Чаепитие в английской живописи викторианской эпохи

На протяжении второй половины XVII и всего XVIII в. чай для жителей Великобритании оставался дорогостоящим экзотическим напитком, сохранявшим свою «нездешнюю» - восточную природу, свою связь с иной, неевропейской культурой. Вместе с чайными листьями в страну ввозили дорогой китайский фарфор, аксессуары, мебель. Чайный стол в итоге был полем чрезвычайно интенсивного китайско- английского диалога.

Окончательно избавиться от «восточного акцента» чайной церемонии англичанам удалось лишь в викторианскую эпоху. Именно за годы уникально-продолжительного - 64-летнего - периода царствования королевы Виктории (1837—1901) чаепитие стало одним из самых известных символов «британскости», а сам чай обрел статус национального напитка.

Это связано прежде всего с изменением масштабов его потребления, за которым стояли и имперские амбиции государства, и коммерческие интересы набирающей силы буржуазии. Возрастающие объемы поставок обеспечивались целым рядом целенаправленных действий. Это и постоянные дипломатические переговоры, и так называемые опиумные войны, и беспрецедентное уменьшение налога на чай, и введение закона об ограничении продажи спиртных напитков и поддержке продажи чая, кофе, шоколада, и создание индийских и цейлонских чайных плантаций, и многое другое. В итоге чай стал доступным товаром, который во второй половине XIX в. пили все: от членов королевской семьи до рабочих.

Однако для определения значимости напитка в структуре гастрономической идентичности народа важны не только количественные показатели его потребления. Механизмы ассимиляции чая включали создание особого - «истинно английского» - материального и визуального контекста чаепития, вытеснявшего из данной церемонии любые «восточные аллюзии». Уже во второй половине XVIII в. появился фарфор собственного изготовления, а также чайная мебель, серебряная посуда. Их производство в последующие десятилетия обрело поистине массовые масштабы. В викторианскую эпоху возникла мода на особые скатерти, салфетки, даже на специальные платья и костюмы для five о ’clock. Чайное застолье стало органической частью английской культуры повседневности.

Изменение внешнего антуража сопровождалось формированием специфического английского чайного этикета. В XIX веке появились книги, регламентирующие все аспекты и детали чайной церемонии: как приготовить чай, как и где его подать, кого пригласить к чаю, о чем беседовать за столом. Показательно, что в викторианской этикетной традиции, наряду с нормами того, как необходимо себя вести, чрезвычайно подробно прописывались запретительные правила: нельзя отхлебывать чай из чашки, в которой оставлена чайная ложка; нельзя смотреть на окружающих, когда делаешь глоток; нельзя отставлять мизинец, держа чашку; нельзя дамам вытирать губы салфеткой; нельзя класть салфетку на стол, выходя из-за чайного стола (только на стул) и т.д., и т.д. Нюансировка подобных запретов была чрезвычайно высокой и ярко репрезентировала представления британского общества о приличиях и - что особенно волновало англичан - о неприличиях.

Переход от ритуала к этикету, к созданию целого свода национально детерминированных правил поведения за чайным столом знаменовал новый этап цивилизационного присвоения напитка.

Кроме перечисленных, существовал еще один механизм «встраивания» чая в английскую культуру: создание устойчивой визуальной формулы английского чаепития. И в этом процессе чрезвычайно важную роль играла живопись XIX в. Пожалуй, нигде и никогда больше чаепитие не привлекало к себе такого пристального внимания художников, как в Великобритании викторианской эпохи. К этой теме обращались мастера известные и не очень, столичные и провинциальные.

Правда, произошло это только во второй половине XIX столетия, а в первые десятилетия века количество картин «чайной тематики» было крайне незначительным. Такой спад особенно нагляден на фоне повышенного интереса к данной теме, который проявляли художники предшествующей - георгианской эпохи. Причин временной деактуализации темы в первой половине столетия было несколько. Прежде всего произошла смена «жанровых одежд». Сошел с исторической арены основной жанр, в котором фиксировалось чаепитие в XVIII в. - «сцены собеседования». Его место заняли произведения бытового жанра. В «сценах собеседования» чай главным образом выступал в качестве маркера высокого социального статуса и финансового благополучия изображаемых персонажей. В новую эпоху, когда стали очевидны процессы демократизации всех сторон общественной жизни, когда чай стал доступен почти всем жителям страны, данная функция напитка хоть и не ушла совсем, но все же утратила былое значение. Чай в живописи становился поводом для рассказа об устоях, ценностях и идеалах викторианского общества.

Бытовой жанр в Великобритании, как, впрочем, и в других европейских странах, пробивал себе дорогу с трудом, разрушая сложившуюся иерархию жанров, согласно которой его место в искусстве определялось как арьергардное и малопрестижное. Своего расцвета он достиг только во второй половине XIX столетия. Вот тогда и появилось адекватное художественное пространство, в котором могло отражаться и изменившееся общество, и изменившееся место чаепития в жизни общества.

