии языческие царства, а на другом - град спасения, идеальный Иерусалим. Силы, восстающие против Бога, олицетворены здесь чудовищами хаоса. Они мечутся и грозят, но уже близок День Суда, когда стихия зла будет окончательно побеждена. «В тот день поразит Господь мечем Своим, тяжелым, и большим и крепким... левиафана, змея изгибающегося, и убьет чудовище морское» (Исайя, 27:1).

Гибель сынов хаоса будет означать конец эры богопро-тивления, а вслед за этим возникнет новый мир, который станет венцом истории, ее переходом в Царство Божие. Гора Сион будет местом общения всех народов с истинным Богом. Яхве устроит здесь величественную трапезу для человечества, подобно тому, как царь при воцарении устраивает пир для своих подданных. Бог снимет покрывало с человеческих глаз и уничтожит исконного врага людей смерть, а с ней вместе и все печали. «Поглощена будет смерть навеки, и отрет Господь Бог слезы со всех лиц, и снимет поношение народа Своего по всей земле» (Исайя, 25: 8). Темный мир никогда более не восстанет. Он найдет свой конец в последней битве. «Мертвые не оживут; рефаимы (т. е. бессильные тени умерших людей, обитающие в царстве мертвых - шеоле) не воскреснут, потому что Ты посетил и истребил их и уничтожил всякую память о них» (Исайя, 26:14).

Такова участь сил зла. Иная судьба ждет верных Богу, хотя и им тоже предстоит пройти суровые испытания. «Ты умножил народ, Господи, умножил народ, - прославил Себя, распространил все пределы земли. Господи! В бедствии он искал Тебя, изливал тихие моления, когда наказание Твое постигало его. Как беременная женщина при наступлении родов мучится, вопит от болей своих, так были мы пред Тобою, Господи» (Исайя, 26: 15-17). Но испытания пройдут, и муки родов завершатся радостью. Тут пророк говорит о самом главном, высказывая новую для Ветхого Завета мысль о воскресении мертвых. Смерть не просто будет поглощена навеки, перестанет существовать, но меч Господень разрушит врата шеола, и верные Богу обретут новую жизнь в реальной полноте в но вом преображенном мире. В отличие от Иезекииля, речь идет не о воскресении народа Божия, который, подобно иссохшим костям, обрастет плотью и вернется на родину. Автор Малого Апокалипсиса имеет в виду уже индивидуальное воскресение мертвых, которых Бог выводит из шеола, чтобы они участвовали в его Царстве. «Оживут мертвецы Твои, восстанут мертвые тела! Воспряните и торжествуйте, поверженные во прах; ибо роса Твоя - роса растений, и земля извергнет мертвецов» (Исайя, 26: 19). Эта доктрина индивидуального воскресения очень быстро распространилась после возвращения из плена, и ее приняли все, кроме саддукеев.

Безусловно, самым широко известным апокалиптическим произведением, вошедшим в Ветхий Завет, является «Книга пророка Даниила». То, что было важнейшими темами у Иезекииля и в «Малом Апокалипсисе» Исайи, а также у пророков Иоиля и Захарии, теперь оформляется как особый жанр еврейской литературы, который становится затем весьма популярным и порождает множество сходных книг, не вошедших в канон Ветхого Завета. Среди подобных апокрифов можно назвать хотя бы книги Еноха, Патриархов или Баруха.

В греческом издании Библии и следующем ему русском «Книга пророка Даниила» помещена в раздел пророков. Однако в еврейском издании она входит в разряд агиографов, или писаний. Так произошло потому, что она была написана достаточно поздно, когда сборник пророков уже окончательно оформился. Кроме того, сама манера изложения и язык (часть книги написана уже по-арамейски) весьма сильно отличаются от писаний пророков.

Согласно преданию, Даниил был мудрецом-хакамом, который жил во время вавилонского плена. Часть глав книги написана прямо от лица Даниила, а ее действие происхо дит при дворе Навуходоносора и его преемников вскоре после переселения евреев в Вавилон. На основании всего этого долгое время считалось, что и сама книга была написана примерно в это же время в вавилонском плену. Однако уже в XIX веке такая датировка была поставлена под сомнение и оспорена большинством западных библеистов, которые выдвинули совсем иную гипотезу происхождения «Книги пророка Даниила».

Согласно этой гипотезе, книга появилась вскоре после Маккавейских войн, где-то ближе к середине II века до н. э., во время правления Антиоха Епифана (175-164), который пытался насильно внедрить в Палестине язычество. Он вошел в историю как жестокий гонитель иудаизма. Антиох Епифан требовал от своих подданных обязательного поклонения Зевсу. Он обложил евреев непомерными налогами и продал священную должность первосвященника в Храме за деньги. Когда иудеи отказались подчиниться его воле, Антиох издал приказ, вообще запретивший иудаизм. Согласно этому приказу, матери, допустившие обрезание своих сыновей, подлежали смертной казни, имевшиеся экземпляры Торы нужно было сжечь, соблюдение субботы и хранение Торы приравнивалось к государственной измене. В 168 году до н. э. Антиох ввел войска в Иерусалим. Он осквернил Храм, построив в нем алтарь Зевсу и приказав приносить на нем в жертву свиней, считавшихся по иудейскому закону нечистыми животными. Кроме того, Антиох построил множество языческих алтарей по всей Иудее, приказав евреям приносить в них жертвы Зевсу. Вполне понятно, что правоверные иудеи не могли смириться со всем этим. В стране вскоре вспыхнуло восстание, которое переросло в войну, получившую название Маккавейской войны, поскольку ее возглавили братья Маккавеи.

Согласно мнению большинства ученых, «Книга пророка Даниила» была написана неизвестным автором именно в этот период. Ее целью было разжечь веру в сердцах евреев и призвать их к стойкости перед лицом жестоких преследований, напомнив, что судьбы человеческой истории находятся полностью в руках Бога. Таким образом, автор книги как бы надел на себя маску мудреца, жившего во время вавилонского плена и провидевшего будущее, в том числе и события Макка-вейских войн.

И, действительно, в этот послепленный период, когда пророчества прекратились и никто уже, в отличие от классических пророков, не смел прямо говорить от лица Бога, появилось множество так называемых псевдоэпиграфов, писаний, авторы которых скрывали свое имя, присваивая имена знаменитых людей прошлого и говоря от их лица. Таковы были книги под названием «Вознесение Моисея», «Завещание 12 патриархов», «Книга Еноха» и т. д. Что же касается «Книги пророка Даниила», то здесь свою роль сыграли, видимо, также соображения безопасности, боязнь навлечь на себя преследования в период жестоких гонений веры.

В целом, с такой датировкой «Книги пророка Даниила» можно согласиться, хотя при этом следует помнить, что она не была абсолютно оригинальным произведением. Сочиняя ее, автор опирался на старые тексты и устные сказания, связанные с фигурой мудреца Даниила, переосмысляя этот материал в соответствии со своими задачами.

При всем единстве взгляда на мир книга довольно четко распадается на две части. Первая часть (главы 1 -6) состоит из эпизодов, где Даниил и его друзья противостоят всем попыткам заставить их приспособиться к требованиям языческой религии, вторая (главы 7-12) содержит апокалиптические видения Даниила. В книге традиции пророков и мудрецов сливаются воедино, как это часто бывало в послепленный период. Как и мудрецы, Даниил подчеркивает, что Бог Израиля - Бог всех народов, а язычество халдеев или персов - только временное заблуждение, отпадение от истинной мудрости. Как и пророки, автор книги ожидает конечного Богоявления. Причем приближение Царства Божия - это понятие, столь важное для Нового Завета, в Ветхом Завете впервые встречается у Даниила - для него уже в духе апокалиптиков ассоциируется с разгулом зла и беззакония.

Сохранение веры в истинного Бога и соблюдение Его закона было главной целью восставших иудеев во время гонений Антиоха Епифана. Эти гонения и образ самого Антиоха, несомненно, просматриваются в подтексте первой части книги. Она начинается с рассказа о падении Иерусалима, переселении евреев и избрании по приказу Навуходоносора иудейских отроков, красивых видом, понятливых для всякой науки и готовых служить в царских чертогах. Среди этих юношей был Даниил и три его друга Анания, Мисаил и Азария.

Даниил решил не оскверняться яствами с царского стола, а есть только дозволенную иудейским законом пищу, хотя это было очень сложно и опасно. Однако Даниил и его друзья добились своего. Они ели лишь овощи и пили воду, но лица их оказались красивее, а телом они были полнее всех других отроков, питавшихся с царского стола. Более того, за верность закону Бог «даровал четырем отрокам знание и разумение всякой книги и мудрости, а Даниилу еще даровал разуметь и всякие видения и сны» (Даниил, 1: 17). Так пленные юноши, сохранившие верность Богу, стали мудрецами, которых Навуходоносор возвысил и приблизил к себе.

Вскоре же Даниил на деле доказал, что его мудрость во много раз превосходит мудрость тайновидцев и гадателей, чародеев и халдеев. Даниил выполнил, казалось бы, невыполнимую задачу, недоступную простой человеческой мудрости. Бог, милость Которого Даниил и его друзья испросили в молитве, открыл им не только правильное толкование сна Навуходоносора, но и сам этот сон, содержание которого царь отказывался рассказывать кому бы то ни было. Поняв это, царь признал всемогущество Яхве, сказав: «Истинно Бог ваш есть Бог богов и Владыка царей, открывающий тайны» (Даниил, 2: 47). Такое определение уже не столько в духе мудрецов, сколько в духе апокалиптиков.

Сам же сон Навуходоносора отныне вошел в мировую литературу. Царь увидел во сне огромного истукана. Голова у него была из золота, грудь и руки - из серебра, чрево и бедра -из меди, а ноги - частью железные, частью глиняные. Вот вам знаменитый колосс на глиняных ногах. Камень, свалившийся с горы, с легкостью разрушил громадного истукана.

Толкуя сон царя, Даниил связал его смысл с предсказанием о четырех царствах, последовательно сменяющих друг друга. Они не названы, но, согласно мнению большинства ученых, золотая голова - это Вавилонская империя, серебряная часть истукана - Мидийское царство, медная часть - Персидское царство, железная часть - империя Александра Македонского, а глиняные ноги - эллинистические царства Сирии и Египта, т. е. Сирийское царство Антиоха, которому предстоит скорая гибель. Так, во всяком случае, очевидно, понимали этот сон первые читатели книги, стремившиеся сохранить верность Богу во время гонений. Такое понимание было вполне закономерным, ибо, выражаясь словами книги, Бог «изменяет времена и лета, низлагает царей и поставляет царей» (Даниил, 2: 21).

Сходство с античным мифом о четырех веках человечества - золотом, серебряном, медном и железном - здесь чисто внешнее, поскольку там за худшим из веков - железным - вновь должен наступить золотой. Как я уже говорил, идея цикличности чужда Библии. История в Библии имеет конец. Выражаясь словами книги, «во дни тех царств Бог Небесный воздвигнет царство, которое во веки не разрушится, и царство это не будет передано другому народу; оно сокрушит и разрушит все царства, а само будет стоять вечно» (Даниил, 2:44). Это, разумеется, уже Царство Божие, неподвластное никакому тлению и перемене.

Далее книга рассказывает об испытаниях, которым подверглись Даниил и его друзья. Когда Навуходоносор распорядился изготовить золотой истукан с тем, чтобы его подданные под страхом быть брошенными в печь, раскаленную огнем, кланялись ему, Анания, Мисаил и Азария отказались исполнить царский приказ. Их стойкая вера как бы выразила дух Маккавейского восстания. «Бог наш, Которому мы служим, силен спасти нас от печи, раскаленной огнем, и от руки твоей, царь, избавит. Если же и не будет этого, то да будет известно тебе, царь, что мы богам твоим служить не будем, и золотому истукану, который ты поставил, не поклонимся» (Даниил, 3: 17-18). Исполнившись ярости, Навуходоносор приказал разжечь печь в семь раз сильнее, чем обычно, и бросить туда трех юношей. Но ангел Божий, присоединившись к ним в огне, сохранил их целыми и невредимыми. Увидев это, царь вновь восславил Бога иудеев, а трех юношей возвысил.

Затем Даниил вновь разгадал сон не в меру возгордившегося Навуходоносора, указав царю, что он, впав во временное безумие, должен познать, что не он, а Всевышний «владычествует над царством человеческим и дает его, кому хочет» (Даниил, 4: 22).

Даниил разгадал и смысл таинственной надписи на стене, которую увидел преемник Навуходоносора нечестивый Валтасар, пивший на своем пиру из священных сосудов Иерусалимского Храма. Бог положит конец его царству; оно будет разделено и отдано мидянам и персам. В ту самую ночь Валтасар был убит, и Дарий Мидянин принял его царство.

И, наконец, когда уже при Дарии вопреки царскому запрету Даниил все же три раза в день молился Богу, его бросили в ров со львами. Но Бог сохранил его целым и невредимым, послав ангела. И тогда Дарий распорядился, чтобы «во всякой области царства моего трепетали и благоговели пред Богом Данииловым, потому что он есть Бог живой и присносущий, и царство его несокрушимо, и владычество Его бесконечно» (Даниил, 6: 26).

Как видим, Бог дает не только мудрость верным Ему, но и спасает их во время тяжких испытаний. Здесь, разумеется, не было ничего нового в сравнении с другими книгами Ветхого Завета. Но именно это и нужно было вновь услышать иудеям в период гонений Антиоха Епифана.

Вторая часть книги написана полностью в традиции апокалиптической литературы. Апокалиптические видения начинаются с 7-й главы. Мировая история изображена в них в виде борьбы четырех фантастических зверей, которые вышли из моря. Первый - как лев, но у него орлиные крылья; второй похож на медведя с тремя клыками между зубов; третий - как барс с четырьмя птичьими крыльями и четырьмя головами. Но самый ужасный и сильный четвертый зверь с железными зубами и десятью рогами. Каждый из этих зверей символизирует ту или иную державу. (Согласно традиционному толкова нию, Вавилонскую, Мидийскую, Персидскую и Македонскую.) Всё это царства мира сего; море, которое их породило, -библейский символ демонизма, а их устрашающий облик указывает на звериную сущность этих царств, олицетворяет разрушительные силы истории. Но им противостоят созидательные силы, изначально заложенные в Божественном плане творения. А потому конец истории для Даниила, или лучше сказать, автора книги, - это новая ступень на пути человечества. Грядущее созидается в противоборстве этих двух начал и находит свое осуществление в торжестве Небесного Града. Этот град является для того, чтобы открыть твари мир Божественного света.

Очам Даниила открылась следующая картина. «Видел я, наконец, что поставлены были престолы и воссел Ветхий Днями; одеяние на Нем было бело, как снег, и волосы главы Его - как чистая волна; престол Его - как пламя огня, колеса Его - пылающий огонь» (Даниил, 7: 9). Хищные монархии оставлены властвовать только «на время и на срок». А затем в облаке небесной славы сойдет Победитель и положит им конец. «Видел я в ночных видениях, вот, с облаками небесными шел как бы Сын человеческий, дошел до Ветхого Днями и подведен был к Нему. И Ему дана власть, слава и царство, чтобы все народы, племена и языки служили Ему; владычество Его -владычество вечное, которое не прейдет, и царство Его не разрушится» (Даниил, 7: 13-14).

Для Даниила Сын человеческий - это особое существо, грядущее среди облаков и превосходящее всех смертных. Это одновременно и Сам Мессия, и весь «народ святых Вышнего», т. е. Церковь Бога. Вся книга пронизана мыслью о противоборстве двух миров - Мессии и Его противника с конечным торжеством Мессии. Человеческие же дела неразрывно связаны с этой духовной битвой, которая кипит во вселенной между силами света и тьмы.

Интересно, что автор книги дает и предсказание о том, когда наступит конец света. Архангел Гавриил, страж Божьего престола, открывает Даниилу, что давнее пророчество Иеремии о конце испытаний, наступающем через 70 лет, не нужно понимать буквально. По словам Гавриила, пророк имел в виду не года, а семилетия, т. е. 490 лет. «Семьдесят седьмин определены для народа твоего и святого города твоего» (Даниил, 9:24). Этот период делится на три этапа. Первый - от Иеремии до возвращения из плена (вавилонская эра). Второй - время господства мидян, персов и греков. А в последнюю седьмину придут самые тяжкие испытания. Надменный богохульник прервет богослужения в Храме, и воцарится «мерзость запустения». Даниил видит, как враг «вознесся до воинства небесного и низринул на землю часть сего воинства и звезд, и попрал их. И даже вознесся на Вождя воинства сего, и взята была у Него ежедневная жертва, и поругано было место святыни Его» (Даниил, 8: 10-11). Нет сомнений, что первые читатели видели в этом враге Антиоха Епифана.

Но автор книги предсказал и конец гонений через три с половиной года. И, действительно, правление Антиоха Епифана кончилось приблизительно в это время. Однако конец мира не наступил, хотя новая эпоха духовной жизни человечества, Рождение Иисуса Христа было уже близко.

МИР НАКАНУНЕ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА.

КУМРАНИТЫ

К началу новой эры, к моменту Рождества Христова мир находился в состоянии духовного кризиса. В пределах Римской империи старая религия теряла свое значение, а ее обряды часто превращались в утратившие всякий смысл и необходимые только для проформы обязанности. Люди смутно чувствовали, что мир, пользуясь метафорой Шпенглера, близок к закату, а грядущее казалось им неведомым и страшным. Видя смерть пантеона языческих богов, некоторые мыслители Рима утверждали, что религия вообще есть вредное заблуждение, а жизнь человека - не что иное, как случайная игра материи, которая самоуничтожается и переходит в иные формы. Вы все, наверное, помните по курсу античной литературы не очень оригинальные рассуждения Лукреция (он опирался на Эпикура, Демокрита и Эмпедокла) о том, что душа материальна и разрушается вместе с телом - его поэма «О природе вещей» была написана именно тогда.

Но человеку никогда не было свойственно примиряться с идеей бессмысленности бытия. Не находя ответа в старом и знакомом, люди той поры стали жадно искать новое, дотоле неизвестное. В пределах Римской империи тогда чрезвычайно сильно возрос интерес к религиям Востока и разного рода чужеземным культам, широко распространились мистика, оккультизм, астрология и магия. Очень популярными сделались и языческие религиозные мистерии, участие в которых якобы очищало человека, приобщая его к судьбе умирающего и воскресающего бога. Человек чувствовал себя беззащитным в окружающем мире и всячески стремился найти выход и обрести спасение. Вера в приход Мессии получила тогда распространение далеко за пределами Палестины - вспомним знаменитую эклогу Вергилия (40 г. до н. э.), провозгласившую наступление нового золотого века, символом которого был младенец, которому надлежало вскоре родиться. Эта вера выражалась также в создании разнообразных тайных обществ и религиозных общин. Люди в тот момент истории стояли на перепутье, пытаясь постичь смысл духовных истин и жадно ища ответы на свои вопросы. Таким образом, почва для нового учения, возвещенного Христом, и новой религии, носящей Его имя - христианство, была как нельзя более благоприятна.

Однако в Палестине, попавшей под власть Рима и ставшей римской провинцией в 63 г. до н. э., духовный климат был несколько иным, чем в остальных частях империи. Евреи отнюдь не утратили веры в единого Бога Яхве, и к моменту Рождества Христова их вера была как никогда крепкой. Но и евреи тоже, и даже, возможно, больше, чем другие народы Римской империи, находились в напряженном ожидании прихода Мессии, о Котором им уже несколько веков назад возвестили пророки и о Котором в более позднее время писали апокалиптики. Духовная почва для возникновения христианства была, казалось бы, готова, хотя парадоксальным образом распространение новой религии в Палестине именно в силу твердой и даже несколько окостеневшей веры израильтян с ее жестким дог матизмом стало гораздо более трудным, чем в других частях Римской империи.

Для нашего курса, для правильного понимания Нового Завета особенно важно представить себе более подробно, что же происходило тогда в Палестине, на родине Христа. Как я уже сказал, она была частью Римской империи и делилась на три области: Галилею, Самарию и Иудею. Из лекций по Ветхому Завету мы помним, что самаряне сильно отличались от евреев, поскольку этот народ возник от смешения разных этносов. Еще в 721 году до н. э. евреи, жившие в Самарии, были уведены в плен ассирийским царем Саргоном, и на их место насильно поселили целые колонии других народностей, тоже покоренных ассирийцами. Эти поселенцы смешались с остатками коренного населения, образовав новый народ - самарян. Они говорили на одном языке с евреями - арамейском, но их религия существенно отличалась от иудейской. Хотя самаряне приняли учение о едином Боге-Яхве и Пятикнижие, они отвергли все остальные книги Ветхого Завета и, в частности, пророческие. Не приняли они и иудейское предание. Евреи считали, что самаряне были даже хуже язычников, и не вступали с ними в общение, чтобы не оскверниться. Вспомним, например, как были удивлены ученики Христа, когда они увидели, что Он вступил в беседу с женщиной-самарянкой у колодца.

