Английское чаепитие как предмет художественного осмысления

Чаепитие в английской живописи георгианской эпохи: маркер социального статуса

Как мы указывали выше, англичане познакомились с экзотическим напитком из Китая в середине XVII в., а уже несколько лет спустя он стал важным атрибутом аристократического образа жизни. Вся дальнейшая история английского чая - это история медленной, но неуклонной демократизации его потребления. Шаг за шагом передавалась своеобразная «чайная эстафета»: от королевской семьи - к аристократии, затем к самым богатым представителям среднего класса, от них - к тем, кто стоял ниже на социальной лестнице, вплоть до крестьян и пролетариев.

Данный процесс, с одной стороны, был механизмом распространения изысканного гастрономического вкуса, детально разработанных поведенческих моделей, новых социально-идентификационных стратегий. С другой стороны, он сопровождался упрощением практик потребления чая, постепенным снижением не только стоимости, но и символической ценности данного товара.

Английскую живопись можно рассматривать как своеобразную форму мониторинга перечисленных изменений. Этот мониторинг интересен не только как форма визуализации всех деталей чаепития в их историческом развитии. В английском искусстве вырабатывались, подбирались наиболее адекватные художественные формы фиксации повседневных практик (вплоть до формирования уникальных жанровых решений), и подобная «чуткость» позволяла особенно точно и тонко отражать и внешние, визуально воспринимаемые стороны повседневности, и информацию о стоящих за ними ментальных установках, ценностях, национальном характере и образе жизни.

До XVIII века чаепитие как сюжет не могло появиться в английской живописи, так как для него не существовало адекватного художественного пространства. В изобразительном искусстве пространством для изображения повседневных занятий человека является прежде всего бытовой жанр. Его зарождение на определенном этапе развития европейского искусства стало свидетельством серьезных социокультурных перемен: нарастающих в обществе процессов демократизации, все большей автономизации светского начала от религиозного, роста интереса к повседневному существованию человека. Все эти перемены, как известно, вызревали и проявлялись в период формирования буржуазного общества. Именно поэтому бытовой жанр раньше всего (уже в XVII в.) оформился и приобрел свои классические черты в первой буржуазной стране Европы - Голландии.

В Великобритании данный жанр появился несколько позже, в начале XVIII столетия. Его родоначальником был выдающийся английский художник Уильям Хогарт (William Hogarth, 1697—1764). На полотнах мастера, имеющих резкую социально-критическую направленность, среди разных занятий его современников фигурирует в том числе и чаепитие.

Однако, вопреки ожиданиям и вопреки общеевропейской логике художественной презентации повседневности, в Великобритании геор- гианской эпохи изображения чаепития гораздо чаще появлялись не в произведениях бытовой тематики, а на полотнах уникального, специфически английского жанра. Картины этого жанра получили название conversation pieces. Появившись в 1730-х гг., они оставались чрезвычайно популярными и широко распространенными на протяжении всего XVIII в. У истоков жанра стоял уже упоминавшийся Уильям Хогарт, а также Филипп Мерсье (Philippe Mercier, 1689—1760) и другие британские художники.

На русский язык conversation pieces переводят как «сцены собеседования». Понимая всю условность и неточность подобного перевода, мы тем не менее будем пользоваться устоявшимся термином. Надо сказать, что условность присутствует и в английском названии, так как общение, разговоры на данных картинах скорее подразумеваются, нежели изображаются.

Определения данного жанра, предложенные английскими искусствоведами, в суммарном изложении можно представить следующим образом: «„Сцена собеседования” - это неформальный групповой портрет людей в повседневной обстановке, чаще всего представляющий членов семьи, друзей, людей одного круга». Однако это определение требует объяснений и уточнений.

На данных полотнах изображены не всякие люди, а исключительно представители высших сословий, причем не только и не столько аристократы, сколько богатейшие буржуа. Именно изменение круга заказчиков в условиях быстро меняющегося после буржуазной революции общества способствовало возникновению нового жанра.