Первое, что бросается в глаза, когда рассматриваешь многочисленные полотна с изображением чайной церемонии, выполненные во второй половине XIX - начале XX в., - как уютен мир, в котором все это происходит. Уютен, меблирован, буржуазен. Казалось бы, в подобных интонациях не должно быть ничего неожиданного, ведь чай и есть тот напиток, который сопровождает человека в минуты домашнего умиротворения, олицетворяет обывательские радости жизни. Однако в русской живописи того же времени чаепитие было не только повествованием о тихом домашнем бытии. Очень часто оно становилось формой рассказа о том, как разрушаются миры, сходят с исторической арены целые сословия, или о том, как безжалостен и равнодушен может быть человек по отношению к своему ближнему. Решая обличающие задачи, русские художники нередко заставляли своих персонажей пить чай в интерьерах оставленных хозяевами домов, на фоне полуразрушенных усадеб, на дороге, в многолюдных фойе неуютных гостиниц.

Подобного чайного антуража мир викторианской живописи не знал. Для чаепития здесь существовало только две разновидности окружения: либо хорошо обставленные интерьеры, либо красивые пейзажи.

В этом мире не было места для чего-то грубого или (не дай Бог!) чего-то «неприличного», выходящего за пределы общепринятой нормы. Чайный сюжет в трактовке викторианских художников никогда не становился поводом для социальной критики. Допускалась только легкая ирония по поводу нравов и привычек обывателей. Полотна буквально источали покой и довольство, если не сказать, вслед за историком искусства Н. Певзнером, самодовольство.

Живописные сцены чаепития были наглядным воплощением Великобритании как «рая благополучной буржуазии». Вот на картине Дж.Г. Килберна «Чаепитие» (George Goodwin Kilbume. Tea Time) две девушки встречают вернувшегося домой отца. Одна подает ему чашку чая, другая - домашние туфли. Они приветливы и заботливы, он - благосклонен, патриархален, убелен сединами. Как и во многих других работах Килберна, действие отнесено в недалекое прошлое: костюмы, детали обстановки указывают на начало XIX столетия. Однако характер взаимодействия между персонажами, а также разработанная трактовка сюжета, где каждому действующему лицу отведена своя роль, прописано собственное амплуа, безошибочно указывают на викторианскую эпоху. Здесь все образцово, все правильно, все может служить примером для зрителя. Мужчина сидит- девушки суетятся, человек преклонных лет смотрит на молодые создания по-отечески снисходительно, а они на него - почтительно. Никто не выходит за пределы своей роли, которая, как в викторианском романе, считывается сразу. Каждый персонаж при всей своей индивидуальности является олицетворением определенного человеческого типа. И каждый из них вписывается в викторианские представления о порядке и норме.

Джордж Гудвин Килберн. Чаепитие. 1870-е годы

Подобный порядок царит на десятках и сотнях английских полотен второй половины XIX - начала XX в. Сидит у камина пожилая дама с чашкой чая на картине Генри Эдварда Спернона Тозера «Время для чая» (Henry Е. Spemon Tozer. Time for Tea). Окружающий ее интерьер наполнен трогательными деталями, он прост и лучится почти сказочными интонациями: так описывают в детской литературе милых добрых бабушек. И так же, как в сказке, покоен, светел и добр изображенный мир, не содержащий ни одной тревожной ноты.

Покойная старость, прекрасная молодость, благородство в отношениях, почтительность к возрасту и т.д., и т.д., - «чайные сюжеты» викторианской живописи словно взяты из своеобразного каталога добродетелей. Того самого каталога, который можно составить на основе самых душещипательных сентиментальных романов. Трезвый английский ум подчинился эмоциональным запросам нового заказчика. Буржуазные вкусы в данную эпоху транслировали не только представители среднего сословия, ими были захвачены все, вплоть до королевы Виктории, которую Н. Певзнер назвал «королевой-буржуазкой».