Что касается северной части Палестины, называвшейся Галилеей, то там в основном жили евреи, хотя здесь также было и немало язычников. Постоянное общение с ними привело к тому, что галилейские евреи были более терпимы, чем жители Иудеи, а также к тому, что их диалект арамейского языка отличался от иудейского варианта, и это отличие сразу же бросалось в глаза, или лучше сказать, резало слух. Именно поэтому стражники иерусалимского первосвященника моментально узнали галилеянина в апостоле Петре, который последовал за Христом во двор первосвященника и там ждал результатов суда над Учителем. Петру сказали: «Ты был с Иисусом Галилеянином... Речь твоя обличает тебя» (Матфей, 26:69-73).

Иудея же была населена исключительно евреями. Именно здесь находился Иерусалим с его вновь отстроенным после вавилонского плена Храмом, получившим название Второго Храма. Иногда и вся эпоха после возвращения из Вавилона и до разрушения Храма римлянами в 70 году н. э. называется эпохой Второго Храма. Недалеко от Иудеи, на ее южной границе находилась Идумея, как в Риме называли Эдом. Идумея во II веке до н. э. была завоевана евреями, и ее население было обращено в иудаизм.

В 37 году до н. э. идумейский царь Ирод, прозванный Иродом Великим, получил от Рима звание царя и стал править всей Палестиной и Идумеей. Во время его царствования, которое длилось 40 лет, и родился Иисус Христос. Однако после смерти Ирода Великого римляне разделили его царство между тремя его сыновьями, но ни один из них больше не удостоился царского венца. Старший Архелай получил Иудею, Самарию и Идумею; Ирод Антипа - Галилею и Перею (южную область Заиорданья), а Филип - ее северо-восточную часть. Архелай именовался этнархом, т. е. правителем, а его братья тетрархами, т. е. четверовластниками, как их называет славянское Евангелие, что первоначально означало правитель одной четверти провинции, а потом стало значить вообще мелкий правитель. Архелай был низложен в 6 году н. э. На его место Рим назначил своего прокуратора, т. е. губернатора. В обязанности прокуратора входило управление римским войском, взимание налогов; он также имел право казнить преступников. Во время общественного служения Христа, как мы все хорошо знаем из романа Булгакова, римским прокуратором был Понтий Пилат.

Главной достопримечательностью Иерусалима и предметом особой гордости всех евреев был Храм. Есть множество картин, изображающих этот Храм, а в Израиле в наши дни в одном из музеев имеется его миниатюрная копия. На ней хорошо видно, что Храм был очень большим по тем временам строением, со всех сторон окруженным портиками. Под их сводами учители Торы поучали народ. Но здесь также продавался скот (тельцы, быки, овцы и голуби), предназначавшийся для жертвоприношений. Кроме того, здесь же располагались и люди, в обязанность которых входило обменивать иностранные деньги на местные, еврейские, ибо только такие деньги принимались в Храме. Все это, как можно догадаться, создавало шум и мешало молитве. В силу этого легко понять, почему Иисус Христос изгнал продавцов и менял из Храма, опрокинув их столы.

В самом Храме имелись три возвышавшиеся друг над другом террасы. Первая называлась Двором язычников, потому что сюда имели доступ все, в том числе и язычники. Вторая - Дом Израилев, делившийся на Двор женщин (они не могли идти дальше) и Двор Израильтян, а третья - Двор священников. В глубине Двора священников находилась главная часть Храма, которая делилась на два помещения. Первое называлось Святилище. Тут находился золотой семисвечник, алтарь для каждения и стол для особых жертвенных хлебов предложения. Второе помещение называлось Святое Святых. Оно считалось местом особого присутствия Бога и было совершенно пусто после того, как во время разрушения Иерусалима оттуда бесследно исчез ковчег завета. От Святилища Святое Святых было отделено особой завесой, и только один первосвященник один раз в году мог входить во Святое Святых, внося іуда в праздник очищения жертвенную кровь.

Евреи считали, что у них может быть только один Храм -Иерусалимский, что соответствовало их вере в единого Бога-Яхве. Каждый благочестивый иудей, живший не только в Иерусалиме, но и в многочисленных местах еврейского рассеяния, или диаспоры, если у него только была такая возможность, считал своим священным долгом посетить Иерусалимский Храм хотя бы раз в году на праздник Пасхи и принести положенную по ритуалу жертву в виде животных или птиц. Поэтому каждый год на Пасху в Иерусалим стекалось великое множество народа, и священнослужители не успевали справляться со своими обязанностями в течение одного дня.

Но так бывало только на Пасху и в некоторые другие великие праздники. В остальное время евреи молились в синагогах, которые они строили везде, где селились. Синагога -греческое слово, которое означает место или дом собрания, по-славянски сонмище. В синагоге хранились свитки Библии. Во время молитвенных собраний, которые происходили обязательно каждую субботу, но могли иметь место и в другие дни недели, после общей молитвы читался отрывок из Священного Писания, а затем этот отрывок изъяснял кто-нибудь из присутствующих. Начальник синагоги обычно поручал толкование тому, кто, по его мнению, мог справиться с этой задачей. Из Евангелий мы знаем, что Иисус Христос не раз толковал в синагоге отрывки из Священного Писания, которые предвосхищали Его учение.

Священнослужители делились на три группы, имевшие соответственно три степени посвящения. Низшую ступень посвящения имели левиты. Их обязанностью первоначально была забота о скинии, но после ее исчезновения и возвращения евреев из вавилонского плена левиты стали прислуживать в Храме, следя за чистотой и порядком.

Следующая ступень посвящения - священники. Они приносили жертвы в Храме, совершали благовонные воскурения, зажигали светильники, трубили в трубы для сбора верующих, очищали по особому чину скверну и первоначально учили народ закону Божию, хотя потом эту обязанность стали выполнять специально обученные книжники, или учители закона, не имевшие посвящения. Книжники следили за сохранностью свитков Библии, толковали ее и руководили школами по обучению юношества. К ним также часто обращались за юридическим советом, когда нужно было найти соответствующие данному случаю нормы закона и предания. Таким образом они как бы совмещали функции учителя и юриста, хотя и не имели посвящения.

Высшую же ступень посвящения занимал первосвященник, который только и мог один раз в году входить в Святое Святых. Первосвященник был главой всего священства и должен был происходить из рода Аарона.

После возвращения из плена евреи учредили особый юридический орган, который назывался Синедрион, или Великий Совет. Синедрион должен был выносить решения по всем важнейшим вопросам как религиозного, так и политического характера и был Высшим Судом у евреев. Однако римляне, завоевав Палестину, существенно урезали власть Синедриона, отняв у него, в частности, право казнить кого бы то ни было. Дело человека, признанного достойным казни, Синедрион передавал для окончательного решения римскому прокуратору, который, если считал это нужным, мог привести приговор в исполнение. Именно так и произошло с Иисусом Христом. В Синедрион входили первосвященники (т. е. правящий на тот момент и ушедший на покой), старейшины, т. е. священники и миряне, представлявшие наиболее влиятельные слои общества, и книжники.

Хотя к моменту Рождества Христова практически все иудеи имели очень твердую веру и отличались искренней набожностью, тем не менее среди них все же существовали существенные различия в вопросе о том, как именно нужно следовать догматам веры в повседневной жизни. Эти различия были настолько сильными, что все общество разделилось на враждовавшие между собой религиозные партии. Главными среди них были фарисеи и саддукеи. Заметную роль играли также ессеи.

Наибольшим влиянием в народе пользовалась партия фарисеев. Само это слово значит «отделенные». Оно понималось в смысле лучшие, лучшая часть иудейского общества, истинные хранители религиозных ценностей, отделенные от всех прочих, которые эти ценности должным образом не хранят. Фарисеи верили в то, что важнейшая задача евреев - не смешаться с покорившими их язычниками. Поэтому они требовали строжайшего соблюдения всех правил веры и, прежде всего, обрезания, молитвы и постов. Они признавали боговдохновенными все книги Ветхого Завета, не только Пятикнижие, но и писания пророков и агиографические книги. Большое значение они также придавали и устному преданию, веря в бессмертие души, в загробное воздаяние человеку за его грехи, в воскресение мертвых, а также в злых и добрых духов, ангелов и бесов. Они были убеждены, что Моисей написал не только Тору, но и был автором устного предания, которое ее комментировало. Этот устный закон они называли «Преданием старцев» и бережно хранили его, требуя его соблюдения. На материале их записей этого устного закона около 200 года н. э. возникла целая книга, названная Мишной, а позже ее расширенное и дополненное издание - Талмуд.

Следуя учению апокалиптиков, фарисеи верили, что нынешний век целиком находился под властью темных сил и был обречен на гибель. Они ждали наступления нового века, когда Бог вмешается в человеческую историю, уничтожит силы зла, установит Свое Царство на земле и вернет евреям их власть в Святой Земле. Таким образом, они представляли себе Мессию не духовно, но, по выражению отцов Церкви, плотски, как воинственного земного царя, который освободит евреев из-под власти римлян и создаст могущественное еврейское государство, которое и будет Царством Божиим на земле. В силу таких взглядов им было трудно не только принять учение Христа, но и, прежде всего, увидеть в Нем долгожданного Мессию. Добавим к этому, что нравственное учение фарисеев часто отличалось мелочным формализмом. Они требовали исполнения не только всех предписаний Пятикнижия, но еще и устного предания, что приводило к утрате духовности, к простому обрядоверию. Исполни все предписания и спасешься. Все это было хорошо видно Иисусу Христу, Который резко критиковал фарисеев.

Но вместе с тем лишь одни фарисеи из всех религиозных партий были тогда популярны в народе. Этому способствовала возвышенность идеала, который они исповедовали, пусть даже и порой только на словах, их вражда к римлянам, их внешне строгий образ жизни и их внимание к простым людям, которых они учили истинам веры. Хотя в целом они отвергли Христа, все же некоторые из них, пусть поначалу и тайно, стали Его учениками. Таковым был, например, Никодим, влиятельнейший среди фарисеев член Синедриона, который посетил Христа ночью, а потом вместе с другим фарисеем Иосифом Аримафейским участвовал в Его погребении.

Да и будущее из всех религиозных партий было только у фарисеев. После разрушения Второго Храма римлянами в 70 году н. э. все остальные партии прекратили существование, и лишь фарисеи как хранители закона и учители благочестия со временем превратились в раввинов, наставников иудаизма.

Представители второй партии - саддукеи - находились в непримиримой вражде с фарисеями. Это понятно, поскольку они проводили политику компромисса, замирения римских оккупантов. Саддукеи в основном принадлежали к семьям священнослужителей и влиятельных политических деятелей, а потому им было особенно важно ладить с римлянами. Они провозгласили себя строгими последователями Пятикнижия, настолько строгими, что отвергли не только устное предание, сложившееся вокруг Торы, но и принижали значение других книг Ветхого Завета. Это во многом определило особенности их вероучения. Так, они отвергли воскресение мертвых, ибо о нем ничего не сказано в Пятикнижии. Они не верили и в существование ангелов и бесов, а возможно, также и в загробную жизнь. Не разделяли они и апокалиптических ожиданий, свойственных всем остальным партиям и сектам. Не думая о завтрашнем дне, саддукеи всеми силами старались сохранить существующий порядок вещей. Поэтому они не только охотно вступали в сотрудничество с римлянами, но и даже допускали в свое учение элементы эллинизма и «либерального» толкования Священного Писания. Так они пытались согласовать различные места Библии с учением греческих философов и найти сходные с библейскими рассказами мифы и легенды других народов. Не веря в будущую жизнь, они пытались любыми способами достичь земных радостей и благ, а потому их нравственный уровень был часто весьма низким. Во время земной жизни Христа Синедрион состоял в основном из саддукеев, и осуждение Христа на смерть было в первую очередь делом их рук.

Кроме фарисеев и саддукеев, среди иудеев существовали и еще некоторые партии, или секты, гораздо более малочисленные. Назовем среди них иродиан, которые являлись сторонниками династии Ирода и надеялись добиться автономии Израиля мирным путем. С другой стороны, зелоты, или ревнители, наоборот, отвергали любую власть над народом Божиим, кроме власти Самого Яхве, и искали удобный случай, чтобы поднять восстание. Помимо них, были еще и религиозные секты ессеев, терапевтов и кумранитов. Современные ученые считают, впрочем, что все они были одной сектой, имевшей поселения в разных местах, но исповедовавшей сходную доктрину. Всех их часто называют одним именем - ессеи. Отделившись от остальных иудеев, они удалились от мира, который считали обреченным, и жили полумонашескими общинами в ожидании близкого конца света.

Понять их настроения нам помогли замечательные археологические открытия середины прошлого века. В 1947 году в Иудейской пустыне, в районе Мертвого моря, называемом Кумран, местный бедуин случайно забрел в одну из пещер, во множестве имеющихся там в известковых скалах. Внутри пещеры бедуин обнаружил несколько глиняных сосудов, в один из которых были засунуты три пергаментных свитка, оказавшиеся древними рукописями. Эти рукописи он продал сирийскому монастырю Святого Марка в Иерусалиме. Затем бедуины, поняв выгоду, которую они могли извлечь от продажи подобных рукописей, нашли еще несколько свитков в той же пещере, которые на этот раз купил Еврейский университете в Иерусалиме, где ученые сразу же оценили их древность и начали их изучение.

В последовавшие затем годы в Иордании, где находится Кумранский район, начались поиски новых рукописей, в которые теперь включились и профессиональные археологи, обнаружившие более 150 свитков. Вскоре и бедуины, не отказавшиеся от прибыльного дела, нашли новые манускрипты в пещерах, расположенных в 20 км к югу от Кумрана. Потом открытия как археологов, так и бедуинов продолжались - были обнаружены новые пещеры и новые рукописи. К концу 1952 года количество рукописей было уже столь велико, что была создана специальная международная научная комиссия для их изучения, но находки все еще продолжались до 1956 года.

Параллельно с этим археологи вели раскопки в развалинах неподалеку от самой первой пещеры в Кумране в местечке Хирбет-Кумран. Ученые установили, что здесь находилось место, где когда-то жили люди, писавшие эти древние рукописи. Очевидно, в момент опасности, скорее всего, в 70 году, когда римляне жестоко разгромили иудейское восстание, рукописи и спрятали в пещерах. Писавшие их люди, вероятно, надеялись скоро вернуться, но этого не случилось, и рукописи пролежали в пещерах около двух тысячелетий.

Постепенно на основании археологических раскопок и изучения манускриптов, найденных в пещерах (наряду с библейскими книгами и апокрифами там были найдены документы, предназначавшиеся специально для членов общины, такие, например, как «Устав общины»), ученым удалось открыть, как жили кумраниты и каким было их религиозное учение. Обо всем этом сейчас уже много написано. У нас, в частности, в книге ИД. Амусина «Кумранская община» (М.: Наука, 1983).

По мнению специалистов, в Кумране жило от 200 до 400 человек. Судя по всему, хозяйственная жизнь общины была в основном самодостаточной. Ее члены сами производили все для них необходимое трудами своих рук, стараясь как можно меньше покупать на стороне. Это отвечало основному принципу существования общины - замкнутости, обособленности от внешнего мира. Вся жизнь кумранитов строилась на коллективистских началах: совместное владение имуществом (после более или менее продолжительного испытательного срока имущество новичков, или новициев, желавших стать полноправными членами общины, обобществлялось), совместный труд и коллективное потребление, т. е. коллективные трапезы. Устав предписывал посвящать учению «треть всех ночей» года, а дневное время отдавать труду, чередовавшемуся с трапезами и ритуальными омовениями.

По своему составу община имела строгую иерархическую структуру. Ее члены делились на священников, левитов, других полноправных членов общины и новициев. Кроме того, кум-раниты также строго соблюдали иерархию возраста и стажа пребывания в общине. Все члены общины делились на десятки, во главе каждой из которых стоял священник. В десятке также имелся человек, толкующий учение. Высшим органом общины было общее собрание полноправных членов, на котором рассматривались все важные вопросы, включая прием новых членов. Образ жизни и поведение кумранитов регламентировались строжайшим образом вплоть до мельчайших деталей, и за всякое нарушение виновные подвергались наказаниям, иногда очень суровым, вплоть до отлучения от общей трапезы, что практически обрекало их на голод, т. к. им запрещалось есть пищу, которую священник не благословил во время трапезы.

Обособленность кумранитов зашла так далеко, что они ввели свой собственный календарь, отличавшийся от принятого иудеями. Различие календарей было свидетельством разрыва важнейших религиозных и социальных связей кумранитов с внешним миром, поскольку оно предполагало несовпадение праздничных дней, постов и всех остальных религиозных ритуалов. С помощью своего собственного календаря кумраниты напрочь отделились от официального иудейского культа, от Иерусалимского Храма и иерусалимского священства, которое они считали «нечестивым», а Храм - оскверненным этим священством. Соответственно, кумраниты не принимали и участие в кровавых жертвоприношениях, совершавшихся в Храме. А это уже говорит нам о спиритуализации ими иудаистиче-ского культа. Вынужденный на первых порах отказ от жертвоприношений послужил импульсом для более глубокого поиска других способов жертвы, для переноса центра тяжести в сферу морально-этических норм в соответствии с духом традиции пророков. Эти поиски привели кумранитов к идее нового храма, где искупление при помощи жертвоприношений заменяется искуплением посредством добрых дел, т. е. «духовных жертв».

Большое место в повседневной жизни общины занимал обряд ритуальных омовений, погружений в воду. Омовения были также характерны и для иудаистического ритуала, но кумраниты внесли сюда важнейшую особенность. Они считали, что такие омовения оказываются действенными лишь в том случае, если ритуалу предшествует покаяние и внутреннее очищение. Их обязательным условием была строгая ритуальная чистота и непременное участие в них священников, которые произносили молитвы до и после еды, благословляя трапезу и благодаря Бога за нее.

Что касается семейной жизни кумранитов, то, согласно свидетельству древних авторов, они исповедовали безбрачие. Но так, видимо, обстояло дело только в кумранской общине, а в других аналогичных поселениях ессеев - их было еще несколько - брак разрешался.

Особенно важны для нас идеологические воззрения членов кумранской общины. Хотя община выросла на почве иудаизма, по целому ряду вопросов она противопоставляла себя нормативному иудаизму, называя иерусалимское священство «нечестивым», а себя именуя «истинным Израилем» и призывая вернуться к учению Моисея, которое только они сами правильно понимали.

Ученые (Амусин) считают, что ядром и стрежнем общественных и религиозных воззрений кумранитов была концепция дуализма и обусловленные ею идеи предопределения и избранничества. Кумраниты полагали, что мир разделен на два исконно враждующих между собой царства - света, добра, праведности и справедливости, с одной стороны, и тьмы, зла, нечестия и кривды, с другой. Во главе царства света находится архангел Михаил, а во главе царства тьмы - «князь тьмы» Велиал. К царству света принадлежат лишь сами кумраниты, называвшие себя «сынами света», а к царству тьмы - все остальные люди, которых они называли «сынами тьмы». Между этими двумя враждебными лагерями идет извечная борьба, которая в конце концов должна завершиться поражением сил тьмы и торжеством сил света. Однако поскольку кумраниты верили, что мир сотворен единым Богом-Яхве, их дуализм не выходил за пределы строгого библейского монотеизма.

Развивая свое учение о предопределении, кумраниты утверждали, что Бог, создав сынов света и сынов тьмы, заранее предопределил и их поведение, что, впрочем (как в иудаизме и христианстве), не отрицало свободной воли у человека - ведь в общину кумранитов люди вступали добровольно. В тесной связи с учением о предопределении находилось и учение об избранничестве. Если пребывание каждого человека в лагере света или тьмы предопределено, то отсюда вытекает, что кумраниты как сыны света особо избраны Божественной благодатью, а все остальные люди отвергнуты Богом. Отличие кумранской концепции избранничества от нормативного иудаизма состояло в том, что иудаизм считал избранным весь еврейский народ, а кумраниты - только себя.

Весьма существенны и эсхатологические взгляды кумра-нитов. Они, как и другие апокалиптики, в отличие от пророков, более детально разрабатывали тему «последних дней», а также развивали идею бессмертия души, телесного воскресения праведных и наказания нечестивых. Кумраниты верили, что зло в мире ограничено временем; оно - не законный правомерный принцип, но ошибка, дефект, который будет исправлен в «конце времен». Более того. Кумраниты считали, что мир уже вступил в эсхатологические времена, и приход «последнего срока» представлялся им весьма конкретно и в близком будущем. Для изображения рождения нового мира они пользовались символическими образами корабля, носимого по морю ураганом, и мук роженицы, которая родит «дивного советника».