Целям визуальной репрезентации членов королевской семьи и родовой аристократии служил парадный портрет, хорошо известный в английском искусстве предшествующего столетия. Он был призван отображать в первую очередь социальный статус заказчика. Пространство парадного портрета было пространством закрытым, недоступным, не имевшим соприкосновений с чем-то обыденным, будничным, повседневным.

Что касается «сцен собеседования», то можно сказать, что они репрезентировали иное пространство и выстраивали иные взаимодействия между изображенными лицами и зрителем. Композиции строились таким образом, что у зрителя создавалось впечатление, будто перед ним приоткрывают двери богатых гостиных (или его впускают в сады, на террасы у дома) и показывают будничную повседневность, царящую там. На картинах данного жанра люди пьют чай, музицируют, играют в карты, ведут неспешные разговоры. Они не небожители в условном мире, а живые люди в конкретном жилом пространстве за конкретными обыденными занятиями.

По своим формальным признакам «сцены собеседования» занимают промежуточное положение между парадным портретом и бытовым жанром. Можно сказать, что это портрет, «сделавший шаг» в сторону жанра.

Однако, и мы постараемся это продемонстрировать, они предоставляли всего лишь имитацию обыденности и приватности. Задачи жанра заключались не в том, чтобы приблизить визуализируемый мир, а напротив, чтобы его отдалить. Детали «якобы бытового поведения», за которыми зрителю разрешали подсматривать, играли ту же роль, которую в парадном портрете играли «говорящие» аксессуары и знаки социального отличия.

Из приведенного выше перечня видно, что круг занятий, представленных в «сценах собеседования», нельзя назвать многообразным. Немногочисленность видов деятельности, их повторяемость из картины в картину свидетельствует о тщательно проведенном отборе и подсказывает, что этот отбор неслучаен. Изображенные занятия имеют знаковую природу. Их появление на холсте должно не просто визуализировать для зрителя внешние формы повседневности, но транслировать нечто сущностное, важное.

Чаепития занимают особое место в ряду настойчиво изображаемых занятий. По сути, это первые гастрономические практики, появившиеся в английской живописи Нового времени. Завтраки, обеды, торжественные приемы, потребление алкогольных напитков и прочие застольные темы появятся позже. Поэтому так интересно всмотреться в то, как изображался этот процесс, который давно стал элементом ежедневного рутинного времяпрепровождения в большинстве европейских стран, и в особенности в Великобритании.

Одним из первых тему чаепития в «сцены собеседования» ввел английский художник фламандского происхождения Джозеф ван Акен

(Joseph van Aken, 1699—1749). Вскоре после приезда в страну в 1720 г. он написал две картины, которые предопределили два варианта трактовки темы в английской живописи XVIII в.: один - более парадный, светский, другой - претендующий на большую интимность.

На полотне «Английская семья за чаем» (An English Family at Tea) представлен уголок гостиной, значительные масштабы которой зритель легко может вообразить по целому набору деталей: уходящим ввысь величественным колоннам, поставленной на высокий постамент скульптуре обнаженного Вакха, открывающемуся в левом верхнем углу картины пейзажу. Столь же представительны люди, собравшиеся в гостиной. Они словно сошли с парадных портретов, сохранив пышные парики, величественные позы, отстраненность на лицах. Однако они собрались не для торжественного приема, а для семейного чаепития, и это занятие детально описывается ван Акеном. Дама, сидящая за столом, насыпает чай из чайницы; служанка наливает кипяток в керамический сосуд; другой слуга вносит серебряный кувшин с водой. Вневременное предстояние одних персонажей соседствует с обыденными занятиями других, рядом с неподвижностью появляется движение. В результате картина обретает темпоральные параметры, в нее проникает время повседневности. Оно неспешное, как все движения героев, и дискретное, поскольку действия одних персонажей чередуются со статичностью других. Тем не менее повседневное время становится частью художественного изображения.