Надо сказать, что лишь отдельные современники негативно оценивали новые тенденции английской живописи, забывшей критическое наследие У. Хогарта. Так, Гарри Квилтер, художественный критик Spectator и The Times упрекал заказчиков картин: «Эти современные покровители искусства не хотят покупать ничего другого, кроме приятного, банального и милого, как будто их галереи - это большие коробки конфет...»¹⁵. Большинство же авторов считали подобное положение дел не только объяснимым, но естественным. На страницах очень респектабельного и популярного Art Journal в 1863 г. в ремарках на выставку, проходившую в стенах Королевской академии, было написано: «Англичане, счастливые в своих домах и довольные у своих семейных очагов, чрезвычайно удовлетворены художественной школой, посвященной изображению домашней жизни» . А в Blackwood’s Magazine анонимный обозреватель восклицал: «Художники не мечтают о чем-то неживописном, вроде избирательного права или избирательных бюллетеней. Они идут в деревенские дома все еще счастливой старой доброй Англии. И до тех пор, пока мать души не чает в своем ребенке, до тех пор, пока муж преуспевает в своей работе и счастлив со своей трубкой и элем, до тех пор, пока здоровые, загорелые дети идут веселой гурьбой собирать колосья на полях, до тех пор, пока солнце светит в окна коттеджей и приносит улыбку на каждое лицо, могут ли политические проблемы волновать крестьянина или художника? Что может добавить политик ко всему тому, что дала человеку добрая природа?»¹⁷

Восторженная апологетика сытой обывательской жизни была одной из самых распространенных интонаций не только в искусстве, но во всех сферах викторианской жизни. Вот почему тема чаепития, представленная как важный элемент беспроблемной повседневности, была так востребована в живописи.

Викторианское чаепитие - это всегда занятие камерное, домашнее. Остались в прошлом изображения торжественных приемов, просторных гостиных с большим количеством гостей. В новую эпоху художники редко собирали за столом более 3—4 человек: только члены семьи или близкие друзья. При этом мир чайных полотен - это мир женский. Дамы в кругу подруг, рядом с детьми, вместе со служанками - все эти сцены обходятся без лиц мужского пола. Но даже если на картине появляется муж, отец, возлюбленный, родственник, главным действующим лицом все равно остается женщина. Словосочетание «действующее лицо» имеет в данном случае самый непосредственный смысл: женщина, как правило, чем-то занята, а мужчина остается малоподвижным и вальяжным. Принимает чашку чая из рук стоящей перед ним девушки пожилой джентльмен на картине Дж. Г. Килберна «Теплый гостеприимный дом» (Georg Goodwin Kilbum. A warm welcome home); поглаживает сидящую рядом собаку Лорд Бекенхед на картине Леонарда Кемпбелла «Летний полдень в интерьере» (Leonard Campbell Taylor. Summer afternoon an interior, 1913), развалившись на диване, курит Роальд Кристиан на полотне Вальтера Ричарда Сикерта «Маленькое чаепитие» (Walter Richard Sickert. The Little Tea Party, 1915). Что-то делать в доме, готовить чай мужчина начинает только в том случае, если он стар и одинок, как на картинах Ч. Спенслейя (Charles Spencelayh) «Приготовление чая», «Кто-то идет на чай» и др.

Будучи полностью зависимой от мужа или отца в экономическом, политическом и социальном плане, в повседневной жизни семьи женщина играла важнейшую роль: «В то время как джентльмены были заняты важными делами, их жены управляли домом и детьми, приглядывали за слугами. Леди должна была уметь в любое время хорошо принять многочисленных и частых гостей любого уровня и быть обворожительной собеседницей в компании и прекрасной партнершей на балах и приемах»¹⁸.

За чайным столом царила хозяйка дома. Она заваривала и разливала чай (необходимо напомнить, что это воспринималось не только как привилегия, но и как важная обязанность, высокая миссия), а следовательно, и по своей роли, и по визуально воспринимаемой «чайной мизансцене», женщина оказывалась центром происходящего. Именно она «приводила в действие» всю правильную последовательность ритуала, следила за соблюдением норм и приличий.

Чарльз Спенслей. Приготовление чая. Нач. XX в.

В итоге женщина становилась главным действующим лицом английского процесса «визуального присвоения» чая. Мужчины чай поставляли и продавали. Женщины чай покупали и сервировали. И как бы ни были неравнозначны эти функции, все, что делала женщина, было обязательной частью повседневности, повторялось изо дня в день, было на виду у всех. Визуальная формула английского чаепития прежде всего включала изящную английскую леди, элегантно и неспешно разливающую любимый напиток. Это можно сравнить с тем, что происходит в театре, когда сотни людей готовят спектакль за кулисами, но его успех аккумулируется в актерах, стоящих на авансцене.

Немаловажно и то, что данная женская роль легко поддавалось визуализации. За вторую половину XIX столетия английскими художниками создано множество женских изображений у чайного стола. Разрабатывались общие мизансцены, продумывались конкретные позы, повороты головы, движения рук. Английская леди наливает чай. Английская леди протягивает гостю чашку. Она же задумчиво и отрешенно сидит с чашкой в руке. Все эти варианты доводились до уровня клише, закреплялись в подсознании зрителя в виде хорошо усваиваемых формул.