Кумраниты верили и в Мессию, причем они выдвинули очень важное для дальнейшего развития христианства учение о божественном происхождении Мессии. В глазах многих кум-ранитов Мессия мог отождествляться с неким таинственным, но все же реально существующим Учителем Праведности, который непосредственно «из уст Бога» узнавал все тайны прошлого и будущего и указывал путь, по которому нужно идти. Кумраниты считали, что спасение обусловлено предписанием закона именно в том смысле, как эти предписания толковал Учитель. Иными словами, спасение зависит от веры в Учителя, от веры в правильность его толкований.

Остановимся под конец на чертах сходства и в то же время принципиального различия учения кумранитов и христи анской доктрины. Известные черты сходства есть, например, даже в социальной организации кумранитов и ранних христианских общин. В некоторых из этих общин, как свидетельствует текст «Деяний святых апостолов», также господствовали отношения, основанные на коллективизме и общности имущества. «Все же верующие были вместе и имели все общее, и продавали имение и всякую собственность, и разделяли всем, смотря по нужде каждого» (Деяния, 2:44-45). Известное сходство существовало и в организации кумранских и раннехристианских общин. И у христиан тоже была строгая дисциплина и соблюдались иерархические отношения. Во главе христианских общин стояли учители и пророки, к которым вскоре добавились епископы и диаконы.

Сходные черты имело крещение у кумранитов, последователей Иоанна Предтечи и христиан, хотя у кумранитов и последователей Иоанна не было христологического понимания этого таинства. Исходя из этого, многие исследователи сделали вывод, что Иоанн Креститель, если и не был кумранитом, то, во всяком случае, имел тесные связи с ессеями, а через него их учение воспринял и ученик Иоанна Предтечи автор четвертого Евангелия Иоанн Богослов.

Более того. Можно говорить и об известном сходстве учения кумранитов и ранних христиан. Отголоски дуалистического учения о противопоставлении света тьме, духа истины - духу заблуждения, сынов света - сынам тьмы и т. д. можно встретить не только в писаниях Иоанна Богослова, который, как я сказал, мог воспринять их от своего учителя Иоанна Предтечи, но даже и у воспитанного в строго фарисейском духе апостола Павла. Очевидно, он воспринял их уже после своего крещения, скорее всего, от Анании в Дамаске. (Среди кумранских манускриптов есть и так называемый дамасский документ).

Известное сходство можно усмотреть и в эсхатологической концепции кумранитов и ранних христиан, тоже напряженно ждавших конца мира. Однако у христиан первая важнейшая победа сил света над силами тьмы была не в будущем. Она уже была одержана искупительной жертвой Христа. Соответственно и облик Мессии у христиан - другой, ибо Мессия для них Сам Иисус Христос.

Есть известное сходство и в учении о предопределении и избранничестве. И христиане считали, что все предопределено Богом, хотя у человека есть свободная воля, и они тоже верили в свое избранничество, называя себя «избранниками Божиими».

О сходстве говорят многочисленные совпадения в терминологии и фразеологии. Исследователи обнаружили несколько сотен таких совпадений. Приведем некоторые. Кумранская община именует себя Новым Заветом, о Новом Завете пишут и христиане. И те, и другие пользуются выражениями: сыны света и тьмы, нищие духом, творить истину, прилепляться к добру и т. д.

Однако все эти черты сходства вовсе не отменяют принципиального отличия учения кумранитов от христианской доктрины. Главным отличием была вера христиан, что Мессия в лице Иисуса Христа уже пришел и совершил Свою искупительную жертву, кумраниты же только еще ждали Его прихода. Кроме того, кумранская община была замкнутой, даже в известном смысле конспиративной организацией, отгородившейся от внешнего мира, который погряз во зле, и таящей свое учение от этого мира. Христианство же, наоборот, отделившись от иудаизма, стремилось охватить своей проповедью весь мир, растворить его в себе, стать универсальной и наднациональной религией, отбросить племенные и государственные перегородки.

ТРИНИТАРНОЕ БОГОСЛОВИЕ

Как бы тесно ни был связан Новый завет с Ветхим, все же совершенно очевидно, что в Новом Завете - на то он и Новый - раскрывается иное, более глубокое и сложное учение о Боге, которое лишь смутно угадывается в Ветхом. Оно было настолько новаторским, если можно употребить это слово в данном контексте, революционным и вместе с тем таинственным, что стало камнем преткновения для тогдашнего мира. Выражаясь словами апостола Павла, сказанными им по отношению к Христу, важнейшей части этого учения, само такое учение для правоверного иудея казалось соблазном, а для эллинов, т. е. большинства людей, воспитанных в традициях греко-римской культуры, - безумием. Основа этого учения -догмат о Боге-Троице, отличающий и возвышающий веру христиан над всяким исповеданием простого единобожия, которое встречается в нехристианских религиях, будь то иудаизм, ислам или какая-либо иная форма монотеизма.

Разумеется, откровение Нового Завета возникло не на пустом месте, внезапно. Богословие Ветхого Завета, как я пытался показать, постепенно подводило к этому новому откровению. Правда и милосердие, проповедуемые Амосом и Осией, святость Божества у Исайи, искупительное страдание в песно пениях о Служителе или Рабе Яхве у Исайи Второго, созерцаемое Иезекиилем Божественное присутствие, тайна творящей и искупляющей Премудрости, смутно увиденная мудрецами-хакамами, учение апокалиптиков о Сыне Человеческом, пришедшем совершить суд и восстановить царство Яхве - все это части, как справедливо заметил Л. Буйе, из которых Евангелие создает свою ткань.

Более того. В книгах Ветхого Завета можно найти попытки приблизиться к тайне Троицы, интуитивно выразить предчувствие о Троичном Боге. Вспомним хотя бы начало книги Бытия, рассказ об акте творения. Замысел сотворения человека выражен в библейском тексте в форме множественного числа, как некое совместное решение нескольких лиц: «Сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему» (Бытие, 1: 26).

Или другой пример, которого мы уже тоже касались. Когда Бог явился Аврааму возле дубравы Мамре, патриарх, увидев перед собой трех мужей, без колебания обратился к ним так, словно видит одного человека: «Увидев, он побежал навстречу им и поклонился до земли. И сказал: Владыка! Если я обрел благодать пред очами Твоими, не пройди мимо раба Твоего» (Бытие, 18: 2-3).

Для нас в этих отрывках важно, что ветхозаветные свидетельства о Троичности Бога выражены прикровенно и уясняются лишь в свете христианской веры. Иное дело Новый Завет. Здесь ветхозаветные предчувствия обретают непосредственную очевидность откровения. Выражаясь словами В.Н. Лос-ского, синайский мрак здесь противополагается Фаворскому свету, как тайна сокрытая - тайне раскрытой. Троичность Лиц в Боге явлена в Новом Завете в самом пришествии Христа, Сына Божия, и в ниспослании Святого Духа. Это, по сути дела, и составляет основное содержание Нового Завета, его благую весть. Разумеется, это откровение дается здесь не в какой-либо догматической формуле, но в рассказах о деяниях Лиц Святой Троицы.

Так, например, явление Бога в Троице совершилось в момент Крещения Иисуса Христа, почему и само Крещение в церковной практике называется Богоявлением. Вспомним это место из Евангелий. Иисус Христос, Сын Божий, принимает водное крещение в Иордани, и в это самое время Отец свидетельствует о Богосыновстве Иисуса: «Сей есть Сын Мой возлюбленный» (Матфей, 3: 17), - эти слова слышны с неба, а Святой Дух, сошедший на Христа в виде голубя, подтверждает истинность гласа Божия.

Или еще один пример. Во время беседы с учениками на Тайной Вечере Христос говорит им о Боге, Своем Отце, и о Духе Божием - Параклите (Утешителе). И, наконец, еще одно евангельское событие. Трое из апостолов - Петр, Иоанн и Иаков, взойдя с Иисусом на гору Фавор, удостоились слышать голос Бога-Отца и были осенены сияющим облаком, в котором явился Святой Дух.

Как верно заметил X. Яннарис, во всех подобных случаях речь идет о непосредственном чувственном опыте, не ограниченном какой-либо одной формой явления Божества, ни строго заданными условиями, благодаря которым люди могут воспринять это явление. Вот почему этот опыт с таким трудом поддается словесному описанию и образному представлению. То мы читаем о гласе, раздавшемся свыше, то о схождении Духа из отверзшихся небес, то о светлом облаке, осенившем учеников, то о порыве ветра и огненных языках, почивших на апостолах.

В живом опыте и проповеди апостольской общины, запечатленных в Новом Завете, явственно выступает учение Самого

Иисуса Христа о Троичном Боге. С одной стороны, Христос как Сын отличается от Отца. Из евангельских слов Христа мы узнаем, что Он пришел в мир «во имя Отца» (Иоанн, 5: 43), чтобы творить волю Отца и соблюсти заповеди Отца, чтобы прославить Отца на земле, открыть Его имя людям и совершить дело, порученное Ему Отцом. Иисус обращается к Отцу с молитвой и предает в Его руки Свой Дух в момент смерти на кресте.

Но в то же время Христос утверждает: «Я и Отец - одно» (Иоанн, 10: 30), «все, что имеет Отец, есть Мое» (Иоанн, 16: 15). Таким образом Отец и Сын являют собой нерасторжимое единство, оставаясь при этом двумя разными Личностями. Так, Христос молится Отцу о Своих учениках следующими словами: «Да будут все едино: как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино ... как Мы едино» (Иоанн, 17:21-22).

Столь же явно Христос отличает и от Отца, и от Самого Себя третье Лицо - Святого Духа, который, по Его словам, есть Дух истины, Параклит - утешитель. Сын предвещает ученикам, что Святой Дух «будет свидетельствовать о Мне» (Иоанн, 15: 26), что Он «научит вас всему и напомнит вам все, что Я говорил вам» (Иоанн, 14: 26), «наставит вас на всякую истину» (Иоанн, 16:13).

Из этих приведенных мною евангельских цитат совершенно очевидно, что сам новозаветный текст недвусмысленно указывает на Три Божественных Лица, или Ипостаси, Которые в то же время не существуют отдельно друг от друга. Лица Троицы не обладают обособленным бытием, не обнаруживают, выражаясь языком современной философии, сущностной автономии. Напротив, из слов Христа видно нерасторжимое единство жизни, воли и действия Бога-Троицы, Трех Божественных Лиц-Ипостасей.

Все это довольно легко обнаружить в Евангелиях и других книгах Нового Завета. И вместе с тем хочется еще раз повторить, что библейские образы и выражения, относящиеся к Троице, нисколько не претендуют на разрешение теоретических вопросов и не содержат никаких терминов и понятий из области богословия или философии. В тексте Писания мы видим простое выражение опыта первой апостольской общины, с одной стороны, и высказывания Христа, проясняющие этот опыт, - с другой.

Понадобилось несколько столетий, прежде чем христианское учение о Боге-Троице нашло свое окончательное выражение в точных богословских формулировках. Основная заслуга в разработке этого учения принадлежит греческим отцам Церкви и, прежде всего, Василию Великому, Григорию Назианзину и Григорию Нисскому, хотя, конечно же, важный вклад в развитие тринитарного богословия внесли и их предшественники Игнатий Антиохийский, Ириней Лионский и Афанасий Александрийский.

Нужно сделать небольшой экскурс в область христианской (православной) догматики, поскольку без этого точный культурологический смысл Нового Завета может остаться не до конца ясным для современного читателя.

Догмат Троицы заключает в себе две основные истины:

Бог есть един по существу, но троичен в Лицах, или Ипостасях, иными словами, теми, которые употребляются в богословской литературе, - Бог Триединый, Триипостасный, Троица Единосущная.

Ипостаси имеют личные, или ипостасные свойства: Отец не рожден, Сын предвечно рожден от Отца, Святой Дух нисходит от Отца.

Таким образом, Бог одновременно един и троичен. Для выражения идеи Божественного единства богословы поль зуются философским понятием единой сущности, а, чтобы подчеркнуть троичный характер Божества, они прибегают к понятию трех Ипостасей. Соответственно христианский Бог единосущен (обладает одной сущностью) и триипостасен (представляет Собой три Ипостаси).

Важно помнить, что мы пользуемся термином сущность, словом, означающим «участие в бытии», с известной долей условности. По-гречески слово сущность (усиа) восходит к причастию настоящего времени женского рода от глагола «быть». Но, говоря о Боге, мы вовсе не имеем в виду Его участие в бытии, но само бытие как таковое, всю возможную полноту существования и жизни. Поэтому богословская формула, указывающая на принципиальную непознаваемость Бога, «сверхсущностная сущность», часто встречающаяся у отцов Церкви, точнее выражает истину о Боге. Рассуждая подобным образом, богословы утверждают, что у человека нет никаких данных, позволяющих ему проникнуть в сущность Бога. Мы можем лишь предполагать, что в Боге отсутствует противостояние между Природой и Лицом, поскольку в Нем нет ни смерти, ни греха. Очевидно, полнота бытия Божественной сущности находится в совершенной гармонии со свободой Божественных Ипостасей, так что они обладают одной общей волей и одним действием.

Единство внутренней жизни Троицы нерушимо. Речь идет о единстве как природы, так и личной свободы - той свободы, что находит высшее воплощение в любви. Согласно Новому Завету и отцам Церкви, Божественное бытие и есть любовь. Но что представляет собой сущность Бога сама по себе, человек знать не может - эта тайна превосходит не только возможности нашего языка, но и нашу способность восприятия. Мы в состоянии говорить лишь о неизреченной глубине внутрен ней жизни Троицы, о непостижимой и сокровенной тайне Божественной сущности.

Но если мы не можем познать Бога в Его сущности, то нам все же известен модус Его существования. Бог есть личностное существование трех конкретных Ипостасей, между которыми существуют отношения отцовства, сыновства и исхождения.

Согласно тексту Нового Завета, Иисус Христос, являя Себя как Сына Божия, открывает одновременно, что имя Отец глубочайшим образом выражает Божественную Личность, то, что Бог есть на самом деле - Творец и Податель жизни. Уникальный характер Божественного отцовства соответствует единственности Сына - единородного и возлюбленного, в Котором Отчее благословении, Которого Отец возлюбил «прежде основания мира» (Иоанн, 17: 24).

Бог-Отец ни от кого не рождается и не исходит. Сокровенный, непостижимый и абсолютный, Он действует в мире через Своего Сына. Сын же Божий, Которого на богословском языке называют Логосом, рождается от Отца в глубинном, мистическом, таинственном, Божественном смысле. Его рождение не есть событие во времени - не было такого момента, когда Сын Божий не существовал, а потом появился. Рождение Логоса в мировом сверхбытии происходит вечно, вне времени.

Но Отец - не только тот, Кто рождает Сына, но и Тот, от Кого исходит Святой Дух. Таким образом, третье Лицо Троицы Святой Дух, по-гречески пневмос, - Божественная сила, энергия, поддерживающая и животворящая мир и просвещающая сердце человека, исходит, согласно учению православных богословов, именно от Отца, а по мнению католиков, и от Сына. (Отсюда знаменитое filioque - и от Сына.) Через Святого Духа в истории проявляется действие Бога и создается Церковь.

Итак, личные свойства Лиц Пресвятой Троицы таковы: Отец рождает Сына, Сын рождается от Отца, Святой Дух исходит от Отца. Отношения же Лиц Святой Троицы к миру состоят в том, что Отец посылает Сына в мир для спасения людей, Сын воплощается, совершает тайну спасения, возносится к Отцу и умоляет Его послать Святой Дух; Святой Дух приходит в мир и действием благодати довершает дело спасения, совершенное Сыном, прилагая его к каждому человеку.

По терминологии Василия Великого, Отец открывает Себя через Сына в Духе. А потому Отец есть источник, Сын - явление, Дух - сила являющая. Соответственно, Отец - источник Премудрости, Сын - сама Премудрость, Дух - сила, дающая нам Премудрость. Иначе выражаясь, Отец есть источник любви, Сын - любовь, открывающая Себя, Дух - любовь, осуществляющая себя в человеке. Согласно же формулировке митрополита Филарета (Дроздова), Отец - любовь распинающая, Сын - любовь распинаемая, Дух - любовь торжествующая.

Как в свое время заметил о. Всеволод Шпиллер, в христианстве часто предпринимались попытки понять тайну Троичности с помощью аналогий с наблюдаемой в мире троичностью вещей так, что эта троичность вещей иногда даже казалась общим законом для всего существующего. Так, например, троичность свойственна пространству и времени - мы знаем их в трех измерениях. Пространство трехмерно, а время делится на прошедшее, настоящее и будущее. По мнению богословов, придерживающихся этой точки зрения, троичен и каждый отдельный род бытия. В частности, грамматика знает три лица. Строение человека, согласно учению Церкви, тоже троично -дух, душа и тело, и в каждой личности есть ум, воля и чувство.

Но как бы наглядно и заманчиво это ни казалось, такими аналогиями все же не стоит слишком увлекаться. Все подобные сравнения при рассуждении о Боге могут быть только относительными. Ведь Бог - это сверхсущностная сущность, как я только что сказал вам. Недаром же Дионисий Ареопагит учил, что Бог есть все, что существует, и ничто из того, что существует. Все, что может быть сказано о Боге с помощью сравнений, жалко рядом с тем, что Он есть. Но Бог Сам говорит о Себе, и Сам открывает Себя. Божественное Тричислие открыто христианам как взаимоотношение Трех Лиц, Которые единосущны и нераздельны. Природа же единящего взаимодействия Божественных Ипостасей может быть понята только как полнота совершенной любви.

При этом саму эту полноту совершенной любви нужно понимать не как свойство Бога. Она - сущность тройственного взаимодействия в Божественном бытии. По словам Иоанна Богослова, Бог есть любовь (1 Иоанн, 4: 8). Отсюда абсолютная прозрачность и взаимопроницаемость Божественных Лиц при абсолютной самостоятельности Каждого Лица и Его личных свойств. Поэтому в Лицах Пресвятой Троицы Божественная любовь раскрывает себя по-разному. В Отце - как в изначальной, рождающей первооснове бытия. В Сыне - как рожденном Слове, смысловом содержании (Логосе) бытия, изводящем в бытие мысль и волю Отца. В Святом Духе - как животворящем, динамичном, движущем начале.

Но любовь немыслима иначе, как движение. Статичной, обращенной на себя любви не может быть. Она есть движение в себя и из себя, к тому или иному объекту вне себя. И Бог, Который есть любовь, немыслим как движение в Себе и из Себя, к не Богу.

Может возникнуть вопрос, допустимо ли в Боге движение, процесс, т. е. какие-то изменения. Христианские мистики го ворят нам, что да. В Боге все - огненное движение любви, все динамично, все процесс, хотя и несравнимый ни с какой динамичностью и ни с каким процессом в мире природы. В абсолютном совершенстве Бога совмещается абсолютный максимум движения и абсолютный максимум покоя. Антиномизм, противоречие, пронизывающее эту мысль, как и всякую мысль о Боге, наши понятия бессильны вместить в себя. Но они открываются в глубинах боговдохновенного духовного опыта, о котором рассказывают церковные отцы-мистики. Вот, например, что говорит Симеон Новый Богослов: «Прииди, всегда Пребывающий неподвижным и ежечасно весь передвигающийся и приходящий к нам».

В огненном движении Божественной любви из бездонной свободы возникает акт Божественной творческой воли. Он и совершается вовне. Это акт бесконечной Божественной любви, которой нужен другой, нужен любимый. Так из небытия возникает бытие. В мистерии любви Бог творит мир и человека, как венец творения, как любимого, как возлюбленного Богом, а поэтому нужного Богу и изначально являющему в себе образ и подобие Бога.

Остановимся теперь несколько подробнее на Второй Ипостаси, Которую отцы Церкви часто называют Божественным Словом, или по-гречески Логосом. Согласно евангельскому рассказу, Бог воплотился от Девы Марии, приняв имя Иисуса Христа. Это имя разделило историю человечества на две части. Сама же идея Боговоплощения казалась грекоримскому миру в тот момент величайшей несообразностью. Эллинские философы не могли представить себе, чтобы Бог стал человеком, или, выражаясь словами Евангелия, «Слово стало плотию» (Иоанн, 1: 14). Ведь это значило, что не только душа, но и тело восприняты Христом. Слово «плоть» означа ет здесь именно всю человеческую природу в ее целом. И это «соделывание» плотью вместе с тем входит в полноту Божественного бытия - к великому соблазну метафизиков. Сын остается Богом в лоне неизменной Троицы, но что-то добавляется к Его Божеству: Он становится еще и человеком. Непостижимый для ума, воспитанного в духе греческой философии, парадокс.