Джозеф ван Акен. Английская семья за чаем. 1720-е годы

Картина эклектична и наполнена множеством внутренних противоречий, что можно объяснить временем ее создания, тем, что она принадлежит к числу первых работ на данную тему. В последующих произведениях уйдет столь откровенное позирование героев, они не будут так величественно и театрально стоять, ничем не мотивируя свое поведение. Персонажи начнут взаимодействовать между собой. Никогда впоследствии художники не будут допускать явных и, казалось бы, просто невозможных несуразностей, какие допустил ван Акен: желая точно и подробно описать процесс готовящегося чаепития, он поместил в центр композиции служанку, наливающую чай. Это внесло естественность и точность в воспроизведение мизансцены, но разрушило заданную законами жанра иерархическую норму, согласно которой героями группового портрета могут быть только люди одного - высокого - социального положения. В последующие годы слуги, конечно же, будут появляться в «сценах собеседования» - у двери, за спинами главных персонажей, но никогда им не позволят вторгаться в центр композиции.

Чаепитие, само по себе занятие чрезвычайно дорогое из-за высокой стоимости импортируемого напитка, становилось настоящим элементом роскоши, так как требовало подобающих аксессуаров. Появляясь на холсте, они не столько говорили о повседневных занятиях, сколько о социальном и материальном положении своих хозяев. Эти вещи надо выделять, на них необходимо указывать, чтобы они не затерялись среди других деталей композиции. Поэтому на картине ван Акена в огромное пространство интерьера, которое дополнительно увеличивается благодаря изображенному дальнему пейзажному плану, вносится микромасштаб - масштаб натюрморта. На изящном чайном столике представлена посуда тонкого китайского фарфора, в руках у слуг серебряные кувшины и чайники, хозяйка держит чайницу, а перед ней на полу стоит специальная коробка, в которой драгоценный чай хранился под замком. Этого способа уберечь дорогостоящий чай от слуг не стеснялись: чайная коробочка (и, надо сказать, не маленькая), столь демонстративно выставленная на первый план, - такой же знак принадлежности к избранным, каким были, например, бриллианты и венецианские кружева на парадных портретах придворных дам. Театрализованная репрезентативность соседствуют с повседневными реалиями, точнее, повседневные реалии становятся частью репрезентации.

Как видим, на раннем полотне Джозефа ван Акена представлены переходные формы изображения престижных практик. Сам процесс чаепития не фиксируется, показана только подготовка к нему, многие участники продолжают величественно стоять в отдалении от стола. Художник еще не рискует построить рассказ о социальном статусе своих персонажей, опираясь только на изображение гастрономической практики. Он подкрепляет социальную репрезентацию другой, более привычной «системой доказательств»: дома, парки, колонны, скульптура, величественная неподвижность моделей. Микромасштаб предметов, который предполагает умение ценить миниатюрное и изящное, дополняется грандиозным масштабом, общепринятым при демонстрации человеческой значимости.

Параллельно с этим произведением, примерно в то же время, художник пишет картину «Чаепитие» (A Tea Party), на которой данное занятие предстает в другом виде - как сугубо обыденное, семейное.

Джозеф ван Акен. Чаепитие. 1720-е годы

Действие на картине происходит утром, о чем свидетельствует халат и колпак хозяина, баньяны дам. Это один из первых «халатных» портретов в истории английской живописи.

В Европе мужские халаты вошли в моду в 1690-х гг. На полотнах английских портретистов они будут особенно часто появляться во второй половине XVIII - начале XIX в., но в живописи первой половины XVIII столетия они еще единичны. Элегантная и дорогая, но все же домашняя одежда надевалась, как правило, в утренние часы. В халате могли также принимать близких друзей. Однако в целом пространство и время их использования было ограниченным, и предписанные этикетные нормы соблюдались чрезвычайно строго. Появление халата на картине - особый знак, осознанная демонстрация мира приватности.