Уильям Оливер. Послеобеденный чай. 1889

Примечательно, что британские художники последовательно разводили две ипостаси женщины, две ее главные роли: она либо заботливая мать, либо верная жена. Мужчины и дети в пространстве дома, созданного викторианской живописью, живут раздельно и пересекаются чрезвычайно редко. Такие изобразительные нормы сформировались только в XIX столетии. В предшествующую эпоху существовало множество картин жанра, получившего название conversation pieces («сцены собеседования»), на которых дети участвовали в чаепитии вместе с родителями. За подобными изображениями не стояло никакой реальности: дети в аристократических и буржуазных семьях всегда пили чай отдельно, с гувернантками и няньками. Дистанция между отцом и детьми, матерью и детьми на протяжении всего XVIII в. была равно велика. Собирая всю семью на полотне, художник преследовал исключительно задачи портретной репрезентации, мало согласовывая ее с реальными практиками.

Что касается викторианской живописи, то здесь очевидно стремление нарисовать иную модель отношений: оставив непреодолимой дистанцию между отцом и детьми, художники резко сократили дистанцию между детьми и матерью. Чаепитие рисовалось как время и место, оправдание и мотивация для их сближения и общения. На полотне «Завтрак. Утренние игры» (Breakfast time. Morning games) Чарлз Уэст Коуп (Charles West Соре) изображает мать и двух ее маленьких дочерей. Собравшись вместе выпить утреннего чаю, они отвлеклись на совместные игры. Так мила и трогательна маленькая белокурая девочка, так изящна и в то же время заботлива ее мать, что картина воспринимается как некий визуализированный образец викторианских отношений дочки- матери, где все участники словно сошли со страниц детских книжек про хороших детей и дружные семьи. На картине Килберна «Чай в детской» мать со своими многочисленными чадами наблюдает за котятами. Ее лицо почти не выражает эмоций, но мягким жестом она обнимает младшую дочку, и в этом жесте видится желание Килберна показать теплоту и близость их отношений. Однако в позе девочки видна застенчивость, даже скованность, она явно не привыкла к такому близкому контакту. Гораздо естественнее чувствуют себя дети, стоящие поодаль от матери.

Нарочитость, сочиненность этих и десятков подобных сюжетов становится еще более очевидной при сравнении их, например, с картиной Хильды Фирон «Чаепитие» (Hilda Fearon. The Tea Party), написанной несколько позже (1916) и находящейся уже за пределами точных хронологических рамок викторианской эпохи. Ее героиня просто сидит за чайным столом вместе с двумя детьми, просто держит на коленях сына, доверчиво прижавшегося к ней, и в этих позах такая степень близости, такая общность настроения, такая привычность совместного времяпрепровождения, которые не надо расшифровывать и усиливать, придумывая героям дополнительные общие занятия. На фоне картины X. Фирон все предшествующие работы смотрятся как театральные постановки, в которых для действующих лиц прописаны клишированные занятия из набора «родители проводят время с детьми»¹⁹.

Джордж Гудвин Килберн. Чай в детской. Вторая половина XIX в.

Хильда Фирон. Чаепитие. 1916

За нарочитостью композиций стоит реальная жизнь викторианской Англии: «Главное правило, которому учили детей с пеленок, заключалось в том, что они должны быть видны, но не слышны. Находясь целый день под присмотром няни, а позже гувернанток или гувернеров и большую часть времени проводя в детской, нередко они видели маму и папу, только когда заходили в гостиную пожелать им спокойной ночи»²⁰. Показательно, однако, само желание многих авторов убрать дистанцию между матерью и детьми, показать повышенную теплоту и близость их отношений. Подобное стремление указывало не на бытовавшие в социуме нормы, а на формирующиеся идеалы. Художники рисовали благостные сцены, говорили о культе семьи, о семейных добродетелях, но «проговаривались» о викторианской дистанции между детьми и родителями, об отстраненной сдержанности их отношений.

Очень часто желание убрать из картин холодноватую ноту взаимоотношений оборачивалась повышенной сентиментальностью произведений. Такая «сладостность» изображенных сцен не казалась британским зрителям нарочитой или избыточной. Возникает ощущение, что она играла своеобразную компенсаторную роль в обществе, где люди всегда чрезвычайно сдержанны в проявлении своих чувств.

Однако нигде более викторианская сентиментальность, желание писать «приятное и милое» не проявлялась в такой степени, как при изображении детского чаепития. Эта тема в английской «чайной живописи» уникальна. Ни русская, ни другие европейские художественные школы ее не знали, в английской же она была распространена чрезвычайно широко. Милыми малютками, пьющими чай, любовались все, а тон, как это часто бывало, задавала королева Виктория. Ее любимым художником был Чарльз Бартон Барбер (Charles Burton Barber). Королева не только покупала его произведения, она позволила молодому автору использовать на полотнах изображение своих собак. Художник чаще всего писал милых крошек, в основном маленьких белокурых девочек, пьющих чай вместе со своими столь же милыми питомцами. Крайняя степень сентиментальности, соединенная с технической виртуозностью, буквально завораживали заказчиков и покупателей полотен.