Без изменения Своей Божественной природы, которую ничто не может умалить, Слово полностью принимает на Себя все наше состояние вплоть до смерти, не приняв только греха. Личность Сына преодолевает границу между трансцендентным, Божественным и земным, смертным и вступает в человеческую историю. Но согласно Божественному плану, это необходимо. Сын воплощается, чтобы восстановить нарушенную грехопадением возможность соединения человека с Богом, соединения, которое не только расторгнуто злом, но которое без участия самого человека, вернее же Богочеловека, не может быть восстановлено. Первое препятствие к этому соединению - разлучение человеческой и Божественной природ -устранено самим фактом воплощения. Остаются два других препятствия: грех и смерть. Дело Христа - победить их, изгнать из земного космоса их неизбежность. Не безоговорочно их уничтожить - это было бы насилием над породившей их свободой - но путем подчинения Самого Бога смерти и аду обезвредить смерть и создать возможность уврачевания греха. Смерть Христа должна устранить преграду, воздвигнутую грехом, между человеком и Богом, а Его воскресение - вырвать у смерти ее «жало». Как писал Ириней Лионский, «Бог стал человеком, чтобы человек мог стать Богом».

В Адаме, первом человеке, первозданное естество благодаря грехопадению сделалось смертным. Человек изначально сотворен бессмертным, но возможность смерти благодаря вольному отторжению от Бога раскрылась в Адаме в действительность смерти. В Иисусе же Христе, в новом Адаме, как Его часто называют богословы, возможность бессмертия через соединение с Божеством раскрылась в действительность воскресения. В восприятии Богом человеческого естества оно обновляется, воссоздается, творится заново. Внутрь него входит возможность преодолеть не только нравственную порчу, но и предельное зло, смерть, в воскресении Христа.

С точки зрения нормативной логики все это казалось невозможным для эллинского мира. Именно греки научили человечество мыслить по законам такой логики, разработав метод познания, основанный на определении: все вещи, существующие в мире, определяются совокупностью признаков, благодаря которым каждая вещь есть то, что она есть. Соответственно и Бог, чтобы быть Богом, должен оставаться бесконечным, беспредельным, всеведущим и всемогущим. Эллинскому складу ума казалось невозможным, чтобы Бог оставался Богом и одновременно обладал ограниченным материальным телом, нуждался в отдыхе и сне, терпел душевные и физические страдания.

Знаменательно, что оппозиция греческой мысли понятию Богочеловечества исчезла далеко не сразу, но в течение первых веков христианства возрождалась в лоне самой христианской Церкви. Ее наиболее характерным выражением стали две крупные ереси - несторианство и монофизитство, которые, по сути дела, являются двумя постоянными соблазнами для христианского сознания.

В несторианстве обнаружилась тенденция видеть в Иисусе Христе лишь человеческую природу, т. е. только чело века, конкретного индивидуума, которому Бог даровал особые, исключительные свойства. Подобная точка зрения все еще дает о себе знать в библеистике. Есть ряд людей, и в том числе известных ученых (назову хотя бы Давида Флуссера), которые отзываются о Христе с благоговением, но видят в Нем только учителя нравственности, основателя величайшей религии, или даже социального реформатора, направившего человечество на путь небывалого этического прогресса, но не Богочеловека.

С другой стороны, монофизитство (от греч. монос - один и фисис - природа, т. е. одна природа) выражает тенденцию видеть в лице Христа исключительно Бога, вмешавшегося в человеческую историю. Монофизиты считали, что человеческий облик Христа был только кажущимся, что Христос - это всего лишь, как они выражались, «призрак» человека, но не истинный человек по своей природе, или сущности. Соответственно и искушения в пустыне, и - что самое важное - страдания на Кресте, и сама смерть Христа были только кажущимися, а на самом деле Он не страдал и не умирал. (По мнению X. Ян-нариса, подобная тенденция проявляется в лоне христианства до наших дней в форме философского и морального дуализма. Ее сторонники хотели бы сохранить пропасть между Божественным и человеческим, духовным и материальным, вечным и преходящим, священным и светским.)

Итак, Христос этих двух ересей - это либо нравственный образец совершенного человека, либо абстрактная идея невоплощенного Бога. В обоих случаях человеческая жизнь не претерпевает никаких изменений; живое человеческое тело по-прежнему обречено тлению, а индивидуальные или коллективные «улучшения» жизни - не более чем обман, бессмыслица или ложная надежда.

По словам В.Н. Лосского, и несторианство, и монофизит-ство со времени их возникновения не перестают угрожать христианству. С одной стороны - гуманистическая культура Запада, с ее антропоцентризмом, это наследия Афин и Рима, а с другой - космический иллюзионизм и чистая самоуглубленность Востока с его Абсолютом, в котором все растворяется (образ льда и воды для Индии - иллюстрация соотношения конечного и бесконечного). С одной стороны, человеческое замыкается в самом себе, с другой, оно поглощается Божеством.

В противовес этому христианское учение, сформулированное на Халкидонском соборе, утверждает, что Иисус Христос единосущен Отцу по Своему Божеству и одновременно единосущен нам по Своему человечеству, т. е. Он - истинный Бог и в то же время истинный человек. Ипостась объемлет обе природы, и при этом ни Божество не превращается в человечество, ни человечество в Божество.

Однако обе природы Христа, не смешиваясь, обладают некоторой взаимопроникновенностью. Божественные энергии излучаются Божеством Христа и пронизывают Его человечество, отчего оно и обожено с самого момента воплощения; как раскаленное железо становится огнем и все же остается железом. Преображение отчасти открыло апостолам это пылание Божественных энергий, озаряющих человеческую природу их Учителя. Христос становится человеком по любви, оставаясь Богом, и огонь Его Божества навсегда воспламеняет человеческую природу.

Как считают богословы, евангельское благовестие есть благовестие о сошедшем с неба и пришедшем на землю, воплотившемся и вочеловечившемся Сыне Божием. Проповедь Богочеловечества составляет содержание речей Самого

Христа, содержание всего апостольского благовестия, сущность четырех Евангелий и всех остальных Писаний Нового Завета.

Евангельское благовестие прямо говорит о том, что совершилось чудо. Бог вмешался в историю людей, чтобы спасти их, и для этого Он Сам во всем, кроме греха, уподобился людям. Соответственно историческая личность Христа - это конкретная человеческая индивидуальность, ограниченная, конечная, подверженная всем превратностям тварного бытия. Лишь один раз на горе Фавор в момент Преображения Христос обнаружил истинное следствие соединения человеческой природы с Божественной: преображение человека в «славу» Божию. За исключением этого момента, на протяжении всей земной жизни Христа Божественная природа в Нем остается скрытой. Церковь учит о кеносисе Бога, т. е. о Его смирении и самоуничижении - вплоть до смерти, - кеносисе, которому Бог, воплотившись, подвергся добровольно, о добровольном отказе Христа непосредственно явить миру Свое Божество: по словам апостола Павла, Он «уничижил Себя, приняв образ раба» (Филиппийцам, 2:7).

Итак, кеносис - это воплощение в его аспекте смирения и смерти. Но Христос все же полностью сохраняет Свою Божественную природу, и Его истощание, умаление есть вольное истощание; кеносис же не искажает истинного соединения двух природ во Христе.

Как учат отцы Церкви, эти природы соединены во Христе «неслитно» и «нераздельно». Они не смешиваются между собой; их различие не упраздняется. Поэтому христианская Церковь исповедует Христа совершенным Богом и совершенным человеком. Единородный Сын Божий есть в человеческой плоти истинный Бог. Как говорит апостол Павел: «От них

(т. е. от евреев) и Христос по плоти сущий над всеми Бог» (Римлянам, 9: 5). Таким образом, в человеке Христе пребывает вся полнота Божества.

С другой стороны, Христос родился совершенным человеком, когда Деве Марии, Его Матери, пришло время родить Его. Он, как рассказывает евангелист Лука, рос и укреплялся духом. Как Сын Девы Марии, Он повиновался Ей и ее мужу Иосифу Обручнику. Как человек, Он крестился от Иоанна Предтечи в водах Иордана, обходил города и селения с проповедью, испытывал голод и жажду, потребность в отдыхе и сне, переживал боль и физические страдания.

Живя присущей всякому человеку физической жизнью, Иисус Христос жил и душевной жизнью как человек. Он укреплял Свои духовные силы постом и молитвой. Чувствовал радость, гнев и скорбь и мог их выражать, «возмущаясь духом» проливая слезы, как, например, при смерти Своего друга Лазаря. Евангелия описывают картину сильнейшего духовного борения в Гефсиманском саду, накануне крестных мук, когда Иисус сказал ученикам: «Душа Моя скорбит смертельно» (Матфей, 26: 38).

Как Богочеловек Иисус Христос был наделен и двумя волями - Божественной и человеческой, и Свою человеческую волю Он подчинял Божественной воле в Самом Себе. Об этом наглядно свидетельствуют Его слова в Гефсиманском саду: «Отче Мой! Если возможно, да минует Меня чаша сия, впрочем, не как Я хочу, но как Ты» (Матфей, 26: 39). Иными словами, человеческая воля у Христа не изменилась, превратившись в Божественную и не уничтожилась. Но Христос всецело подчинил ее Божественной воле, которая у Него одна с волей Отца. «Ибо Я сошел с небес не для того, чтобы творить волю Мою, но пославшего Меня Отца» (Иоанн, 6: 38).

В полном отказе от Себя, в сокрытии Своей Божественной природы, в отказе от Своей воли, вплоть до слов «Отец Мой более Меня» (Иоанн, 14: 28), Христос осуществляет на земле дело любви Пресвятой Троицы, дело любви Бога. По беспредельному уважению к свободе человека, показывая людям только скорбное лицо раба и братскую плоть Распятого, Христос пробуждает в человеке веру как ответную любовь, потому что только глаза верующего узнают образ Божий под образом раба и учатся во всяком лице открывать тайну личности, созданной по образу Бога, и любить эту личность.

ЧЕТВЕРОЕВАНГЕЛИЕ. ОБЩИЕ СВЕДЕНИЯ. ЕВАНГЕЛИЕ ОТ МАРКА

Сегодня мы обращаемся непосредственно к самим книгам Нового Завета. Сюда вошли книги, которые были написаны уже после Рождества Христова. Они посвящены земной жизни и крестной смерти Иисуса Христа, а также начальному периоду распространения христианской веры, изъяснению основ этой веры апостолами и последним судьбам мира и человечества.

Подобно книгам Ветхого Завета, они тоже делятся на законоположительные (четыре Евангелия), исторические («Деяния апостолов»), учительные (послания апостолов) и пророческие («Откровение Иоанна Богослова»). Все книги, вошедшие в Новый Завет, являются каноническими. Все они написаны на греческом языке, на диалекте койне, близком языку Септуагинты.

Начнем по порядку с Евангелий. Это, безусловно, самая важная часть Нового Завета. Поэтому она помещена на первом месте, хотя апостольские послания (по крайней мере, их бблыпая часть) были написаны несколько раньше. Все четыре Евангелия посвящены земной жизни, учению, смерти и воскресению Иисуса Христа.

Евангелие - греческое слово, которое на русский язык переводится как добрая или благая весть, благовестие. В античном словоупотреблении это слово означало провозглашение какой-либо доброй вести (например сообщение о победе), торжество в честь этой доброй вести или даже награду, которую получал вестник. В эпоху эллинизма это слово могло также значить и весть о событиях в жизни обожествляемого императора.

Однако в контексте Нового Завета в устах Самого Иисуса Христа и у первых апостолов это слово предполагает, прежде всего, благую весть и проповедь (но еще не книгу) о Боге, спасающем человека и содержание этой проповеди. Иными словами, речь идет о благой вести о том, что Иисус Христос совершил примирение людей с Богом, искупив их грех Своей смертью на кресте, а также об учении Иисуса Христа, которое проповедовал Он Сам и Его апостолы. Как отметил С.С. Аверинцев, евангелие значит не только рассказ, но, прежде всего, весть, не только жизнеописание, но, прежде всего, проповедь о Христе.

Но для нас сейчас, конечно же, это слово имеет и другой смысл. Это еще и книга, содержащая эту благую весть. В Новый Завет вошли четыре Евангелия - от Матфея, от Марка, от Луки и от Иоанна. Предлог от в данном случае не вполне точно передает значение греческого предлога ката. Более правильно было бы сказать по или согласно Матфею.

Употребление этого предлога имеет и богословский смысл. Евангелие - это учение Самого Иисуса Христа, а евангелисты дают только его изложение, т. е. перед нами благовестие Христа по Матфею, Марку и т. д. Отсюда, кстати, уже давно подмеченные критикой, но в целом малозначительные расхождения в текстах евангелистов, обусловленные авторской индивидуальностью каждого из них. Ведь и согласно учению

Церкви, богодохновенность вовсе не упраздняет этой индивидуальности. Священный автор - не механический переписчик, нечто вроде робота, он - живая личность, передающая Божие откровение с помощью своего языка и своего хода мысли. Именно этим и объясняются иногда встречающиеся у евангелистов разногласия, типа несоответствия родословий Христа у Матфея и Луки или несовпадения даты Тайной Вечери у Иоанна и остальных евангелистов.

Хотя кроме названных мной четырех Евангелий существовали и другие книги с тем же названием (например Евангелие от Фомы или Иуды), Церковь признала только эти четыре книги подлинным выражением апостольского благовестия. Наиболее ранние письменные свидетельства о Четвероевангелии как о священных книгах восходят уже ко II веку. Неизвестно, когда именно письменная фиксация благовестия о Христе получила название Евангелия, но к концу II века оно стало общепринятым.

Сам Иисус Христос проповедовал только в устной форме, никогда не записывая Своих слов. Поначалу после Его смерти и воскресения в годы миссионерской деятельности апостола Павла авторитетного для всех евангельского текста еще не было. Сам апостол, который не встречался с Христом во время Его земной жизни, проповедуя о Нем, опирался на Предание Церкви как на учение, воспринятое от Самого Иисуса Христа.

Таким образом, это устное Евангелие было одновременно и благовестием Спасителя и благовестием Церкви о Нем, что в полной мере относится и к каноническим Евангелиям. Они не были написаны в жанре «биографии великого человека» в античном (как у Плутарха) или современном смысле этого слова. Их цель, как точно заметил о. Александр Мень, - не удовлетворить любознательность, но провозгласить Искупителя.

Вообще говоря, христианская Церковь никогда не стремилась создать биографию Христа, ибо с богословской точки зрения любая подобная попытка обречена на провал из-за двойственной природы Христа, в Котором нераздельно слиты как Божественное, так и человеческое начала. Разделение, размыкание этих двух начал неминуемо ведет к богословским и биографическим искажениям. Как я сказал, в богословии это приводит к несторианской ереси, к провозглашению сугубо нравственного идеала совершенного человека, но не Богочеловека, а в литературе - к многочисленным «биографиям» Христа двух прошлых веков от Ренана до Давида Флуссера, где образ Христа сильно отличается от евангельского.

Есть все основания считать, что Евангелия создавались не как книги для личного употребления (приду домой и почитаю), а в первую очередь как богослужебные писания, как тексты, которые должны были читаться на молитвенных собраниях христиан. Это закрепилось в непрерывной литургической практике в течение веков. И до сих пор Евангелие читается в православной Церкви на каждой литургии, кроме литургии Преждеосвященных даров. Поэтому текст Евангелий изначально литургичен, его словесная ткань определена культовыми ритмами. По меткому выражению С.С. Аверинцева, литературное слово евангельских текстов есть по своей внутренней установке словесное «действо», «таинство». Оно предполагает заучивание наизусть, ритмическое и напевное произношение и замедленное вникание в отдельные единицы текста. Это чисто внешне роднит Евангелие с сакральными текстами Востока - с Кораном и ведами. Но это, разумеется, лишь чисто внешнее, формальное сходство.

Когда ученики Иоанна Крестителя спросили Христа: «Ты ли Тот, Который должен прийти, или ожидать нам другого?», Иисус ответил им: «Пойдите, скажите Иоанну, что слышите и видите: слепые прозревают и глухие слышат, мертвые воскресают и нищие благовествуют, и блажен, кто не соблазнится о Мне» (Матфей, 11: 3-6). Этот ответ помогает понять замысел Евангелий - основное внимание они уделяют не жизнеописанию Христа, но Его деятельности и Его проповеди.

Более того. Ученые не раз подчеркивали, что древнееврейская словесность вообще не знала жанра биографии. Не существовало жизнеописания ни пророков, ни мудрецов, ни книжников, ни учителей-раввинов. Цель Евангелия - не в том, чтобы создать буквально точное описание, но воспроизвести образ Христа, не фотографию, но портрет. Поэтому в канонических Евангелиях довольно мало биографических подробностей, которые, однако, в большом количестве присутствуют в апокрифах. Евангелия же, выражаясь словами современных богословов, воссоздают словесную икону Христа.

Если судить по другим книгам Нового Завета - Деяниям и Посланиям, то проповедь первых апостолов несколько отличалась по содержанию от канонических Евангелий. Она, в первую очередь, была призывом к новой жизни, вестью о том, что Бог открылся страждущему миру через Христа Спасителя. Английский библеист Додд суммировал эту проповедь в следующих словах. Как было предсказано пророками, Бог воздвиг Иисуса, Своего Сына, явив через Него Свою силу. Он был отвергнут, распят и умер, но Бог воскресил Его, чему все мы свидетели. Уверуйте в Него, раскайтесь и примите крещение. Евангельское предание о жизни Христа и письменные Евангелия, хотя и тесно связаны с этой начальной проповедью, не упраздняя ее, отличаются от нее. Это и понятно. Ведь Евангелия все же имели другой источник - историческое предание Церкви о Христе и свидетельства очевидцев об обсто ятельствах Его земной жизни. Все это становится очевидным при сравнении Евангелий с Деяниями и Посланиями, которое приведено о. Александром Менем.

Для исторического контекста книг Деяний и Посланий апостола Павла характерно: 1) отделение верующих во Христа от иудейской общины; 2) противостояние язычеству, его религии и нравам; 3) жизнь христиан среди иноверцев, в частности вопрос об идоложертвенной пище; 4) проблема отношений между евреями и эллинами внутри Церкви; 5) взаимосвязь между Благой Вестью и ветхозаветным Законом, в частности вопрос об обрезании; 6) проблема группировок среди самих христиан; 7) распределение имущества в общине верных; 8) взгляд на государственную власть; 9) вопрос о крещении иноплеменников, не принявших обрезания и других обычаев Ветхого Завета. И, наконец, в языко-христианских общинах были малоупотребительны такие выражения, как Сын Человеческий, Царство Божие; при этом для них характерны слова Спаситель, Церковь, тайна.

Евангелия же отражают совсем иной исторический контекст. В них: 1)о формальном отделении от иудейской общины еще ничего не сказано; 2) проблема язычества и проповеди среди язычников фактически не ставится (кроме послепасхального завета Христа); 3) проповедь Христа имеет в виду людей, исповедующих веру в единого Бога и в откровение Библии; 4) ученики Христа состоят еще из одних иудеев; 5) вопрос о законе и новом откровении имеет в Евангелиях иной оттенок, чем в Деяниях и Посланиях; 6) Евангелия не содержат свидетельств о группировках внутри Церкви; 7) Христос не дает никаких конкретных указаний о распределении имущества; 8) ответ Христа о подати касается не гражданской власти как таковой, а дани, которую иудеи платили иноземным завоевате лям; 9) в Евангелиях ничего не говорится об условиях, на которых эллины принимаются в Церковь; 10) понятия Сын Человеческий и Царство Божие являются в Евангелиях центральными.

Все это говорит нам о том, что хотя Евангелия и написаны для языко-христиан (кроме Матфея), они основаны на первоначальных палестинских преданиях, которые восходят непосредственно ко времени земной жизни Христа и тем годам Иерусалимской Церкви, которые предшествовали миссии среди язычников и даже среди иудеев диаспоры.

Уникальность канонических Евангелий видна и при сравнении их с апокрифами. Как считают историки Церкви, апокрифы были порождены духом благочестивого любопытства, и потому в них усилия фантазии дополнили евангельское жизнеописание Иисуса Христа. Этим объясняются чисто фольклорные черты апокрифов: декоративность, склонность к обилию чудес, поражающих воображение, часто эмоционально приподнятый тон. Вне всякого сомнения, религиозный и даже чисто литературный уровень апокрифов намного ниже, чем канонических Евангелий. Четвероевангелие отличает удивительная строгость и лаконичность, подчас граничащая с документализмом. Средства евангелистов как писателей достаточно скупы, морализирующие комментарии отсутствуют.

Некоторый схематизм апостольской проповеди восполнялся личными впечатлениями самих проповедников. Кроме того, апостолы уделяли сравнительно малое место жизни и учению Христа. Главным для них была Его искупительная жертва и победное восстание из гроба. В Евангелиях же личность автора выделяется мало, либо вообще скрыта. Но зато евангелисты создают нечто новое, доселе небывалый жанр письменности, в котором проповедническая схема заменена образом Иисуса Христа, Его словесной иконой.