Зрителя впускают в гостиную не в тот момент, когда все персонажи надели парадные одежды и заняли величественные позы (как это мы видели на первой картине ван Акена). Художник делает все возможное, чтобы уверить зрителя в том, что перед ним приоткрыли картины повседневного, закрытого, почти интимного времяпрепровождения. Люди на картине не позируют, они естественны и раскрепощены. Здесь нет одеревенелости прямых спин, величавых поз: расслабленно опирается на спинку стула хозяин, обращаясь через плечо к входящей горничной; мужчина, стоящий у стола, что-то показывает пожилой даме, а другая дама бросает реплику в сторону мальчика-слуги. Каждый персонаж взаимодействует не только с предметами, но и с людьми, с теми, кто стоит, сидит, проходит рядом. Композиционно этот момент взаимодействий тщательно продуман и увязан в единую мизансцену. Никто из заказчиков как бы «не замечает» художника. О выстроенном, почти театральном мизансцинировании изображенной сцены «проговаривается» только строго фронтальная композиция, старательно ориентированная на зрителя.

Иной характер приобретает и место действия. От зрителя отныне не требуется мысленно достраивать пространство гостиной, так как все три стены, пол и потолок четко прописаны и ограничивают небольшое, уютное помещение. Сдержанная элегантность обстановки апеллирует к классицистическим образцам. Этот тот стиль интерьера, который позже получит название «георгианского». Строгий и лаконичный, он характеризовал своего хозяина как человека утонченного вкуса, ориентирующего на новые требования эпохи.

Скрупулезно выписанное помещение кажется даже несколько тесноватым. Непонятно, как пробираются между стульями слуги, соблюдая при этом должную почтительность, когда для их прохода буквально не остается места. Однако небольшой масштаб гостиной позволяет художнику приблизиться к своим персонажам и более детально показать все элементы «чайного натюрморта». Стол, на котором накрыт чай, выступает композиционным и смысловым центром произведения. Точнее, этих стола два: на одном - квадратном деревянном - расположен китайский фарфор, а на другом - серебряном круглом - над зажженной горелкой стоит бульотка³ изысканных форм. Как известно, в XVIII в. дорогой фарфор и многочисленные чайные аксессуары доставали только к приходу гостей, их берегли для приемов. Здесь же они превращены в обыденную роскошь, и та непринужденность, с которой персонажи ведут себя за чрезвычайно дорогим столом, выступает основным способом их характеристики. Меняются сами принципы демонстрации высокого социального статуса. Уже не надо излучать величие и надменность, гораздо более показательными становятся галантность, изящество манер, изысканная элегантность. Причем художник всячески подчеркивает, что все эти качества проявляются его заказчиками даже в самой обыденной обстановке, «в халате», когда люди не принимают позу для других, а демонстрируют аристократические манеры как неотъемлемую часть натуры.

От монументальных декораций - к реальному интерьеру, от отстраненности и неподвижности - к естественности галантных манер, от «говорящих» атрибутов - к «проговаривающимся» повседневным практикам - так менялся характер репрезентации заказчика в портрете. Естественно, в данном случае следует говорить не об отражении взглядов художника (как видим, Иосиф ван Акен равно легко мог писать чаепитие торжественное и чаепитие камерное, чаепитие в барочной декорации и чаепитие в палладианском интерьере), а о вкусе заказчика портрета, о том способе самопрезентации, который соответствовал как его собственным представлениям, так и требованиям времени.

Примером самого интимного, домашнего чаепития в английской живописи XVIII столетия может служить картина, приписываемая Ричарду Коллинзу (Richard Collins)⁴, «Чаепитие» (The Tea Party, 1725).

Интерьер, в котором происходит изображаемое действие, почти не интересует автора. Он так близко подходит к своим моделям, что для изображения окружающего их пространства на полотне почти не остается места. Оно играет роль нейтрального фона, не содержащего никаких деталей и потому ничего не рассказывающего о собравшихся людях. Художник отказывается от макромасштаба, а следовательно, от традиционного способа рассказа о своих заказчиках, и оперирует только крупным и средним планом.

Вокруг чайного стола собрались члены семьи, рядом с родителями уютно устроились две маленькие девочки. И если в позах взрослых чувствуется некоторая натянутость, то дети вносят в изображение удивительную непринужденность. Камерную будничность действа, как и на полотне Иосифа ван Акена, призвана усилить домашняя одежда собравшихся: шелковый халат и колпак хозяина, фартук и лишенное украшений платье хозяйки. Р. Коллинз особенно настойчиво подчеркивает сдержанную элегантность и изящество жестов своих заказчиков.