А кроме Ч.Б. Бартона на подобных сюжетах специализировались Артур Джон Элсли (Arthur John-Elsley), Гарри Брукер (Harry Brooker) и другие.

Чарльз Бартон. Молитва. 1894

Артур Джон Элсли. Слишком горячий. 1904

На многочисленных полотнах британских авторов дети либо пьют чай в компании своих сверстников, либо играют «в чаепитие» с куклами, либо разделяют этот ритуал с домашними животными, но в любом варианте они старательно подражают манерам, движениям и позам взрослых. Распространенность подобных сюжетов выступает одним из самых убедительных доказательств глубокого проникновения чайного ритуала в британскую жизнь. Он стал неотъемлемой частью повседневности, которая усваивалась как совершенно естественная с самого детства и которая не предполагала специального обучения, как это было в случае с иностранными, привнесенными практиками.

Гарри Брукер. Послеобеденный чай. Вторая половина XIX в.

И в детском, и во взрослом исполнении британский чайный ритуал предъявлял повышенные требования к внешнему облику участников. Чаепитие ни в коем случае не рассматривалось как простое утоление жажды, это - Событие, даже несмотря на то, что оно повторялось каждый день или даже несколько раз в день. Ни один художник «не застал врасплох» своих персонажей, не написал их небрежными в одежде или с беспорядком в прическе. В контексте викторианской чайной живописи невозможно представить даже «чаепитие в халате», достаточно распространенное в XVIII в. Такие трансформации свидетельствуют о произошедших изменениях не столько в самом чаепитии, сколько в задачах его репрезентации. Изображение становилось образцом, своеобразной рекламной картинкой, визуализирующей правила приличия, нормы поведения истинного британца. Данные нормы обязательно включали требования «быть застегнутым на все пуговицы», не впускать никого в личное пространство, демонстрировать окружающим свою «парадную» сторону.

Нарядность крошечных девочек, изображенных на полотне известного прерафаэлита Джона Эверета Милле «Послеобеденный чай» (Afternoon Tea), в наши дни воспринимается почти как гротеск: уложенные локоны, нарядные платья, кружевные перчатки, чепчики, банты, декольте. Однако никакого гротескного содержания в данное изображение художник не вкладывал, и никто из современников не ощущал неестественности недетского антуража на малолетних созданиях. Именно так - нарядно, безупречно, опрятно должен выглядеть любой человек из приличного общества, независимо от возраста. Данная картина в силу подчеркнутой «взрослой ухоженности» своих крошечных персонажей, быть может, нагляднее других демонстрировала систему британских представлений, но десятки и сотни других полотен транслировали тот же строй мыслей и способ действий.

Джон Эверетт Милле. Послеобеденный чай. 1889

Картина Д.Э. Милле была написана по частному заказу и является одним из вариантов аристократического чаепития. Когда речь шла о представителях других социальных слоев, менялись качество, цена, стиль изображенного материально-предметного контекста, но не его характер. Здесь мы сталкиваемся с национальной особенностью английского чайного ритуала, которое становится особенно наглядным при его сопоставлении с ритуалом русским.

В России на протяжении всего XIX- начала XX в. чаепитие имело ярко выраженные субкультурные различия социального характера. Они проявлялись не только в стоимости и качестве всех его элементов, но и в традициях, манерах, характере поведения. Невозможно не узнать, кто сидит за столом, даже если мысленно убрать весь изображенный на картине антураж. Жесты, позы, взгляды персонажей купеческих и дворянских, крестьянских и дворянских отличались разительно.

Викторианская живопись, конечно же, отражала процессы демократизации, затронувшие потребление чая в стране. Именно в данный период на английских чайных полотнах появились представители низших сословий. Художники тщательно прорисовывали небогатую или даже бедную обстановку дома: глиняный или деревянный пол, грубоватую мебель, тусклые краски интерьера. Детально выписывали простые одежды персонажей, отсутствие каких-либо украшений. Однако при этом чайный стол всегда показан покрытым скатертью, на столе стоят не просто чашки, а фарфоровый сервиз. О том, что этот фарфор намного более дешевый, чем на полотнах, посвященных аристократическому чаепитию, может сказать только специалист. Позы и жесты персонажей лишь слегка менее изящны, чуть более скупы и просты. В них нет той изломанности и жеманности, которой наделяли своих аристократических персонажей некоторые художники, стремясь подчеркнуть их врожденную элегантность. Однако в них читается значительность, чувство собственного достоинства, понимание серьезности осуществляемого ритуала.