В евангельскую эпоху среди иудеев слова религиозных учителей полагалось запоминать наизусть. Очевидно, что поначалу апостолы придерживались этого правила. Библеисты считают, что эта устная традиция отличалась необыкновенной устойчивостью и, по их мнению, скорее всего, опиралась на особую группу лиц, в обязанность которой входило хранить традицию. Ее закреплению способствовал особый поэтический ритм этого материала, который можно ощутить даже в переводе на новые языки и который был очень удобен для заучивания. О. Александр Мень в подтверждение этой теории ссылается на «Климентины», апокрифический рассказ о жизни и беседах апостола Петра (П-Ш века), где сказано: «Около полуночи я всегда пробуждаюсь, и сон не идет ко мне из-за привычки повторять слышанные мною слова моего Господа, чтобы их точно запомнить». Если даже эти слова и неподлинны, они все же верно отражают отношение апостолов к тому, что они видели и слышали.

Обилие семитизмов в Евангелиях свидетельствует о том, что первичное предание и его ранние записи были сделаны на арамейском языке, родном для Христа и апостолов, том языке, на котором тогда говорили иудеи Палестины.

Современные ученые пришли к выводу, что помещение в Евангелиях одних и тех же речений и рассказов в разных контекстах доказывает наличие исходных «единиц», или «форм», предания, которые поначалу существовали отдельно, как бы сами по себе. По-видимому, раньше других были записаны сказания о Страстях Христовых, что подтверждается их однородностью у всех евангелистов. Апостол Павел указывает на предания о Евхаристии и Воскресении (1 Коринфянам, 11: 23-25; 15: 3-11). Эти устоявшиеся «формы», по мнению большинства библеистов, и легли в основу Евангелий.

Современные исследователи утверждают, что и другие письменные источники были также использованы при создании, по крайней мере, некоторых Евангелий. Так, синоптики (Матфей, Марк и Лука) пользовались документом, называемым Q (от немецкого quelle - источник), который содержал главным образом речения Иисуса Христа. Он называется «Источник логий», т. е. речений. В нем не было рассказа о Страстях и Воскресении, и он относился к традиции мудрых, к тому жанру, в котором была написана библейская книга Притчей Авторы этого источника, разумеется, брали материал из устного предания. Считается также, что существовал и еще отдельный источник, описывающий чудеса, «Книга знамений Иисуса», которой пользовался Иоанн Богослов.

Раннехристианские отцы Церкви считали, что Евангелия были написаны в промежутке между 60 и 90 годами. Так и сейчас думают ученые, хотя далеко не все. Некоторые толкователи обратили внимание на отсутствие в Евангелиях прямых указаний на падение Храма в 70 году - факт, имевший огромное значение для христианского самосознания. Пророчества Христа о гибели Иерусалима выдержаны в форме обобщенных предсказаний, перекликающихся с пророчествами Ветхого Завета. Никаких деталей, которые бы безусловно отражали события 70 года, в Евангелиях нет. Это особенно знаменательно, если вспомнить, что христианская литература I - начала II века очень ясно ссылается на падение Иерусалима, на гонение при Нероне (64 год), на отделение христианской Церкви от иудейства и т. д. Ничего этого в Евангелиях нет. Поэтому очевидно, как думают эти ученые, что евангельская традиция полностью сложилась до 70 года, когда еще были живы многие свидетели земного служения Христа. Так или иначе, но к концу I века процесс создания канонических Евангелий закончился, а к середине II века авторитет четырех Евангелий был признан повсеместно: от Малой Азии и Египта до Рима и Галлии.

Как я уже сказал, язык канонических Евангелий - это греческий диалект койне, сложившийся в эпоху эллинизма. Этот народный язык во многом отличался от классического. Он гораздо проще и явно несет на себе отпечаток восточных влияний. Современные западные исследователи думают, что есть немало данных о том, что Евангелия имеют семитическую основу (из наших библеистов об этом писал Баженов). В Евангелиях были выявлены различные формы библейского параллелизма, евангелисты постоянно прибегают к удвоению глагола, что совершенно чуждо греческому языку, но типично для еврейского и арамейского языков (встал и пошел; отвечая, сказал и т. д.). Семитический характер в Евангелиях имеет и употребление слова «сын» как способ описания того или иного лица: вместо свадебные гости - сыны чертога брачного; вместо мирские люди - чада века сего; вместо погибший человек - сын погибели и т. д. В Евангелиях почти отсутствуют сложные синтаксические периоды, свойственные греческим писателям, и фразы отличаются восточной простотой и лаконичностью. Осуществленные в прошлом веке обратные переводы Евангелий на арамейский и еврейский языки выявили в их тексте семитические аллитерации и рифмы (в молитве Господней «Отче наш» и в Прологе к Евангелию от Иоанна). На основе всего этого некоторые ученые пришли к мысли, что не только Евангелие от Матфея, но и три других Евангелия были переводом на греческий язык с арамейского или еврейского. Но это лишь гипотеза, которую мы пока не можем принять.

Автографы евангелистов до наших дней, разумеется, не дошли. Однако по количеству древних манускриптов Евангелия оставляют далеко позади все произведения классической письменности. Всего насчитывается около 10 ООО списков греческого Нового Завета, полных и фрагментарных. Среди них самыми ранними являются найденные в Египте папирусные кодексы: Райлендса, датируемый первой третью II века, и Бодмера около 200 года. Цитаты же из канонических Евангелий можно встретить еще раньше - у Климента Римского (умер в 86 г.) и Игнатия Антиохийского (около 35-107).

Такое большое число рукописей, кстати сказать, объясняет не до конца решенную в библеистике проблему разночтений отдельных мест текста Нового Завета. Ни одна из сохранившихся рукописей текста полностью не совпадает с другими. Единый текст, по сути дела, возник лишь после изобретения книгопечатания в XV веке, а до этого Новый Завет переписывали вручную, что и определило собой возможности ошибок и разночтений. На это обратил внимание еще в III веке Ориген, редактировавший тексты Нового Завета, а потом и Августин.

Сейчас, в XXI веке, когда мы располагаем более 10 000 рукописей, число обнаруженных разночтений составляет около 200 000. Это не должно пугать. Очень многие из этих разночтений - чисто механические ошибки переписчиков, но все же не все. Наиболее широко известное сейчас научное издание Нового Завете на греческом языке Novum Testamentum Graece, подготовленное немецкими учеными Аландом и Нестле (оно много раз переиздавалось), дает около 2500 разночтений, которые так или иначе учитывают текстологи и комментаторы Нового Завета, пытающиеся реконструировать древний текст Нового Завета во всех его деталях. Ссылки на эти варианты можно, например, найти в трудах епископа Кассиана (Безобразова).

Еще ранние отцы Церкви (Евсевий Кесарийский и Августин) заметили очень большое сходство между многими раз делами первых трех Евангелий (от Матфея, Марка и Луки), хотя, конечно же, во всех этих Евангелиях есть свои особенности и различия. Тем не менее общность композиции, стиля и многочисленные текстуальные совпадения первых трех Евангелий буквально бросаются в глаза. Это стало особенно очевидно, когда в XVIII веке их издали в виде синопсиса, т. е. параллельными столбцами. Отсюда их общепринятое название -синоптические. Евангелие от Иоанна, четвертое Евангелие в каноне Нового Завета, довольно сильно отличается от синоптических как по плану повествования, так и по содержанию.

Рассмотрим теперь отдельно каждое из четырех Евангелий. Современные ученые пришли к выводу, что самым древним из всех четырех Евангелий было Евангелие от Марка. Дата его написания у разных исследователей не совпадает: от 60-х -до начала 70-х. Согласно преданию Церкви, его автор Иоанн Марк был по рождению иудеем и принадлежал к христианской семье, жившей в Иерусалиме и близкой к апостолу Петру. В доме Марии, матери Марка, первые христиане Иерусалима часто собирались для молитвы. Кроме того, Марк также приходился родственником Иосифу Варнаве, другу апостола Павла.

Сам Марк, по всей видимости, был свидетелем лишь последних дней земной жизни Иисуса Христа. Только в Евангелии от Марка рассказывается о некоем юноше, который, когда Иисус был взят под стражу в Гефсиманском саду, последовал за Ним, «завернувшись по нагому телу в покрывало, и воины схватили его, но он, оставив покрывало, нагой убежал от них» (Марк, 14: 51-52). В этом нагом юноше с самых древних времен предание и видело евангелиста Марка.

Считается, что сначала Марк сопровождал апостола Павла в его миссионерских путешествиях, но потом они на какое-то время расстались, и Марк последовал за Петром, которому был нужен переводчик, поскольку сам Петр плохо знал греческий и латинский языки. В начале 60-х годов Марк опять встретился с апостолом Павлом.

По словам Иринея Лионского, Марк написал свое Евангелие вскоре после смерти апостола Петра, который был распят около 64 года. Климент Александрийский считал, что Марк написал свою книгу еще при жизни апостола Петра. Паисий Ие-рапольский, известный как непосредственный ученик апостола Иоанна, приводит такое свидетельство пресвитера Иоанна, ученика Христа: «Марк, истолкователь (переводчик) Петра, с точностью записал все, что запомнил, хотя и не держался порядка слов и деяний Христовых, потому что сам не слушал Господа и не сопутствовал Ему. Впоследствии, правда, он был, как сказано, с Петром, но Петр излагал учение с целью удовлетворить нужды слушателей, а не с тем, чтобы беседы Господа передать по порядку». А Иустин Мученик, приводя одно место из Евангелия от Марка, называет его прямо «памятными записками (воспоминаниями) Петра». Иными словами, Евангелие от Марка, по мнению ранних отцов Церкви, представляло собой в сущности запись устной проповеди апостола Петра.

Эти сведения вполне соответствуют характеру Евангелия от Марка. Оно представляет собой нечто вроде сборника эпизодов, достаточно мало связанных между собой и приведенных без строгой хронологической канвы (за исключением начала и описания Страстей). Ученые (о. Александр Мень) объясняют это тем, что евангелист сначала записал за апостолом Петром отдельные рассказы, а затем объединил их.

В языке Марка чувствуется влияние семитического стиля. Ему свойственен лаконизм, простонародные выражения, стремительность повествования - в отличие от остальных Евангелий, здесь нет длинных поучительных речей Иисуса

Христа. Словарь Марка довольно беден, но очень выразителен и конкретен.

Евангелие от Марка совершенно явно предназначалось для христиан из язычников. Согласно преданию, Марк написал его по просьбе римской общины христиан. Это подтверждают содержащиеся в тексте латинизмы и тот факт, что Марк объясняет смысл арамейских слов. Некоторые ученые, однако, полагают, что Марк писал для грекоязычной христианской общины в Сирии.

Марк очень мало говорит об отношении Иисуса Христа к Ветхому Завету и очень редко дает ссылки на ветхозаветные книги. Он даже опускает Нагорную проповедь, объясняющую отличие новозаветного закона от ветхозаветного. Зато для Марка очень большой интерес представляют чудеса, сотворенные Христом. С их помощью евангелист хочет подчеркнуть царское величие и всемогущество Христа.

Евангелие от Марка довольно легко делится на несколько неравных частей. Марк открывает свою книгу появлением Иоанна Крестителя и рассказом о крещении Христа, затем следует искушение Христа в пустыне, арест Иоанна Крестителя и начало проповеди Христа, сказавшего: «Исполнилось время и приблизилось Царствие Божие: покайтесь и веруйте в Евангелие» (Марк, 1:15).

Вслед за этим вступлением евангелист переходит к рассказу о служении Христа в Галилее, где Он до времени скрывал Свое Мессианство, особо подчеркивая Его конфликт с фарисеями. Его спор с ними выявляет новое отношение к иудейскому закону и обществу, неприемлемое для большинства фарисеев.

В следующих главах (8: 2-15: 47) евангелист уделяет особое внимание ученикам Христа, которые не поняли или не сразу поняли смысл Его мессианского служения и страданий на кресте. В этой части рассказывается о служении Христа в Иудее (главы 10-13), о Его пути навстречу страданиям и открытии Им тайны страдающего Мессии Своим ученикам. Евангелие заканчивается Страстями и Воскресением Христа.

Как я сказал, Марка мало интересует хронология событий, в отличие от Луки, он - не историк. Иное дело - пространство и место действия событий. Как показали современные ученые, Галилея и Иерусалим для Марка - это не только и даже не столько исторические, сколько теологические понятия, находящиеся по отношению друг к другу в своеобразной оппозиции. Галилея для Марка - это средоточие откровения, от первого публичного выступления Христа до явления воскресшего Иисуса. Иерусалим же - центр вражды к этому откровению. Таким образом, Марк меняет на противоположное то символическое значение, которое Иерусалим имел для еврейской традиции как священное место, с которым издавна были связаны эсхатологические ожидания иудеев. У Марка же этот город становится символом вражды ко Христу. Из Иерусалима в Галилею приходят враги Иисуса - книжники и фарисеи, в Иерусалиме вынашивается план убийства Христа и там этот план и осуществляется. Все чудеса Иисус совершил в Галилее, а в Иерусалиме лишь заставил засохнуть смоковницу. Соответственно, Марк делает полуязыческую Галилею центром эсхатологического откровения, а священный Иерусалим - центром, из которого исходит неверие и неприятие откровения. По мнению ученых, эта оппозиция выражает теологическую идею перехода спасения (избранности и обетований Бога) от евреев, в массе своей не принявших Христа, к уверовавшим язычникам, для которых и писал Марк.

Несмотря на относительно простую, на первый взгляд, композицию, Евангелие от Марка имеет довольно сложную внутреннюю структуру. Главная задача Евангелия - христо-логическая; Марк хочет объяснить, Кем является Христос и в чем смысл Его служения. В соответствии с этой задачей Марк и организует повествование, нужным ему образом располагая эпизоды и постепенно готовя читателя к кульминации - Страстям и Воскресению.

Как указал В. Кесич, Марк часто пользуется приемом перерыва в повествовании и интерполяции, после чего повествование возобновляется, так что один эпизод, вставленный в середину другого, как бы комментирует весь рассказ, создавая необходимую для автора перспективу. Так, в 11-й главе после рассказа о проклятии фигового дерева евангелист вводит эпизод об очищении Храма в Иерусалиме, об изгнании оттуда торгующих, а затем вновь возвращается к фиговому дереву, которое засохло. Благодаря этому приему рассказ о фиговом дереве, эта своеобразная «притча в действии», помогает понять отношение Иисуса к Храму в Иерусалиме. Иисус проклинает фиговое дерево, потому что на нем нет плодов, и это в свою очередь проецируется на Храм, который тоже не принес должных плодов (не стал местом, где будут, по предсказанию Иеремии, молиться все народы) и потому в скором времени будет разрушен (это символизирует опрокидывание столов). Более того. С приходом истинного Мессии и нужда в Храме отпадает, ибо теперь уже Сам Христос является источником спасения, новым Храмом Бога.

Нужно отметить, что Евангелие от Марка уделяет очень большое внимание вере. Только у Марка благовестие Христа начинается с призыва к вере: «покайтесь и веруйте в Евангелие» (Марк, 1:15). По сравнению с Матфеем и Лукой, значение веры особенно подчеркнуто у Марка и в рассказе о бесноватом отроке под горой Преображения. Именно здесь Иисус говорит отцу отрока знаменитые слова: «Если сколько-нибудь можешь веровать, все возможно верующему. И тотчас отец отрока воскликнул: верую, Господи! помоги моему неверию» (Марк, 9: 23-24). В заключительном отрывке Евангелия, который был, по мнению ряда богословов, написан кем-то другим из учеников апостола Петра, ибо Марк не успел написать его, Христос, явившись ученикам, по Воскресении, говорит: «Идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари. Кто будет веровать, спасен будет, а кто не будет веровать, осужден будет. Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: именем Моим будут изгонять бесов, будут говорить новыми языками, будут брать змей; и, если что смертоносное выпьют, не повредит им; возложат руки на больных, и они будут здоровы» (Марк, 16: 15-18). Поистине, все возможно верующему, а сама вера - важнейшее условие спасения.

Знаменательно, что Марк уделяет большую часть своего внимания не учению Христа-Спасителя, но повествовательной стороне евангельской истории. И здесь на первое место выступают чудеса Христа, которые евангелист изображает с яркими, красочными подробностями. Так, например, когда к Иисусу привели глухого косноязычного, Он (Христос) «вложил персты Свои в уши ему и, плюнув, коснулся языка его, и, воззрев на небо, вздохнул и сказал ему: еффафа, то есть отверзись. И тотчас отверзся у него слух, и разрешились узы языка его, и стал говорить чисто». (Марк, 7: 33-35) А когда к Нему привели слепого и стали просить, чтобы Он прикоснулся к нему, Иисус, «взяв слепого за руку, вывел его вой из селения и, плюнув ему на глаза, возложил на него руки и спросил: видит ли что? Он, взглянув, сказал: вижу проходящих людей, как деревья. Потом опять возложил руки на глаза ему и велел ему взглянуть. И он исцелел и стал видеть все ясно» (Марк,

8: 23-25). Все эти подробности - не прихоть повествователя. Для Марка чудеса Христа суть знамения веры («Уверовавших же будут сопровождать сии знамения»). Сами же чудеса являют в Христе Божественного Царя и Воителя против демонских сил. Поэтому такое большое место здесь уделено исцелению одержимых бесами.

Но, являя Божественное достоинство Христа, Марк с первых же слов подчеркивает, что Богу противостоит мир под властью греха. Иоанн Креститель проходит служение покаяния в пустыне. Приходящие к нему исповедуют свои грехи. Всей своей жизнью и своим суровым образом глашатая покаяния Иоанн являет отрицание мира. Но Иоанн - только Предтеча, и его служение достигает высшей точки, когда к нему приходит креститься Сам Мессия. Здесь контраст мира и Бога особым образом заостряется, и он вновь возникает в рассказе об искушении Христа в пустыне. Далее, призывая учеников, Иисус как бы изъемлет их из мира - они оставляют все, в том числе и родителей, и следуют за Христом. Вместе с Иисусом двенадцать учеников противостоят миру, Христос особым образом воспитывает их, и совершаемые Им чудеса приводят их к признанию Христа как Мессии. А затем Он открывает им тайну Мессии страдающего, против Которого восстанет мир. В страдании Мессии контраст Бога и мира достигает предельной остроты. Отвержение Мессии миром, Его поношение и смерть кажется как бы полной победой мира. Но это обманчивое впечатление. Божественное достоинство Христа очевидно и в Его поражении. Синедрион выносит смертный приговор только после мессианского самосвидетельства Христа. (На вопрос первосвященника: «Ты ли Христос, Сын Благословенного? Иисус сказал: Я; и вы узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных»

Марк, 14: 61-62). Воины, издеваясь над Христом, одевают Его в шутовской наряд Царя и кланяются Ему как Царю. В час смерти Христа завеса в Храме раздирается надвое, сверху донизу. И сотник, присутствующий при казни, исповедует Умершего Сыном Божиим («Истинно Человек Сей был Сын Божий», Марк, 15: 39). Как сказал епископ Кассиан, положительно и отрицательно, знамения и прямые свидетельства говорят об одном: о явлении Божественного достоинства Христа в самом отвержении Его миром. Победа мира, на самом деле, - это победа Христа. И эта победа, явленная в Страстях, окончательно утверждается в славе Воскресения.

На протяжении всего Евангелия Марк подчеркивает насущную необходимость и тайну креста. Кто хочет следовать за Христом, должен понять смысл Его страданий и разделить Его судьбу, взяв свой крест и испытав отвержение и страдания. Но за крестной смертью обязательно последует воскресение, которое невозможно без креста.

Интересно отметить, что уже в иконографии ранних христиан символом для всех четырех евангелистов стало таинственное видение пророка Иезекииля на реке Ховар. Он увидел, как мы помним, четыре существа, напоминавшие собой человека, льва, тельца и орла. Каждое из этих существ сделалось эмблемой одного из евангелистов. Поскольку в Евангелии от Марка Иисус Христос изображен как Владыка и Повелитель, Царь вселенной - всем ходом повествования Марк подчеркивает Царское Величие и Всемогущество Христа, - то эмблемой Марка стал лев, царственное животное, символ мощи и славы. Впрочем, есть и другая традиция. Там эмблемой евангелиста считается человек, потому что Евангелие от Марка можно назвать самым незамысловатым, самым простым и доходчивым, и потому самым человечным.

ЕВАНГЕЛИЯ ОТ МАТФЕЯ, ЛУКИ И ИОАННА

Современные ученые считают, что два других евангелиста-синоптика, Матфей и Лука, опирались на Марка, когда писали свои книги. Исследователи также полагают, что все три синоптика в той или иной мере пользовались так называемыми логиями, т. е. изречениями Иисуса Христа, сохраненными поначалу устной традицией, а потом записанными и получившими хождение в виде отдельных сборников еще до появления Евангелий. Некоторые из этих логий были обнаружены на египетских папирусах в XIX и XX веках. Если эта гипотеза верна, то больше других логиями пользовался Матфей. Во всяком случае, речения Христа - наиболее оригинальная часть его книги.