Ричард Коллинз (?). Чаепитие. 1725

Однако главным персонажем картины являются даже не люди, а те удивительные чайные аксессуары, которые выставлены на столе. Еще недавно приборы, которыми пользовались за столом богатые и бедные люди, отличались лишь материалом и богатством отделки, их состав и функциональное назначение были практически неразличимы и, соответственно, не входили в список параметров, которые могли визуализировать социальные различия. В георгианскую эпоху ситуация коренным образом изменилась. Гастрономические практики представителей высших сословий требовали все более сложно разработанных ритуалов с участием все более разнообразных, невиданных прежде аксессуаров. По выражению современного исследователя, «застольная дисциплина, включая умение пользоваться столовыми принадлежностями, становится элементом социальной дифференциации. А сами приборы превращаются в фетиши престижа»⁵. И, пожалуй, нигде так не проявлялось это «творчество эпохи», как в создании многочисленных атрибутов для чайной церемонии. Серебряный набор, представленный на картине, состоит из бульотки, чайницы, сахарницы, молочника, щипчиков для сахара, нескольких блюд. Натюрморт развернут не на действующих лиц, а на зрителя: более высокие предметы стоят на заднем плане, не закрывая тех, что пониже. Такая почти выставочная расстановка неудобна для персонажей, пьющих чай, зато позволяет зрителю рассмотреть изумительную красоту каждой столь тщательно и любовно выписанной детали.

Подобное изображение было рассчитано на восприятие современников, людей близкого круга, которые могли «считать» транслируемую информацию. Картина становилась убедительным свидетельством достатка, семейного благополучия, но также, что не менее важно, свидетельством определенного, свойственного заказчикам образа жизни. Изящные манеры, врожденный аристократизм, проявляемый в любых повседневных ситуациях, становились важными характеристиками. Они указывали на социальный статус заказчика, проводили незримые социальные границы, как в предшествовавший период, эти границы проводили изображения парадных одежд и аксессуаров.

О необыкновенной популярности картины «Чаепитие» свидетельствуют ее повторения (точнее будет сказать - вариации на ее тему), выполненные то ли самим автором, то ли его подражателями⁶.

На картине Р. Коллинза «Семья из трех человек за чаем» (А Family of Three at Tea, 1727) вместо четырех членов семьи изображено трое, изменены позы и одежды персонажей, но практически неизменным остался натюрморт (единственное отличие- появление серебряного блюда с печеньем, которого не было на картине «Чаепитие»). Люди могут «приходить» и «уходить» из картины, их позы, жесты, одежды могут меняться - это не важно, вторично. Мир на полотне выстраивается вокруг чайного стола. В своей неизменяемости он олицетворяет устойчивый центр, вокруг которого вращается повседневная жизнь семейства.

Ричард Коллинз. Семья из трех человек за чаем. 1727

Полотно неизвестного художника, возможно также принадлежавшее кисти Ричарда Коллинза, «Мужчина и ребенок, пьющие чай» (Man and Child Drinking Tea, 1732) представляет собой еще один вариант картины «Чаепитие». Автор оставляет только двух членов уже хорошо известной зрителю семьи: мужчину и маленькую девочку. Они сидят за тем же чайным столом, все элементы которого повторены с предельной тщательностью (только бульотка с горелкой заменена на чайник, иначе эта деталь натюрморта заслонила бы расположенную на втором плане девочку).

Данная композиция - пример максимального приближения художника к чайному столу и своим заказчикам, пример полного сосредоточения на процессе чаепития. Подобных работ, где окружающее пространство полностью убрано из системы репрезентаций, в английской «чайной живописи» XVIII столетия больше не будет.