В изображенном интерьере, как на картине Тома МакЭвана «Чаепитие» (Tom McEwan. Tea Time), могут ходить куры, на полу деревенского коттеджа лежать различные овощи, но на чайном столе представлен идеальный порядок (все та же белая скатерть, фарфоровый сервиз, включающий молочник, масленку, чашки с блюдцами), в одежде людей - никакой небрежности. Большинство персонажей на подобных полотнах ведут себя так, словно они знакомы с основными правилами чайного этикета. Никто не кладет локти на стол, все, даже старики, держат прямыми спины, все демонстрируют неспешную значительность движений.

Том МакЭван. Чаепитие. Вторая половина XIX в.

За подобными трактовками, конечно же, стояла и ощутимая степень дидактики, характерная для всего английского искусства викторианской эпохи, и желание соответствовать представлениям зрителя о том, какой должна быть «чайная живопись». Но в любом случае можно говорить о существовании британского, общенационального, независимого от социального положения и достатка представления о чаепитии.

Одним из парадоксов викторианской эпохи можно считать взаимоотношения британцев с постоянно ускорявшимся временем. Страна в этот период развивалась динамичнее, активнее, целеустремленнее большинства своих соседей, ее вклад в изменение темпов жизни - экономических, политических, социальных - огромен. «Англия стала родиной промышленной революции, а Лондон - центром индустриальной империи. Каждый уголок огромного города демонстрировал нацеленность на прогресс: так называемый Хрустальный дворец (1850— 1851) - павильон для лондонской Всемирной выставки 1851 г., выстроенный архитектором Джозефом Пэкстоном из железа и стекла, - символизировал наступление новой эпохи; лондонский порт и биржа стали центрами мировой торговли и экономики; сеть железных дорог опутала всю страну; в 1863 г. был построен первый пункт лондонской «подземки» - станция метро «Бейкер-стрит» (арх. Дж. Фоулер). Научные достижения английских физиков Майкла Фарадея и Джеймса Клерка Максвелла незамедлительно внедрялись в жизнь, демонстрируя новую энергию союза науки и техники...»²¹. При этом мало кто может сравниться с жителями империи по количеству усилий, приложенных для возведения всевозможных барьеров на пути набирающего свой ход времени. Нигде в мире процесс нарастания жизненных темпов не вызывал столь явного дискомфорта, открытого неприятия, отчетливо артикулированного желания устроить себе тихий уголок, где «железная поступь времен» не будет слышна, как в Великобритании.

Таким уголком для англичанина стал свой собственный дом. Знаменитая английская поговорка «Мой дом - моя крепость» - это в том числе заявление о неприступности стен данной крепости для любых разрушительных атак ускоряющегося времени.

Внутри дома возводились различные «линии обороны». Общеизвестны викторианские интерьеры, перенасыщенные всевозможными сувенирами, милыми вещицами, подарками, призванными сохранять память о прошлом, делать это прошлое актуализированной частью настоящего. Общеизвестны английские повседневные практики и ритуалы, строго зафиксированные во времени, вносящие порядок и размеренность во временной поток, разбивая его на равные отрезки, не меняющиеся с годами.

Чаепитие входило в число таких ритуалов. Ни в одной стране мира оно не играло (и не играет) столь значительной роли в процессе структурирования повседневной жизни, как в Великобритании. Строгая прикрепленность к определенному времени начала складываться достаточно рано. Достаточно вспомнить традиции послеобеденного чая, введенные в 1840 г. английской аристократкой Анной VII, герцогиней Бедфордской. Все последующие десятилетия англичане демонстрировали чрезвычайную целеустремленность в деле упорядочивания «чайной архитектоники». Утреннему, дневному, послеобеденному ритуалу соответствовали свои сорта чая, соответственные наборы сэндвичей и десертов, уместные виды одежды и т.д.

В викторианскую эпоху англичане прочно усвоили «чайный распорядок дня». Живописные произведения, конечно же, отражали эту общенациональную приверженность к дроблению времени жизни на четко отмеренные интервалы между принятием любимого напитка. Именно поэтому было создано так много сюжетов, в названиях которых присутствует указание на время: «Утренний чай», «Послеобеденный чай», «Время для чая». Это сразу же вносило упорядоченность в создаваемый художниками мир. От зрителей XXI в. ускользают очень многие нюансы восприятия картин, связанные с их временным аспектом. Современники могли оценивать произведения, понимая, какой круг требований, привычек, этикетных норм, стоит за каждым конкретным изображением конкретного вида чайного ритуала.

У проблемы отображения времени в «чайной живописи» есть и другой аспект.

Анализируя «сцены собеседования» XVIII столетия, мы указывали на постепенно возраставшую значимость темпоральных характеристик в их художественном строе. Живопись последовательно уходила от передачи вневременного предстояния персонажей, характерного для парадного портрета, к фиксации действий и взаимодействий, а следовательно, к фиксации временных изменений.