Матфей, носивший также имя Левия, сына Алфеева, согласно Евангелию и преданию Церкви, являлся одним из 12 апостолов. До призвания к апостольскому служению Матфей был мытарем, т. е. сборщиком податей. Нужно сказать, что евреи той поры ненавидели и презирали мытарей, потому что те собирали деньги в пользу римских поработителей, при этом обычно присваивая часть денег. Рассказывая о своем призвании, сам евангелист называет себя Матфеем: «Проходя оттуда, Иисус увидел человека, сидящего у сбора пошлин, по имени Матфея, и говорит ему: следуй за Мною. И он встал и последовал за Ним» (Матфей, 9: 9). Однако Марк и Лука, приводя тот же эпизод, именуют его Левием, ссылаясь, очевидно, на его второе имя. Однако в списке 12 апостолов у всех трех евангелистов стоит имя Матфей.

Считается, что Матфей написал свое Евангелие первоначально на арамейском языке, том самом, на котором тогда говорили евреи Палестины. Согласно другому мнению, на еврейском языке Ветхого Завета. Сохранилось свидетельство Папия Иерапольского (первая половина II века), где сказано: «Матфей записал изречения Господа на еврейском языке, а переводил или толковал их каждый, как мог». Арамейский, или еврейский оригинал Евангелия от Матфея до нас не дошел, но перевод, и достаточно хороший перевод, ибо греческий язык Матфея лучше, чем у Марка, продолжает жить.

Этот перевод был, скорее всего, сделан около 70 года, хотя иногда он датируется 80-ми годами I века. Относительно же даты написания оригинала среди ученых нет единого мнения. Эта дата колеблется между 40-50 годами, но называют также и 70-е годы.

Большинство современных исследователей не считают греческий вариант Евангелия от Матфея точным дословным переводом оригинала, но, скорее, его переработкой, а дословные совпадения текста с Евангелием от Марка объясняют тем, что переводчик во время своей работы пользовался этим Евангелием.

В центре книги Матфея стоят не события жизни Христа, но мессианское учение о Нем и Его собственное учение, поданное в стиле восточной библейской дидактики. Все Евангелие отличает единство стиля, который библеисты характеризуют как приподнятый, торжественный, почти богослужебный.

Здесь гораздо меньше тех ярких деталей, которые есть у Марка, и оно вовсе не похоже на простые воспоминания.

Евангелие от Матфея написано преимущественно для евреев. Главная цель Матфея - доказать, что Иисус Христос и есть Тот Мессия, о Котором говорили ветхозаветные пророки, что Он и есть «исполнение закона и пророков» и что ветхозаветное откровение до конца уясняется только в христианстве.

Поэтому Матфей начинает свое Евангелие с Родословия Иисуса Христа, желая показать Его происхождение от Давида и Авраама: «Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова» (Матфей, 1: 2). Евангелист делает множество ссылок на Ветхий Завет, чтобы раскрыть исполнение пророчеств. Выражения типа «все это совершилось для того, чтобы сбылось Писание» можно часто встретить в тексте. Библеисты подсчитали, что всего таких ссылок на Ветхий Завет у Матфея 66, причем в 43 случаях он делает точную выписку из еврейского оригинала.

Заметим, однако, что хотя Евангелие от Матфея и обращено к евреям, в нем все же присутствует и характерное вообще для христианства наднациональное, вселенское начало. Именно Матфей рассказывает о волхвах, восточных мудрецах-иностранцах, пришедших издалека поклониться младенцу Христу. И именно Евангелие от Матфея заканчивается повелением воскресшего Христа Своим ученикам: «Идите, научите все народы» (Матфей, 29:19).

В основном корпусе этого Евангелия можно достаточно четко выделить пять составных частей, пять главных бесед Христа. Первая из них содержит Нагорную Проповедь (5-7 главы), за которой следует описание чудес, совершенных Христом (8-9 главы), что должно было подчеркнуть, что Иисус - не только великий Учитель, но и Мессия, Боже ственный Спаситель, силой Божией творящий чудо. Во второй части Христос дает наставления двенадцати апостолам (10 глава). В третьей содержатся притчи о Царстве Небесном (13 глава). Четвертая посвящена еврейской общине и обращена к ученикам Христа (18 глава). Пятая же отведена концу мира и Страшному Суду (24-25 главы). Каждая из этих бесед заканчивается словами: «И когда Иисус окончил слова сии». Ряд ученых считает, что Матфей сознательно написал эти пять бесед по аналогии с Пятикнижием Ветхого Завета. Но в целом, однако, книга все же делится не на пять, а на семь частей - добавим сюда пролог, содержащий рассказ о детстве Христа, и конец книги, где повествуется о Страстях и Воскресении.

Хотя Евангелие от Матфея содержит важный исторический материал, целью евангелиста было, прежде всего, систематическое изложение благовестия Христа. Сопоставление с Марком и Лукой убеждает в том, что Матфей соединил отдельные поучения Христа, сказанные в разное время и разным слушателям, в большие связные речи. Это касается в первую очередь Нагорной Проповеди, имеющей параллель у Луки не только в 6-й главе, но и в менее значительных отрывках, разбросанных на протяжении последующих глав, вплоть до 16-й. То же можно сказать и о притчах о Царстве Небесном из 13 главы, и об обличении фарисеев в 23 главе, и об эсхатологических речах в 24-25 главах. Сказанное распространяется и на повествовательный материал. В 8 и 9 главах собраны чудеса, отнесенные у Марка и Луки к разным моментам служения.

Но это только в первой половине Евангелия. Вторая половина (15-28 главы), посвященная Страстям и событиям им предшествующим, имеет исторический характер. Это и понятно. Ведь христианство - религия историческая, и ее центральная точка - смерть и Воскресение Христа. Об этих событиях, совершившихся в истории, евангелист и говорит в историческом плане.

Как я уже сказал, на всем Евангелии от Матфея лежит печать иудейского духа - ведь именно таков его адресат. По мнению епископа Кассиана, эта связь с иудейством - во-первых, условно говоря, внешняя. Евангелист знал, что земля горшечника, купленная на деньги, которые бросил раскаявшийся Иуда, называется «землею крови до сего дня» (Матфей, 27: 8). «Сей день» - это день написания Евангелия. А это, в свою очередь, говорит нам о том, что, сочиняя Евангелие, Матфей поддерживал самую тесную связь с иудейской средой.

Матфей предполагает, что его читатели хорошо знакомы с еврейскими обычаями, на которые он часто ссылается, не объясняя этих ссылок. Так, в 15-й главе мы читаем: «Бог заповедал: “почитай отца и мать” и “злословящий отца или мать смертью да умрет”. А вы говорите, если кто скажет отцу или матери: “дар Богу то, чем бы ты от меня пользовался”, тот может и не почтить отца своего или мать свою; таким образом вы устранили заповедь Божию преданием вашим» (Матфей, 15: 4-6). Суббота для Матфея и его читателей все еще актуальна (они стараются соблюдать субботний покой), и споры о законе остаются вполне насущными. Матфей использует образ побеленных (покрашенных) гробниц, понятный лишь тем, кто знаком с еврейским обычаем погребения - у евреев прикосновение к трупу или гробу приравнивалось к осквернению, и, чтобы предохранить себя от скверны, евреи в ту эпоху выбеливали надгробные памятники гашеной известью.

Порой Матфей прибегал к мнемоническим приемам, распространенным среди иудеев. В качестве примера можно привести группировку поучений Христа по числовому принципу - трехчлен в учении о милостыне, молитве и посте. Ро дословие Иисуса также распадается на три части, каждая по 14 родов. Число 14 можно понимать либо как гематрию (об этом мы уже говорили раньше), либо как встречающееся в раввинистической литературе сравнение роста и упадка Иудейского Царства с возрастанием и убыванием луны - от полнолуния до новолуния и от новолуния до полнолуния проходит 14 дней. Царство Божие у Матфея именуется Царством Небесным, чтобы не употреблять священное имя Яхве.

Печать иудейского духа лежит и на учении евангелиста. Остановимся на этом подробнее. Связь с Ветхим Заветом особенно важна для Матфея, ибо Ветхий Завет получил исполнение во Христе. Эта мысль доказывается царским родословием Христа и обоснованием этого родословия, объясняющим, что через Иосифа Обручника Иисус связан с мессианской линией Ветхого Завета. Об исполнении Ветхого Завета во Христе говорят и многочисленные пророчества, приводимые Матфеем. С Ветхим Заветом Матфея роднит и характерная для него концепция спасения. Очень важные достижения дохристианского иудейства, помимо прочего, лежат в области нравственного учения. И Матфей тоже уделяет очень большое внимание нравственной стороне спасения. Чего стоит хотя бы одна Нагорная Проповедь, полностью приведенная только у Матфея. Об этом же, кстати, говорит и толкование имени Иисуса в первой главе: «Родит же Сына, и наречешь Ему имя Иисус, ибо Он спасет людей Своих от грехов их» (Матфей, 1:21)- Иешуа по-еврейски означает «Бог спасает». Спасение от грехов соответствует как нельзя лучше иудейскому морализму Матфея. Пределы народа, «людей Своих», ограничивает это спасение опять-таки, казалось бы, только иудеохристианской средой. Но, очевидно, это ограничение не стоит понимать слишком буквально. Ведь согласно христианскому учению, данные

Израилю по плоти ветхозаветные обетования наследует Израиль по духу, т. е. Христова Церковь. И Матфей, очевидно, понимал это.

Парадоксальным образом в «иудейском» Евангелии от Матфея отталкивание от иудаизма даже сильнее, чем у Марка и Луки. Только у Матфея Иоанн Креститель обличает пришедших к нему фарисеев и саддукеев. В Нагорной Проповеди Иисус говорит о недостаточности праведности книжников и фарисеев. Он же называет фарисеев слепыми вождями слепых и предостерегает от закваски фарисейской и саддукейской. Последние поучения Христа перед Страстями при всем их разнообразии объединены одной мыслью - Христос произносит суд над духовными вождями народа. Эта же нота отчетливо звучит и в рассказе о Страстях. Инициатива убийства принадлежит Синедриону с Каиафой во главе, и их враждебность не ослабевает до конца.

Положительное учение Матфея сосредоточено на теме Царства Небесного, которое получает здесь особое преломление. Матфей уделяет основное внимание не столько эсхатологическому объекту Царства, хотя и говорит об этом, сколько явлению Царства в нынешней жизни. Нагорная Проповедь излагает нравственные условия стяжания Царства. Само же учение о Царстве подводит Матфея к учению о Церкви - это слово «Церковь» встречается только у Матфея. Все, что в учении Матфея относится не к будущей, а к нынешней жизни, относится к этому учению о Церкви (епископ Кассиан). Церковь - это земной, посюсторонний аспект Царства, у нее «ключи Царства Небесного». Обращаясь к Петру, Христос говорит: «Ты - Петр (т. е. по-гречески камень), и на сем камне создам Я Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее. И дам тебе ключи Царства Небесного, и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах» (Матфей, 16: 18-19). Таким образом, Церковь в лице апостолов, а потом и их преемников получает право судить и наказывать согрешающих; и власть разрешать - отпускать грехи, принимать в Церковь через крещение и покаяние.

Обладание властью - это важнейший признак Церкви. Но сила, связующая Церковь, - любовь. Покоящаяся на любви и обладающая властью, Церковь, по учению Матфея, отличается универсализмом. Это вытекает из образа Страшного Суда, приведенного евангелистом. Тогда перед престолом Царя будут собраны все народы. Об этом же говорят и последние слова воскресшего Христа, приведенные в книге: «Дана Мне всякая власть на небе и на земле. Итак, идите научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, уча их соблюдать все, что Я повелел вам; и се, Я с вами до скончания века» (Матфей, 28:19-20). Итак, пастырскому попечению апостолов вверены все народы, а Иисусу дана всякая власть на небе и на земле. Это и есть всеобъемлющая полнота Церкви.

Как и остальные евангелисты, Матфей имеет свою иконографическую эмблему. Так как он говорит главным образом о происхождении Иисуса Христа по Его человечеству, подчеркивая ветхозаветные корни благовестия, то ему дана эмблема человека. Согласно другой традиции, эмблема Матфея - лев, потому что он, как никто другой, видел в Иисусе Мессию, избранного в виде льва колена Иуды.

Принято считать, что автор третьего Евангелия Лука был по рождению греком-язычником, так называемым прозелитом, т. е. язычником, первоначально принявшим иудаизм, а потом крестившимся. По роду своих занятий он был врачом, а церковное предание утверждает, что он также был и живописцем. Из того, что только в его книге приводятся подробные наставления Иисуса 70 ученикам, некоторые богословы сделали вывод, что он принадлежал к числу 70 апостолов. (Как ясно из Евангелия, Христос сначала призвал 12 апостолов, а потом еще 70.) Согласно традиции, Лука вместе с Клеопой стал также свидетелем явления воскресшего Христа в Еммаусе. Однако, по словам Н. Розанова, русского православного библеиста и историка, утверждение о том, что Лука входил в число 70 апостолов, не может быть правильным, поскольку сам Лука ясно говорит, что он не был свидетелем земной жизни Христа. В начале книги Лука утверждает, что он опирался на авторитет «очевидцев и служителей Слова» (Лука, 1: 2). Луке также принадлежит авторство еще одной новозаветной книги «Деяния святых апостолов», которая продолжает евангельское повествование. В том, что Лука написал обе эти книги, теперь уже не сомневается никто из библеистов. Обе эти книги представляют собой как бы единое неразрывное целое, разделенное на две взаимодополняющие друг друга части. Иными словами, автор задумал свое сочинение как историю жизни и миссии Иисуса Христа, которые находят продолжение в жизни и миссии Церкви.

Как видно из предисловия к третьему Евангелию, Лука написал его по просьбе некоего знатного мужа «достопочтенного Феофила» (Лука, 1: 3). Греческое слово кратистос (достопочтенный) можно также, по мнению епископа Кассиана, перевести и как «ваше превосходительство». Очевидно, Феофил занимал какой-то высокий пост и был язычником, обратившимся ко Христу.

Сочиняя свое Евангелие, Лука пользовался не только рассказами очевидцев, но и доступными ему письменными материалами о жизни и учении Христа - прежде всего, Евангелием от Марка и логиями. Все эти материалы Лука очень тщательно проанализировал и отобрал, а потому его Евангелие отличается особой точностью в определении времени и места событий и строгой хронологической последовательностью. Недаром же Луку называют первым историком христианства.

Как ясно из книги «Деяний», Лука близко знал апостола язычников Павла, учившего, что Иисус Христос пришел в мир не только для иудеев, но и для язычников. Влияние апостола Павла явно чувствуется на страницах третьего Евангелия, где подчеркнута вселенская миссия христианства. В тесной связи с учением апостола Павла о спасении язычников и об оправдании человека не делами закона, но благодатью Божией, находятся такие места текста, как ссылки на посещение пророком Илией вдовы в Сарепте Сидонской (вдова была язычницей) и об исцелении пророком Елисеем Неемана Сириянина (т. е. сирийца), а также притчи о блудном сыне и мытаре и фарисее. Однако неверно было бы думать, что третье Евангелие - это целиком «Евангелие Павла», подобно тому, как книга Марка была Евангелием Петра. При всей близости к апостолу Павлу Лука - самостоятельный и оригинальный богослов.

Язык третьего Евангелия - это хороший греческий, гораздо лучший, чем у остальных евангелистов. Это и понятно, потому что сам Лука был греком и писал свою книгу для эллинского читателя (скорее всего, для христиан Ахайи), хотя в книге также присутствует и нужный здесь по контексту библейский колорит. Евангелие от Луки было написано раньше книги «Деяний», возможно, около 70 года, хотя в науке есть и другие более поздние датировки (80-е годы).

Композиция текста третьего Евангелия проще, чем у Матфея. Во вступлении Лука признает свой долг «очевидцам и служителям Слова», т. е. тем, кто знал Христа, а также тем, кто уже начал писать о Нем, и обещает «по порядку описать» (Лука, 1:3) события. Затем идет изложение событий, предшествовавших Рождеству Христа. После этого Лука рассказывает о Рождестве, обрезании Христа, затем о Его крещении и дает Его родословную. Затем следует рассказ о Его служении в Галилее (главы 4-9). После этого евангелист подробно останавливается на последнем путешествии Христа из Галилеи в Иерусалим, посвящая ему целых 10 глав (9-18 главы). Это наиболее оригинальная часть третьего Евангелия. Именно здесь можно найти притчи, которых нет у других евангелистов. В следующей части Лука рассказывает о последних днях Христа в Иерусалиме (главы 19-21). Как и в других Евангелиях, книга заканчивается повествованием о смерти и Воскресении Христа.

Евангелие от Луки обращено преимущественно к язычникам, жившим за пределами Палестины, и всячески подчеркивает вселенскую миссию Христа. Об этой миссии сказано и у Матфея. Но в то время, как Матфей опирается на иудео-христианскую точку зрения, которая расширяет свои горизонты и открывается язычникам, у Луки спасение во Христе становится доступным язычникам, разного рода социальным изгоям, мытарям, самарянам и женщинам, т. е. у него нет вообще никаких ограничений ни для кого. И вместе с тем третий евангелист, прозелит, писавший для христиан из язычников, исполнен глубокой любви к Ветхому Завету и постоянно напоминает христианам из язычников об исторических корнях их веры, восходящих к ветхозаветному Писанию. Не случайно Храм в Иерусалиме упоминается в самом начале и конце его книги: Захария, отец Иоанна Крестителя, - священник в Храме (Лука, 1: 5), а в конце евангелист рассказывает о возвращении апостолов в Иерусалим после Вознесения Господня, где они «пребывали всегда в Храме, прославляя и благословляя Бога» (Лука, 24: 53).

В отличие от Марка и Матфея, Лука постоянно подчеркивает историческую преемственность между Израилем, Иисусом Христом, Его учениками, первой иерусалимской общиной христиан и нееврейскими христианскими общинами. Последние рассматриваются Лукой как продолжение благочестивого Израиля. В Израиле, который некогда отвергал пророков, а теперь отвергает Христа и его учеников, всегда находился благочестивый «остаток». Христианская Церковь, по мысли Луки, и продолжает служение этого «остатка».

В Евангелии от Луки особенно важен материал, которого нет у других евангелистов. Лука постоянно упоминает женщин. Мать Предтечи Елисавета, Анна пророчица, вдова из Наина, грешница, помазавшая ноги Христа в доме фарисея Симона, Мария Магдалина и другие женщины, сопровождавшие Христа во время Его путешествия по Галилее, сестры Лазаря Марфа и Мария, скорченная женщина в синагоге, Иерусалимские жены на Крестном пути, но, прежде всего, конечно же, Богородица. Только в Евангелии от Луки рассказано о Благовещении, о посещении Девою Марией Елисаветы, и в рассказе о детстве Христа Богородице принадлежит гораздо больше места, чем у Матфея. Большее место Лука уделяет и Святому Духу, но он также чаще, чем другие синоптики, говорит о Сатане.

Именно у Луки с особой силой звучит призыв к милосердию. Достаточно вспомнить хотя бы знаменитую притчу о блудном сыне. Очень много места в третьем Евангелии отведено человеческому страданию. Не случайно Свою первую проповедь в Назарете Христос начинает с чтения отрывка из пророка Исайи: «’’Дух Господень на Мне; ибо Он помазал Меня благовестить нищим, и послал Меня исцелить сокрушенных сердцем, проповедовать плененным освобождение, отпустить измученных на свободу, проповедовать лето Господне благо приятное”. И, закрыв книгу и отдав служителям, сел ... и начал говорить: ныне исполнилось писание сие, слышанное вами» (Лука, 4: 18-21). Тема милосердия в дальнейшем постоянно присутствует как в проповедях или притчах, так и в чудесах, которые творит Христос.

И, наконец, Евангелие от Луки - это Евангелие молитвы. Именно здесь неоднократно говориться о молитве Самого Христа в важнейшие моменты Его жизни. Иисус молится во время Своего Крещения, перед избранием 12 апостолов Он всю ночь пребывает в молитве, Он молится в уединенном месте перед тем, как Петр исповедует Его мессианство и т. д. И именно здесь Иисус несколько раз учит Своих учеников молитве.

Для Марка спасение - это, прежде всего, - спасение от богопротивного мира, для Матфея - спасение от греха. И то, и другое есть и у Луки, но главным для него, по мнению епископа Кассиана, является все же спасение от страдания. Уже упомянутая мной первая проповедь Христа в назаретской синагоге имеет как бы программное значение. Служение Христа - это исцеление от страданий. Спасение - а в случае Самого Христа это спасение страданием, крестной жертвой - понимается в третьем Евангелии, прежде всего, как дело Божественной любви. Все Евангелие от Луки проникнуто духом любви. Этот дух мы ощущаем в рассказах о женщинах и в том особом внимании, которое здесь уделено Богородице. Милосердие Христа - это тоже проявление любви, к ней Иисус призывает и Своих учеников. Да и молитва тоже предполагает любовь. С молитвой любящий обращается к Любимому в надежде, что Он любовью ответит на молитву любви. А иначе молитва теряет смысл.