Живопись викторианской эпохи, в некоторых отношениях развивалась в обратном направлении. Рассматривая «чайные полотна» второй половины XIX - начала XX в., нельзя не заметить, что художники стремились если не полностью вывести временные параметры из изображаемого пространства чаепития, то хотя бы минимизировать их присутствие. Они тщательно замедляли, а порой, кажется, совершенно останавливали ход времени на полотне. Это особенно заметно на общем фоне произведений бытового жанра, также, впрочем, не отличающихся повышенной динамичностью, но все же достаточно часто репрезентирующих жизнь более деятельную, динамичную²².

Именно в этот период достигла своего апогея забота о разработанности сюжета: художники до мелочей продумывали мизансцены, детали взаимодействий между персонажами, способы разворачивания общей фабулы. Сугубо повествовательный подход, характеризующий бытовой жанр как таковой, конечно же, акцентировал внимание на темпоральных характеристиках происходящего, позволяя привносить в произведение временные параметры малых величин. Ситуативное время стало важной характеристикой художественного текста. И в этом следует видеть отражение общих изменений в мировосприятии британцев второй половины XIX в. Они жили в эпоху, отмеряющую временные интервалы не годами и неделями, а минутами; в эпоху, когда часы- карманные, каминные, напольные - стали неотъемлемым элементом жизни. Хотели того жители Великобритании или нет, они были включены в ускорившийся временной поток даже на уровне повседневности.

Но когда дело касалось чаепития, художественное время резко замедлялось. Расположилась у камина пожилая чета на картине Г.-Э.- С. Тозера «Чай у огня» (Henry Edward Spemon Tozer. Tea Beside The Fire). Кажется, старики сидят так уже давно и могут сидеть еще долгие часы, неспешно потягивая чай и изредка обращаясь друг к другу с незначительными замечаниями. Их движения замедленны, взгляды не пересекаются, нет ни одной приметы, которая конкретизировала бы время, переводила бы его в разряд ситуативного. Это чай вообще. Чай как таковой. Был таким вчера и позавчера, и будет таким завтра.

Даже когда изображаются не старики, чьи движения сами по себе неспешны, а изначально непоседливые дети, время на полотне не ускоряется. На картине Дэниса Джорджа Уэллса «Детский чай» (Denys George Wells. Nursery Tea) малолетние крохи неподвижно, бесшумно и терпеливо ожидают, пока няня изящно разольет чай по чашкам. Тишина, исходящая от полотна, тем не менее не кажется нереалистичной. «Видны, но не слышны», умеют молчать и проявлять выдержку - таковы английские дети. Отображая особенности национального характера и образа жизни, художественное произведение одновременно отображает неспешное и размеренное течение времени, которое так по душе британцам.

Дэнис Джордж Уэллс. Детский чай. 1909

Чаепитие, действо, само по себе предназначенное для релаксации и покоя, располагало к подобному характеру изображения. Но английский вариант его трактовки усиливал эту сторону максимально.

Конечно же, в викторианской «чайной живописи» встречаются также сцены гораздо более динамичные, хотя достаточно редко. Они каждый раз связаны с привнесением дополнительного мотива, когда чаепитие становится не главным занятием персонажей, не действием, организовывающим композицию, но используется в качестве узнаваемого антуража. Сдвинут к краю композиции чайный стол на картине Кил бурна «Хорошая история». Все внимание юных девушек обращено на мужчину, который что-то увлеченно рассказывает, сопровождая рассказ неожиданно энергичной жестикуляцией. Остывает чай на картине «Шелк и сатин» Альберта Тайлера (Albert Chevallier Tayler. Silks And Satins), героини которого увлечены примерками и обсуждением нарядов.

В русском искусстве подобных композиций чрезвычайно много. Во время чая люди решают домашние проблемы, нанимаются на работу, пишут письма родным, объясняются в любви, поздравляют друг друга с праздником и т.д. Чаепитие становится фоном, поводом для рассказа, обличения, создания сложных психологических портретов. Подобная «нагруженность» чайных сцен делает их более динамичными, более открытыми в социальное пространство-время. В британской же живописи чаепитие чаще всего представлено как занятие самоценное, не терпящее вмешательства проблем «большого мира». Оно ограничено масштабами дома и не выходит за пределы камерного, семейного времени-пространства.