Луку называют первым христианским историком. И действительно, события земного служения Христа Лука стремит ся изложить в хронологической последовательности. В отличие от Матфея, пытавшегося систематизировать поучения Христа, Лука старается отнести их к тому или иному историческому контексту, что дает читателям возможность судить о последовательном раскрытии учения Христа. Так, например, в отличие от другого синоптика Марка, Лука ставит призвание учеников не прежде, но после первых чудес - впечатление, произведенное этими чудесами, очевидно, хорошо объясняет ту готовность, с которой ученики последовали за Иисусом. Хронологической точности служат и те исторические координаты, которыми вводится рассказ о служении Предтечи и которые косвенно относятся и к служению Христа: «В пятнадцатый же год правления Тиверия кесаря, когда Понтий Пилат начальствовал в Иудее» (Лука, 3:1).

Историк, по представлению древних, должен был быть обязательно художником (Ксенофонт, Фукидид, римские историки). Забота о художественном совершенстве формы видна на протяжении всего третьего Евангелия. Весь новый материал, вводимый Лукой, отличается замечательным совершенством формы - достаточно перечитать две первые главы или притчи о блудном сыне или добром самарянине, чтобы убедиться в этом. Но и пользуясь общесиноптическим материалом, Лука тщательно избегает повторений. Он рассказывает об одном чудесном насыщении; приводя притчи о званных на вечерю и о минах, он опускает близкие к ним притчи о брачном пире царского сына и о талантах. По мнению епископа Кассиана, ценитель гармонии Лука ценил ее и в духовной жизни человека. Он один в толковании притчи о сеятеле отметил, что приносящий плод приносит его в терпении: «А упавшее на добрую землю, это те, которые, услышав слово, хранят его в добром и чистом сердце и приносят плод в терпении»

(Лука, 8: 15). Соответственно, Лука представлял себе духовную жизнь как органический рост. Это замечательное прозрение евангелиста.

Вместе с тем историческая цель была для Луки только первой, ближайшей и в то же время средством, чтобы с помощью подобной манеры изложения привлечь ко Христу культурных язычников, к числу которых принадлежал Феофил. Поэтому неудивительно, что иногда Лука забывает об этой цели, а иногда и отступает от нее. Ведь мало просто установить исходные данные (пятнадцатый год правления Тиверия), нужно дать затем и последующие координаты. Лука этого не делает, и мы не можем на основании его текста сказать, сколько времени прошло с начала служения Христа до Его Страстей. Человеческая история совершается во времени. Евангельская же история в изложении Луки начинается вне времени. В первой главе Архангел Гавриил возвещает Захарии о рождении Иоанна, а Деве Марии о Рождестве Христа. Это весть с неба, из вечности. Исторические события понимаются Лукой как проекция вневременного плана Божия. Но, начинаясь в вечности, история у Луки и кончается, исчезая в вечности. В конце своей книги Лука рассказывает о Воскресении и Вознесении. Ударение в этом рассказе на вечном. Вечное - то твердое основание, которое Лука хотел сообщить Феофилу. Оно и есть спасение, принесенное Христом. Понимаемое как спасение страданием от страданий, выражая Божественную любовь, оно отличается универсализмом и даже космической полнотой.

Четвертое Евангелие довольно сильно отличается от синоптических, не противореча, но дополняя их. Его автором признан апостол Иоанн Богослов, считавшийся любимым учеником Иисуса Христа, хотя некоторые современные богословы и не согласны с такой атрибуцией, называя автором этого Евангелия некоего Иоанна пресвитера. Согласно преданию, Иоанн Богослов происходил из состоятельной галилейской семьи и был сыном Зеведея и Саломии, одной из жен-мироносиц, являвшейся якобы дочерью Иосифа-Обручника от первого брака. По другой версии, она была сестрой Девы Марии. Став поначалу учеником Иоанна Крестителя, Иоанн одним из первых последовал за Христом вместе с матерью и старшим братом Иаковом. За горячность нрава Христос назвал братьев «сынами грома» (Марк, 3: 17). Четвертое Евангелие называет Иоанна «учеником, которого любил Иисус» (Иоанн, 20: 2). Там же сказано, что он единственный из двенадцати апостолов, который был на Голгофе, а после смерти Христа он взял к себе Его Мать. В то время ему было около двадцати лет.

Согласно распространенному мнению, Иоанн написал свое Евангелие много позже, уже будучи глубоким старцем, где-то в 90-е годы. Как гласит предание, он взялся за перо по просьбе ефесских христиан или даже малоазийских епископов. Они принесли ему первые три Евангелия и просили дополнить их. Иоанн якобы подтвердил истинность всего написанного там, но нашел, что нужно подробнее изложить учение о Божестве Христа, чтобы люди с течением времени не стали думать о Нем только как о сыне человеческом. Тем более, что тогда уже появились евиониты, гностики и последователи ереси Коринфа, отрицавшие Божество Христа и видевшие в Нем только человека. Поэтому четвертое Евангелие имеет отчасти полемический характер, а догматические вопросы в нем подчеркнуты особенно явно. С синоптическими Евангелиями оно далеко не во всем совпадает по содержанию, оно включает рассказы о событиях и изречениях Христа, которых нет в первых трех Евангелиях.

Датировка четвертого Евангелия 90-ми годами в настоящее время оспаривается рядом библеистов. Если в XIX веке некоторые протестантские богословы вообще отрицали авторство Иоанна Богослова, утверждая, что это Евангелие написано неким греческим богословом около 200 года, то теперь так уже никто не думает. Однако ряд видных библеистов, в том числе и православных, полагают, что Иоанн написал его гораздо раньше, еще до разрушения Иерусалима в 70 году.

В своей аргументации они опираются на относительно недавно установленную наукой связь данного Евангелия с еврейской религиозной мыслью начала I века, что достаточно ясно подтверждено кумранскими свитками. В целом, по вопросу о датировке четвертого Евангелия сейчас нет единого мнения, хотя многие все же склоняются к традиционной датировке - 90-м годам.

Важнейшая особенность Евангелия от Иоанна выражена в том названии, которое было дано ему в древности. Это Евангелие Духовное, по-гречески Пневматикой. Если синоптические Евангелия повествуют главным образом о событиях земной жизни Христа, то Евангелие от Иоанна сразу же начинается учением о Его Божестве, а затем приводит целый ряд возвышенных речей Иисуса - отличительная черта данного Евангелия - длинные беседы Христа, - где раскрывается Его Божественная природа и содержатся глубочайшие размышления о таинствах веры. Сошлемся на беседу с Никодимом, с самарянкой, беседу о хлебе, сошедшем с небес, о добром пастыре и особенно прощальную беседу на Тайной Вечере. За учение о Боге-Слове и за раскрытие сложных моментов христианкой веры Иоанн и получил имя Богослова. Его также называют апостолом любви, ибо он не раз говорит о христианской любви как в Евангелии, так и в посланиях.

Если синоптики пишут в основном о служении Иисуса Христа в Галилее, а затем о последнем Его путешествии в Иерусалим на Страсти, то Иоанн рассказывает о событиях, происходивших в Иудее и, прежде всего, в Иерусалиме. Четвертое Евангелие уточняет хронологию синоптиков. Если исходить только из их книг, может возникнуть обманчивое впечатление, что земная миссия Христа длилась всего около года. Иоанн же говорит о четырех посещениях Христом Иудеи. Поскольку Иисус, как и все правоверные евреи, посещал Храм в Иерусалиме на Пасху, о чем сказано у Иоанна, то, очевидно, Его служение продолжалось около трех с лишним лет.

Иоанн чаще синоптиков останавливается на мессианском свидетельстве Иисуса Христа о Себе Самом. Именно тут Христос несколько раз повторяет в приложении к Себе священную формулу «Я есмь», которая, как мы помним из лекций по Ветхому Завету, на еврейском языке обозначала имя Бога Яхве, и считалась запретной. Ее даже не произносили вслух при чтении Библии, заменяя другими словами.

По отношению ко Христу Иоанн, единственный из евангелистов, употребляет слово Логос, хорошо известное в античной философии. Это дало повод некоторым критикам XIX века выдвинуть гипотезу о том, что Иоанн был близок идеям гностицизма и неоплатонизма. (Гностики и неоплатоники тоже пользовались термином «логос», но в своем понимании этого слова.) Однако современные исследователи указали на связь учения о Логосе в четвертом Евангелии с иудейским пониманием Слова как формы Богоявления.

Чудеса, описанные Иоанном, имеют, как правило, свой особый характер. Их цель - раскрыть смысл деяний Христа. Они по большей части символичны, хотя в то же время и реальны. Чудо в Кане Галилейской, где Иисус на брачном пиру претворил воду в вино, предвосхищает Тайную Вечерю и установление таинства евхаристии, когда вино становится кровью Христа; исцеление больного в иерусалимской купальне (Христос говорит ему: «Вот, ты выздоровел; не греши больше, чтобы не случилось с тобой чего хуже» (Иоанн, 5: 14) -а он был 38 лет прикован к постели) указывает на связь между недугом и грехом; прозрение слепорожденного (Иисус говорит ему: «На суд пришел Я в сей мир, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы» (Иоанн, 9: 39) - духовное прозрение; воскрешение Лазаря - власть Христа над жизнью и смертью.

Притчи, которые Иисус говорит в четвертом Евангелии, относятся, прежде всего, к Нему Самому и к Его мессианскому служению. Такова, скажем, притча о хлебе жизни, кончающаяся словами: «Я есмь хлеб жизни. Отцы ваши ели манну в пустыне и умерли; хлеб же, сходящий с небес, таков, что ядущий его не умрет» (Иоанн, 6:48-50), или притча о добром пастыре: «Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец» (Иоанн, 10:11), или притча о виноградной лозе: «Я есмь истинная виноградная лоза, а Отец Мой - Виноградарь» (Иоанн,15:1).

И вместе с тем парадоксальным образом, казалось бы, вопреки постоянному вниманию к Божественной природе Христа, Иоанн как никто другой из евангелистов подчеркивает и человеческую природу Богочеловека Иисуса. Его усталость (устав от долгого пути, Он присел у колодца в Самарии), Его любовь к Своему ученику (самому Иоанну), к Лазарю, Его слезы на могиле друга.

Филологи установили, что Евангелие от Иоанна - произведение человека, если не писавшего, то, по крайней мере, думавшего по-арамейски. В отличие от синоптиков, Иоанн цитирует Ветхий Завет не по Септуагинте, а дает перевод с еврейского и с арамейских толкований Библии - таргумов. Открытия в Кумране, как я уже отметил, показали, что четвертое Евангелие тесно связано с религиозными представлениями и фразеологией этой общины.

Хотя план Евангелия от Иоанна во многом схож с планом синоптиков (как и Марк, Иоанн рассказывает о событиях от Крещения Христа до Его Воскресения), здесь все же есть очень много существенных особенностей. Как я говорил, здесь своя хронология - три года служения Христа. Чудес меньше, но они очень знаменательны. Острее, чем у синоптиков, тут поставлена тема конфликта с иудейской средой. Он начинается сразу же в Иерусалиме, где образованные фарисеи и саддукеи могли лучше понять смысл проповеди Христа, чем малограмотные жители Галилеи, которым уделяют основное внимание синоптики. Повествовательные разделы четвертого Евангелия написаны с большим драматизмом, а пространные речи Христа являют собой возвышенное свидетельство о Божественной природе Христа. Композиция книги подчинена задаче показать схождение в мир Слова Божия и Его восхождение к Отцу. Соответственно, Евангелие начинается знаменитым прологом «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Иоанн, 1:1), которому нет параллели у синоптиков. Затем следует так называемая «книга знамений», или рассказ о чудесах (2-12 главы). Показательно, что в Евангелии от Иоанна нет рассказов об изгнании бесов. Очевидно, Иоанна интересует сам Сатана, а не его армия, как источник тьмы, противостоящий свету. «Свет во тьме светит, и тьма не объяла его» (Иоанн, 1:5),- пишет евангелист в прологе. За «книгой знамений» следует прощальная беседа на Тайной Вечере и Первосвященническая молитва (13-17 главы), а затем рассказ о Страстях, Воскресении и явлении воскресшего Христа в Иерусалиме и Галилее.

Вообще говоря, Иоанн ведет свое повествование в несколько иной перспективе, чем синоптики. Начиная с первых слов пролога, Иоанн рассматривает историю как бы в вертикальном измерении, с перспективы вечности. Синоптики же в основном подходят к истории горизонтально с перспективы движущегося вперед времени. Разумеется, оба эти подхода не являются взаимоисключающими, что было отчетливо видно у Луки. Но Иоанн предпочитает именно вертикальную перспективу. Иисус Христос для него - центр истории, а события, развивающиеся в горизонтальной перспективе, соотносятся и подчиняются этому центру, Слову Бога, ставшему человеком. Поэтому в четвертом Евангелии деяния и речения Христа во время Его земного служения, прежде всего, открывают в Нем воплотившегося Сына Божия. Подобное представление о Христе не чуждо, конечно, и синоптикам, но именно у Иоанна оно подчеркнуто особенно явно.

Иконографическая эмблема четвертого евангелиста -орел, ибо, по выражению Августина, Иоанн парит над облаками человеческой немощи благодаря особой возвышенности мысли и величавости слога своей книги. Древние считали, что только орел может смотреть, не будучи ослеплен, прямо на солнце и проникать в вечные тайны, вечные истины и даже в сами мысли Бога. У Иоанна Богослова из всех евангелистов, несомненно, самый проницательный взгляд.

ПРОЛОГ К ЧЕТВЕРТОМУ ЕВАНГЕЛИЮ

Теперь мы можем обратиться непосредственно к тексту самих Евангелий и поговорить, насколько позволит время, хотя бы о некоторых, на мой взгляд, наиболее важных страницах этих книг. Начнем со знаменитого пролога к четвертому Евангелию. Пролог этот по форме близок к литургическому гимну и по праву считается одной из величайших христианских поэм в истории литературы. Вот как он звучит:

«В начале было Слово, и слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков; и свет во тьме светит, и тьма не объяла его. Был человек, посланный от Бога; имя ему Иоанн. Он пришел для свидетельства, чтобы свидетельствовать о Свете, дабы все уверовали чрез Него. Он не был свет, но был послан, чтобы свидетельствовать о Свете. Был Свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир. В мире был, и мир через Него начал быть, и мир Его не познал. Пришел к своим, и свои Его не приняли. А тем, которые приняли Его, верующим во имя Его, дал власть быть чадами Божиими, которые не от крови, ни от хотения плоти, ни от хотения мужа, но от Бога родились. И Слово стало плотью и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу как единородного от Отца. Иоанн свидетельствует о Нем и восклицая говорит: Сей был Тот, о Котором я сказал, что Идущий за мною стал впереди меня, потому что был прежде меня. И от полноты Его все мы приняли и благодать на благодать; ибо закон дан чрез Моисея, благодать же и истина произошли чрез Иисуса Христа. Бога не видел никто никогда; единородный Сын, сущий в недрах Отчем, Он явил» (Иоанн, 1:1-18).

Этот пролог удивительным образом вводит нас в особый, неповторимый мир Евангелия, где тесно сплелись богословские темы творения и спасения, истории и того, что лежит по ту сторону истории, времени и вечности, закона и благодати, смерти и жизни, веры и неверия, темы, которые сконцентрировались в рассказе о Богочеловеке Иисусе Христе, Божественном Логосе, ставшем плотью и обитавшем среди людей.

Сравним пролог к четвертому Евангелию с тем, что пишут синоптики в начале своих книг. Самый ранний из синоптиков Марк начинает повествование с рассказа о проповеди Иоанна Крестителя, которая, как утверждает этот евангелист, является исполнением некогда сказанного пророками. Марк прямо цитирует двух из пророков: «Вот, Я посылаю Ангела Моего пред лицом Твоим, который приготовит путь Твой пред Тобою» (Малахия, 3:1) и «Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему» (Исайя, 40: 3). Иными словами, Марк как бы дает понять читателю, что он должен, дабы уразуметь смысл Евангелия, обратиться к Ветхому Завету, ибо пророчества, содержащиеся там, теперь сбылись. История Богочеловека Иисуса Христа своими корнями уходит в историю Древнего Израиля.

Матфей идет дальше Марка. В начале своего Евангелия он приводит родословную Иисуса Христа, возводя ее к Аврааму и тем указывая, что Бог теперь в лице Иисуса Христа испол нил обетование, данное этому библейскому патриарху стать родоначальником избранного народа. Лука идет еще дальше Матфея. Третий евангелист возводит родословную Христа к первому человеку Адаму, указывая тем самым, что обетование, данное первым людям еще в раю о том, что «семя жены сотрет главу змея», теперь исполнилось и что Бог при посредстве Иисуса Христа творит новое человечество. Выражаясь словами апостола Павла, Иисус Христос - это новый Адам (1 Коринфянам, 15:45-47).

Иоанн Богослов, автор четвертого Евангелия, в своем прологе доводит мысль синоптиков до абсолютного предела и даже дальше него. Первые слова его пролога дерзновенно повторяют первые слова книги Бытия: «В начале сотворил Бог небо и землю» - «В начале было Слово». Иоанн Богослов таким образом возводит свое повествование к тому, что было еще до начала творения, описанного в первых строках Ветхого Завета, к предвечной основе сущего - Богу-Троице.

Чтобы понять смысл пролога к четвертому Евангелию, нужно хотя бы в общих чертах представить себе религиознофилософский контекст мысли, на фоне которого было написано это Евангелие и который совершенно явно учитывал Иоанн Богослов, обращаясь к своим читателям. В тот момент истории перед христианской Церковью встала довольно сложная проблема. Дело в том, что христианство возникло в недрах иудаизма, и поначалу все первые христиане были евреями. Ведь и Сам Иисус Христос по Своему человеческому происхождению тоже был иудеем, не покидавшим никогда пределов Палестины, если не считать Его кратких посещений близлежащих Тира, Сидона и Десятиградия. Соответственно, христианство возникло в иудейской среде и неизбежно пользовалось категориями иудейского мышления. Иначе и быть не могло.

Однако очень скоро христианство вышло за пределы этой среды в широкий и открытый для него мир. Уже к 60-му году на каждого иудея-христианина, по мнению историка Церкви и комментатора Писания У. Баркли, приходилось около сотни христиан-эллинов. Они, например, никогда не слышали о Мессии и Его приходе. И потому нужно было им все это объяснить, и - главное - представить христианство так, чтобы его смысл стал им понятен. И это было вовсе не простой задачей.

В своем Евангелии Иоанн Богослов обращается одновременно и к эллинам (людям, воспитанным в традиции греко-римской цивилизации), и к иудеям, оперируя понятиями, знакомыми и тем, и другим и при этом радикальным образом переосмысляя эти понятия, наполняя их новым смыслом в духе христианского богословия.

Все это очевидно уже в первой строке пролога «В начале было Слово», поскольку понятие слова, по-гречески «логос», было характерно как для греческой, так и для иудейской мысли.

Для иудеев слово не было только набором звуков, передающих тот или иной смысл. Для них оно существовало как бы само по себе, наделенное особой силой, энергией, творящей дело. Очевидно поэтому евреи были так скупы на слова. В «Библейском» иврите было менее 10 000 слов, а в древнегреческом языке - более 200 000. Ветхий Завет очень часто дает нам примеры подобного представления о силе слова. Когда Исаак по ошибке благословил Иакова вместо Исава, он уже не мог вернуть это благословение. В рассказе о сотворении мира мы видим слово Божие в действии. Каждый этап творения начинается так: «И сказал Бог». Таким образом, слово Божие, согласно представлением ортодоксальных иудеев, - это созидающая сила, и об этом постоянно напоминает Ветхий Завет. «Словом

Божиим сотворены небеса» (Псалтирь, 32:6), - читаем мы там, а автор «Премудрости Соломоновой» обращается к Богу как к «Сотворившему все словом Твоим» (9:1).

Как мы помним, имя Бога, Яхве, у евреев было окружено особым благоговейным почитанием, и при чтении Священного Писания заменялось другими словами. Уже во П-I веках до н. э., когда иврит уже полностью стал мертвым языком, в тар-гумах вместо Яхве начали ставить выражение «Слово Божие», т. е. вместо фразы «И вывел Моисей народ из стана в сретение (навстречу) Богу» (Исход, 18:17) читалось «навстречу Слову Божию», а фраза из пророка Исайи «Моя рука основала землю» (Исайя, 48: 13) читалась как «Моим словом основал Я землю». Поэтому каждый набожный иудей того времени привык говорить омемре, т. е. о слове Бога. В значении Бог.