Желание не только замедлить, но вообще убрать время его из процесса фиксации чаепития очевидно, когда мы обращаемся к группе очень популярных во второй половине XIX- начале XX в. композиций. На них представлена одинокая фигура (чаще всего женская), мечтательно и отрешенно застывшая с чашкой чая в руках. Подобные изображения находились на границе двух жанров: бытового и портретного. Их нельзя полностью отнести к бытовому жанру, поскольку композиция не содержит событий, действий, сюжета, фабулы. Но это и не портрет, поскольку на полотнах изображался не конкретный человек, а некий типаж, и они содержат если не само действие, то указание на него: «Девушка за чайным столом» Беатрикс Вистлер (Beatrix Whistler. Girl at a Tea Table), «Послеобеденный чай» Хильды Фирон (Hilda Fearon. Afternoon tea), «Послеобеденный чай» Ричарда T. Мойнена (Richard Т Moynan. Afternoon Tea) и др.

Хильда Фирон. Послеобеденный чай. 1919

Из них убирается столь важный аспект чайного ритуала, как общение, которое, собственно, и делало изображение частью «актуализированного настоящего», показывало людей, находящихся «здесь и сейчас». Взгляд героини, устремленный вдаль, отсутствующее выражение лица говорят о том, что настоящее находится за пределами ее внимания. В итоге чаепитие представлено как способ и возможность остановить время, или, точнее, ненадолго выйти из временного потока.

Конечно, данная композиция очень близка излюбленной салонной формуле «девушка, замечтавшаяся над книгой». Книга всегда мотивировала и доходчиво объясняла девичьи грезы: героиня картины уносилась в мир книжных персонажей. Но тот факт, что викторианские художники вместо книги изображали чашку чая - показателен (хоть и не перестает быть столь же салонным по своей сути). В английской культуре эта чашка чая обрела знаковость, рассматривалась как возможность, время и повод уйти от реальности.

Еще одним способом ухода от повседневного времени стало изображение чаепития на фоне природы. Оно актуализировало никогда до конца не забываемый жителями «туманного Альбиона» миф о старой доброй сельской Англии. Презрение к городу было важной частью английского мировосприятия викторианской эпохи, даже несмотря на то, что к концу XIX столетия больше половины населения проживало в резко разросшихся городах. С городом связывали преступность, грязь, излишнюю суетность существования и множество иных пороков. Жизнь в сельской местности, на природе, напротив, идеализировалась.

Неудивительно, что все изображения чаепития на фоне пейзажа предельно эстетизированы. Экзотические растения, ухоженные газоны и яркие цветники - идеальный фон для красивого ритуала. Такими же прекрасными предстают его участники. Дисгармонии между идеальной природой и человеком в викторианской живописи просто не существовало. Логично поэтому, что чаепитие в саду изображалось преимущественно как чаепитие аристократическое. Задаваемый эстетический уровень требовал либо пышного, стилизованного под прошлые эпохи материально-предметного контекста (как, например, на картине Альфреда Оливера «Чаепитие в саду» (Alfred Oliver. A Tea Party in the Garden), где представлены дорогие платья ярких расцветок, роскошные шляпы с перьями, веера), либо утонченно-сдержанного, романтического образа (как на полотне Леонарда Кэмпбелла Тэйлора «Сестры» (Leonard Campbell Taylor. Sisters), где почти монохромная живопись дополняется музыкальностью текучих линий, а экзотическая красота и хрупкость героинь - столь же экзотической красотой прогуливающегося рядом павлина). Именно в таких композициях художники могли полностью реализовать тягу к изображению прекрасного, изысканного, возвышенного, словом, всего того, чего так жаждал буржуазный зритель второй половины XIX в.

Альфред Оливер. Чаепитие в саду. Начало XX в.

Таким образом, начиная с викторианской эпохи выражение «английское чаепитие» стало понятным и обычным, приобрело устойчивую смысловую наполненность. Англичане окончательно присвоили импортируемый напиток, адаптировали, перекодировали все практики, с ним связанные. Живопись была активным участником этого процесса. Она не блистала громкими именами, известными работами, высокими художественными достоинствами и в целом была мало знакома за пределами Великобритании. Но, сохраняя достаточно высокий средний уровень мастерства, профессионализм, а также желание услышать новый социальный заказ и адекватно ответить на него, она была чрезвычайно востребована, вошла в каждый буржуазный английский дом второй половины XIX столетия.

Согласно «Словарю английских художников»²³, в викторианскую эпоху работало более 11 тыс. живописцев, причем большая их часть специализировалась на бытовом жанре. Десятки и сотни художников трудились над визуализацией того, что получило название «английское чаепитие», помогали ввести чайный ритуал в качестве неотъемлемой части в британскую повседневность. Его связь с национальными идеалами о благополучной, комфортной, неспешной, защищенной жизни несомненна. Живопись не только отражала существовавшие в социуме идеалы, но и давала их устойчивые образцы, укрепляла их в обществе. Присвоив внутренне, осознав чаепитие как исключительно «свое», национальное занятие, британцы смогли транслировать его на весь мир.