Был и еще один важный момент. По-гречески слово - это логос, но логос помимо значения слово значил еще и смысл, понятие, причина. В представлении Иоанна Богослова эти значения были тесно связаны между собой. Употребляя слово Логос, он ассоциировал с близкими понятиями слово Божие (тут, обращаясь к евреям, он отталкивался от таргумов) и мудрость Божия. И здесь он также мог иметь в виду важную ветхозаветную традицию, оформившуюся в литературе мудрых. Так, в частности, в книге Притчей Соломоновых мудрости приписывается особая мистическая и извечная сила. Мудрость здесь оживотворена, очеловечена и представлена извечным посредником и сотрудником Бога. Вспомним один из таких отрывков: «Господь имел меня (т. е. Премудрость) началом пути Своего, искони: от века я помазана, от начала, прежде бытия земли. Я родилась, когда еще не существовали бездны, когда еще не было источников, обильных водою. Я родилась прежде, нежели водружены были горы, прежде холмов, когда Он еще не сотворил ни земли, ни полей, ни начальных пылинок вселенной. Когда Он уготовлял небеса, я была там. Когда Он проводил круговую черту по лицу бездны, когда утверждал вверху облака, когда укреплял источники бездны, когда давал морю устав, чтобы воды не переступали пределов его, когда полагал основания земли: тогда я была при Нем художницею, и была радостию всякий день, веселясь пред лицем Его во всякое время» (Притчи, 8: 22-30). Как видим, мудрость пребывала вечно, обладая особой животворящей и созидающей силой. Все это отчасти, только отчасти напоминает пролог Иоанна Богослова.

В «Книге Премудрости Иисуса, сына Сирахова», написанной примерно за 100 лет до Рождества Христова, автор не только говорит о мудрости как о сокровище, с помощью которого люди вступают в содружество с Богом (7:14), как об изобретателе всех вещей и дыхании силы Божией, но и отождествляют мудрость со словом. «Боже отцов и Господи милости, сотворивший все словом Твоим и премудростью Твоею устроивший человека» (9: 2). Автор этой книги говорит о слове почти так, как потом будет говорить Иоанн Богослов. Но это почти имеет огромное значение, ибо под Словом, Логосом, евангелист имеет в виду нечто совершенно новое для иудейской мысли -вторую Ипостась Бога Троицы, Иисуса Христа. Выражаясь словами Баркли, Иоанн как бы говорит читателям, знакомым с иудейской традицией: «Если вы хотите видеть Слово Божие, если вы хотите видеть созидающую силу Бога, если вы хотите видеть Слово, через которое была создана земля и Которое дает каждому человеку свет и жизнь, - посмотрите на Иисуса Христа. В Нем Слово Божие пришло к вам».

Но Иоанн Богослов в прологе к четвертому Евангелию обращается не только к иудеям, но и к эллинам. И им тоже понятие слова, логоса, было хорошо знакомо. Считается, что идея слова возникла еще в VI веке до н э. у греческого философа Гераклита, учившего, что все течет и все изменяется и в одну и ту же реку нельзя войти дважды. Но само это течение не стихийно. Оно контролируется и направляется Логосом, разумом Божиим. Соответственно, в мире природы и в истории ничто не происходит случайно, но всем управляет логос, дающий каждому человеку знание истины и способность отличать дурное от хорошего. Иными словами, Логос, разум Божий, направляет мир и каждого человека.

После Гераклита эту идею развивали и другие греческие философы. Особенно же ею увлеклись стоики, чье учение стало популярным накануне Рождества Христова и в I веке н. э. Стоики считали, что Логос Бога пронизывает все. Это та сила, которая вносит смысл и порядок вместо хаоса; сила, которая дала движение миру и поддерживает это движение в совершенном порядке. Бог и вселенная едины и вечны. Логос, внутренний закон мироздания, пронизывает все, в том числе и человека, и гармоничной является жизнь, которая соответствует космическому строю, т. е. Логосу.

И, наконец, в учении Филона Александрийского, искавшего синтез иудаизма и греческой мысли, идея Логоса как разума Божия тоже играла очень важную роль. Для Филона Логос -это мысль Бога, запечатленная во вселенной. С помощью Логоса, как особой энергии, Бог сотворил мир и управляет им. Логос запечатлен и в мозгу человека, давая ему способность мышления. Согласно мнению Филона, Логос - посредник между Богом и миром.

Разумеется, Логос греческой мысли и богословских построений Филона - это не тот Логос, о Котором пишет Иоанн Богослов. Евангелист лишь приглашает читателей-эллинов, оттолкнувшись от знакомого и понятного, принять новое, увидеть и понять истину: Логос - это вторая Ипостась Бога-Троицы, сошедший с неба и воплотившийся Иисус Христос.

Вчитаемся теперь снова в первые строки пролога к четвертому Евангелию: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно в начале было у Бога».

Иоанн Богослов, сопоставляя свой пролог с первыми строками книги Бытия, говорит о том, что было до сотворения мира. Само понятие начала имеет в Евангелии иной смысл. Логос, или Слово, совечен Богу, и существовал до акта творения, пребывая в вечности до начала времен и мира. «И Слово было у Бога». Это значит не просто, что между Словом о Богом существует теснейшая связь, но, выражаясь богословским языком, Слово в Своем бытии неотделимо от Бога, или единосущно Богу.

А далее Иоанн Богослов прямо называет слово Богом: «И Слово было Бог». В греческом подлиннике здесь есть маленький нюанс, который, однако, имеет важный богословский смысл. Дело в том, что греческое слово Бог (Теос) употреблено здесь без определенного артикля, как это обычно делается, когда речь идет о Боге. Если бы Иоанн Богослов употребил тут определенный артикль, это значило бы, что между Богом, первой Ипостасью, и Словом, второй Ипостасью Троицы, нет никакого различия, что они идентичны, что Слово и есть Тот же самый Бог-Отец, о Котором говорилось выше. Опуская определенный артикль, автор пролога тем самым выражает важнейшую богословскую истину (догмат) о неслиянности Лиц Пресвятой Троицы. Называя Логос просто Теос, Иоанн Богослов одновременно указывает на Божественное достоинство Слова и вместе с тем подчеркивает, что Слово имеет самостоятельное ипостасное бытие, не тождественное с ипостасью Бога-Отца.

Читаем дальше. «Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть».

Иными словами, Логос открылся в мире, прежде всего, как Творец. Бог-Отец творит мир через Сына. Как видим, эта мысль особо подчеркнута автором, три раза повторяющим ее в пределах одной фразы. И это не просто риторический прием. Комментаторы видят здесь намеренную полемику с появившимися тогда и ставшими популярными в определенных кругах гностическими доктринами о происхождении мира.

Слово гностицизм происходит от греческого гносис, т. е. знание, познание. Гностицизм был особого рода умонастроением, превратившимся в движение, которое Церковь считала еретическим. И у Нее были для этого все основания, поскольку главным для гностиков было самопознание, знание, а не вера, как у христиан, попытка понять, обосновать и пережить в личном опыте свою продолженность в мироздании, неотграниченность от его основ (М.К. Трофимова). Можно сказать, что вера у них уступила место гносису, роду самопознания, просветленности. В.В. Болотов называл это «полуверой», ибо в пределе гностик осознавал себя абсолютным, и потому верить было некому, кроме как самому себе.

Гностическое умонастроение выражало себя на языке мифов и философских спекуляций, и гностицизм легко допускал в своих текстах смешение понятий, образов и представлений, восходящих к самым разным истокам: христианству и иудаизму, платонизму и пифагорейству, зороастризму и первобытной культуре. Гностиков волновало существование греха и порока, печалей и страданий в мире, и они придумали для объяснения всего этого собственную теорию, которая сводилась к следующему.

В самом начале существовали, с одной стороны, Бог, а с другой - материя. Материя существовала извечно и представляла в глазах гностиков сырой материал, из которого был сотворен мир. Эта первоначальная материя, по представлениям гностиков, была несовершенной и с пороками, т. е. у нашего мира было плохое начало: он создан из материала, в котором заложено семя порчи.

Но этого мало. По мнению гностиков, Бог - это чистый Дух, а чистый Дух вообще не может касаться материи, и потому Бог Сам, как они думали, не мог сотворить мир. Произошло нечто иное. Бог испустил из Себя целую серию эманаций, или излучений, каждое из которых удалялось все дальше от Него. Они все меньше и меньше знали о Нем, и потому где-то посередине это излучение уже ничего не знало о Боге, а потом эти эманации уже не только не знали об истинном Боге, но и были к Нему враждебно настроены. Наконец, в этой серии излучений нашлась такая, которая совсем ничего не знала о Боге и была к Нему абсолютно враждебна. Именно эта эманация была той силой, которая создала мир. Она была столь удалена от Бога, что могла касаться порочной материи, т. е. бог-творец был чрезвычайно удален от реального Бога и крайне враждебен Ему. Этого бога-творца гностики и отождествили с Богом Ветхого Завета и считали, что бог-творец совершенно отличен от Бога-Отца Иисуса Христа, ничего не знает о Нем и крайне враждебен Ему. Таким образом, сам процесс творения - это ошибка, своеобразная болезнь божественности, ее попрание, незнание.

Согласно доктрине гностиков, человек совмещает в себе как истинно божественную, так и тварную природу. Зло в том, что он не знает себя, в забвении, неспособности выявить свою абсолютную природу. Гносис в форме самопознания гностика должен восстановить утраченную целостность: оторвавшаяся часть познает свою абсолютную природу и придет к концу недуг божественности. Поэтому спасение - это результат гноси-са, озарения, самопознания.

Гностики с легкостью приспособили христианскую доктрину для своих нужд. В их интерпретации предыстория Иисуса Христа и рассказ о Его сошествии на землю выглядели следующим образом. Всемогущее, непостижимое, замкнутое в себе божество противостоит злой, инертной материи. Из божества, как уже говорилось, истекают особые эманации, или эоны. У эона, наиболее удаленного от божественной первопричины, ослабли божественные свойства и появилось желание погрузиться в материю. В результате этого погружения возник Демиург, творец материального мира. Потому созданный им мир состоит из смеси духовных и материальных начал. Вскоре отпавший эон и порожденные им души начинают тяготиться своей земной оболочкой и стремятся вырваться из нее. Но материя цепко держит их. Им не хватает своих сил, чтобы подняться к божеству. Они вынуждены уповать только на божественное спасение. Божество как всеблагое тоже не может примириться с тем, что его частица страдает в плену зла и грубой материи. Для освобождения духовного начала от гнета темной материи на землю посылается один из высших эонов - Христос Спаситель. Он принимает призрачный облик человека, а по другим сказаниям, входит при крещении в земного человека Иисуса. Главной его задачей является сообщение «истинного знания» (гносиса) лучшей части людей о таинственных путях возвращения в божественное лоно. В результате должно восстановиться исходное равновесие и гармония божественной жизни, а грубая материя будет истреблена в ней самой заключенным огнем.

В эпоху Иоанна Богослова гностицизм получил довольно широкое распространение, и многие люди, в том числе и те, кто считали себя христианами, под влиянием гностиков думали, что мир порочен и что его сотворил злой бог. Автор четвертого Евангелия возвращает читателей к фундаментальным истинам христианской веры. Бог творит мир из ничего; никакой злой материи изначально не существовало; творение благо, и Логос как вторая Ипостась Бога-Троицы принимает самое активное участие в акте творения: «Все чрез Него начало быть».

«В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его».

Как указал У. Баркли, жизнь и свет - это две важнейшие темы, к которым постоянно возвращается Иоанн Богослов на протяжении всей своей книги. И, действительно, четвертое Евангелие начинается и кончается словом «жизнь». В самом начале, как вы только что слышали, сказано, что в Иисусе Христе была жизнь, а в конце мы читаем, что само Евангелие написано: «дабы вы уверовали, что Иисус есть Христос, Сын Божий, и, веруя, имели жизнь во имя Его» (Иоанн, 20: 31). Иисус постоянно повторяет это слово, жалея, что люди не хотят прийти к Нему, чтобы иметь жизнь (Иоанн, 5: 24), говоря, что Он дает людям вечную жизнь, и они не погибнут вовек, и никто не похитит их из Его руки (Иоанн, 10: 28), заявляя, что Он есть путь, истина и жизнь (Иоанн, 14:6).

Само слово «жизнь» употребляется в четвертом Евангелии около 40 раз. Но что такое жизнь в понимании Иоанна Богослова? Очевидно, что евангелист имеет в виду жизиь не в обыденном, простите за каламбур, житейском смысле слова, но жизнь в духовном понимании как силу, побуждающую людей устремляться к Богу. Эта духовная жизнь дается только путем общения и, насколько это возможно, единения со Словом, Логосом, через Которого все начало быть. И только Слово и есть источник подлинной духовной жизни. Иоанн Богослов дает понять, что, собственно говоря, Логос и есть сама истинная духовная жизнь. Человек, живущий без Христа, лишь существует, не подозревая о том, что такое настоящая жизнь. Лишь Иисус может придать смысл человеческому существованию, и с Ним смерть - всего лишь начало новой, более полной жизни.

Другое ключевое слово четвертого Евангелия - свет. Оно встречается более 20 раз. Иисус Христос - свет для людей. Иоанн Креститель был послан, чтобы свидетельствовать о свете, который был во Христе. Сам Иисус дважды называет Себя светом миру (Иоанн, 8: 12 и 9: 5). Этот свет может быть с людьми, делая их сынами света (Иоанн, 12: 36).

Разбирая различные значения, в которых в книге употребляется слово свет, библеисты выделили три момента. Прежде всего, свет, который приносит Иисус Христос, обращает хаос в бегство. Уже в Ветхом Завете, в рассказе об акте творения сказано, что Дух Божий до сотворения мира носился над темным и бесформенным хаосом, пока Бог не сказал: «Да будет свет» (Бытие, 1: 3). Созданный Богом свет обратил хаос в бегство. И потому, в понимании автора четвертого Евангелия, Иисус Христос - это свет, который во тьме светит, и только Он может избавить жизнь от хаоса. Но, по мнению евангелиста, свет, который приносит Иисус, - это также обличительный свет. Несчастье людей заключается в том, что они любят тьму больше света, потому что дела их злы; они ненавидят свет, как сказано в третьей главе книги (Иоанн, 3: 19-20), чтобы не об-личились (т. е. не стали видны) их дела. Таким образом, свет, который приносит Христос, показывает вещи в их истинном виде, открывая их подлинный смысл и настоящую цену. И, наконец, свет, который приносит Иисус, - это путеводный свет, и без него человек будет бродить во тьме. Итак, Логос - единственный истинный источник света, просвещающего людей и светящегося в темноте мира, в которую иначе погружается человек. Этот истинный свет Логоса тьма не способна победить, или, согласно другому переводу, погасить: «В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его» (Иоанн, 1:4-5).

«Был человек, посланный от Бога; имя ему Иоанн. Он пришел для свидетельства, чтобы свидетельствовать о Свете, дабы все уверовали чрез него. Он не был свет, но был послан, чтобы свидетельствовать о Свете» (Иоанн, 1:6-8).

Зачем автору четвертого Евангелия нужно это отступление? Комментаторы уже давно обратили внимание на то, что в четвертом Евангелии каждое упоминание Иоанна Крестителя как бы связано с умалением его роли. На самом деле это далеко не так. Иоанна Крестителя иногда называют последним ветхозаветным пророком и первым христианским мучеником. И, действительно, в течение нескольких веков до Рождества Христова голос пророков молчал, и вновь заговорил лишь в Иоанне. Некоторые люди тогда были так рады этому, что даже поставили Иоанна Крестителя на более высокое место, чем ему полагалось. Образно говоря, они почитали вестника больше, чем Царя. Возникла секта, которая продолжала существовать и во время создания четвертого Евангелия, ставившая Иоанна Крестителя чуть ли не на место Христа. Поэтому автор четвертого Евангелия постоянно указывает читателям, что Иоанн Креститель занимал важнейшее место в планах Бога. Его свидетельство о свете сыграло огромную роль в евангельской истории, и потому он больший среди рожденных жена ми, но все-таки только человек, который пришел для свидетельства, но не Богочеловек Иисус Христос.

«Был Свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир. В мире был, и мир чрез Него начал быть, и мир Его не познал. Пришел к своим, и свои Его не приняли. А тем, которые приняли Его, верующим во имя Его, дал власть быть чадами Божиими, которые не от крови, ни от хотения плоти, ни от хотения мужа, но от Бога родились» (Иоанн, 1:9-13).

Итак, Иисус Христос пришел в мир, чтобы стать светом для всех, для каждого человека, ибо у Бога, как сказано у апостола Павла, нет ни иудеев, ни эллинов, но все становятся новой тварью во Христе (Римлянам, 10:12).

И вместе с тем Иисус пришел все-таки не в Рим, Грецию, Египет или какую-то другую страну, но в Палестину, в ту самую некогда обетованную Аврааму и его потомкам землю, где жили иудеи, считавшиеся богоизбранным народом. И именно этот богоизбранный народ - хотя и не весь: ведь все первые христиане были евреями - не принял Его, не поверил Ему. Но зато тем, которые приняли Его и поверили в Него, Бог дал власть, или, согласно другому переводу, право, стать чадами Божиими, даровал им возможность усыновления Богу, даровал начало новой духовной жизни, которая тоже начинается с рождения не от крови, ни от плотской похоти, но от Бога, силою свыше.

Нужно, однако, сказать, что строки «Был Свет истинный, и мир Его не познал. Пришел к своим, и свои Его не приняли», некоторые комментаторы трактуют иначе. Согласно такому толкованию, Иоанн Богослов говорит о Логосе как об истинном свете миру. Чтобы признать в Иисусе воплотившееся Слово, нужно было идентифицировать Его с тем Логосом, Который творил историю израильского народа и просвещал древних иудеев познанием истинного Бога. Соответственно, данный отрывок, согласно такому толкованию, касается того, что было еще до воплощения Логоса. Ветхозаветный мир не познал истинный свет. Непослушный израильский народ, хотя и не весь целиком, отверг этот Свет. Но зато тем, которые приняли Его (и здесь автор Евангелия повторяет знакомую по писаниям пророков идею остатка, с победой выдержавшего все испытания), Бог дал власть быть чадами Божиими по особой благодати.

«И Слово стало плотью, и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу как единородного от Отца» (Иоанн, 1: 14).

Как считают комментаторы, ради этих слов было написано все Евангелие. Слово, Божественный Логос, участвовавший в акте творения, светивший истинным светом сотворенному миру, просвещавший избранный остаток народа Божия, теперь стал, или, согласно более точному переводу, явился, в мире как человек, стал плотью. Бог вошел в жизнь, которой живем все мы, вечность вторглась в поток времени. Слово плоть означает в данном контексте не просто человеческое тело, но всего человека в его полноте, ибо в Библии, как мы помним, человек рассматривается в единстве своей личности, сочетающей душевные и телесные начала. Именно такой плотью становится Бог, беря на Себя все ее особенности, кроме греха. Слово становится полным и совершенным человеком, не переставая, однако, быть Богом.

«Обитало» в данном контексте можно перевести и как поставило шатер, или соорудило скинию среди нас. Здесь явная аллюзия на ту самую ветхозаветную скинию, бывшую, как считали древние иудеи, местом особого присутствия Бога-Яхве. Вспомним строки из книги «Исход»: «Моисей же взял и поставил себе шатер вне стана... и назвал его скинией собрания; и каждый, ищущий Господа, приходил в скинию собрания... Когда же Моисей входил в скинию, тогда опускался столп облачный и становился у входа в скинию, а Господь говорил с Моисеем» (Исход, 3:-7: 9). Иоанн Богослов как бы говорит читателям, что теперь, когда Слово стало плотью, на земле явилось воплощение Божественной реальности, Бог наконец поселился среди людей.

«И мы видели славу Его, славу как единородного от Отца». В подлиннике здесь стоит слово, означающее, что люди реально увидели, а не духовными очами, ту самую славу, которая являлась евреям во время странствий в пустыне в облаке, освящала скинию и Храм Соломона, славу, о которой писали пророки Исайя и Иезекииль, а теперь люди увидели эту славу, явленную в Иисусе Христе, единородном Сыне Бога, сочетавшем в Себе божественную и человеческую природу.

Как заметил английский комментатор четвертого Евангелия Джон Марш, в этом предложении в концентрированном виде как бы вместилось все содержание синоптических Евангелий, весь рассказ об Иисусе Христе от Его рождения в яслях до пустой гробницы и Вознесения на небо, ту самую славу, которая явилась в Рождестве, Преображении, Воскресении и Вознесении, а также и в учении Христа, Его чудесных делах любви и добровольном самоуничижении.

 
Посмотреть оригинал
< Пред   СОДЕРЖАНИЕ   ОРИГИНАЛ   След >