Ричарда Коллинз. Мужчина и ребенок, пьющие чай. 1732

Все три рассмотренные нами картины, как видим, имеют камерный характер. Они призваны убедить зрителя, что люди на них представлены в сугубо домашних, приватных ситуациях. Тем не менее слова «репрезентативность», «театральность», «мизансцинирование», «выставочность» неизбежно возникают при рассматривании полотен. Персонажи не просто пьют чай, а демонстрируют свое умение делать это изящно, не просто сидят за столом, а показывают, насколько дорог и моден каждый предмет, расположенный на нем. Степень «маскировки» демонстрационного начала в «сценах собеседования» может быть разной, но «спрятать» его полностью художнику сложно, коль скоро речь идет о желании заказчика максимально отчетливо визуализировать престижные, социально маркированные элементы повседневного существования.

C.-J. Chen, автор единственной на сегодняшний день статьи, посвященной теме чаепития в английской живописи⁷, отмечает, что художники, идя наперекор действительности, часто изображали рядом с взрослыми детей, в то время как в богатых домах дети ни при каких обстоятельствах не могли присутствовать за общим столом, причем не только во время званых обедов, но и в повседневной жизни. Не следует забывать, что «сцены собеседования» представляют собой в первую очередь групповой портрет, нередко портрет членов одной семьи. Поэтому детей собирали в общем пространстве со взрослыми не для чаепития, а для позирования художнику. Им подбирали различные роли и занятия. Дети на «чайных полотнах» играют с игрушками, ездят на деревянных лошадках (Гавен Гамильтон «Элегантная семья за чаем» (Gawen Hamilton. An elegant family at tea)), пьют чай, или по-взрослому неподвижно стоят около стола (Чарлз Филипс «Групповой портрет семьи Вернон» (Charles Philips. Group portrait of the Vernon family). Их появление, как правило, не отвлекает взрослых от чаепития.

Единственным исключением является картина Иоганна Цоффани (Johann Zoffany, 1733—1810) «Лорд Уилогби де Броук с семьей» (Lord Willoughby de Broke, and his Family, 1766). В роскошной гостиной аристократического дома накрыт для чаепития стол, но не он является композиционным или смысловым центром, как это было на других полотнах. Чайный поднос отодвинут в сторону и выступает одним из многих элементов обстановки, призванных обрисовать социальный статус и изысканный вкус своих хозяев. Композиция создавалась в первую очередь как трогательная семейная сцена, на которой представлены не просто позирующие, но взаимодействующие, общающиеся шаловливые дети и их любящие снисходительные родители. Элементы сентиментализма, все более очевидные в европейской живописи второй половины XVIII в., вносили свои коррективы в пространство группового портрета. Демонстрация семейных ценностей и прочности семейных уз не отменила традиционных способов репрезентации заказчиков, но серьезно их потеснила.

Чарлз Филипс. Крепкая семья. 1732

Иоганн Цоффани. Лорд Уилогби де Броук с семьей. 1766

Если присутствие детей в «сценах собеседования» воспринимается как отступление от реальности повседневных практик, то таким же отступлением является почти полное отсутствие еды и закусок на чайных столах.

Российские авторы с иронией пишут о том, что «сегодня сдобный хлеб и жирное жареное мясо - почти безошибочный знак принадлежности к так называемым «обычным людям», к низшим классам (и части среднего)... Люди «знаменитые», состоятельные, находящиеся выше низшей части среднего класса, тщательно следят за собой... Западный мир прошел большой путь от истекающих жиром кабанов, фаршированных жареными перепелами и колбасками, до побегов люцерны»⁸. Описанный эволюционный процесс, однако, не является особенностью исключительно XX—XXI вв. На протяжении «галантного века» коды пищевого поведения подвергались кардинальным изменениям. Демонстрировать хороший аппетит, да просто поведение, направленное на «приземленное» удовлетворение чувства голода, становилось неприличным. За столом необходимо было показывать аристократичную сдержанность, умение наслаждаться изысканными вкусами. Это, однако, вовсе не значило, что к чаю не подавали закусок. Беллетристика и эпистолярный жанр георгианской эпохи переполнены упоминаниями о хлебе, пирогах, бисквитах и булочках, стоявших на чайных столах. Так, Джейн Остен в одном из писем описывала завтрак в доме брата, унаследовавшего большое поместье в Уорикшире: «Далее следует завтрак, к которому подают шоколад, кофе и чай, фруктовый пирог, фунтовый пирог, горячие и холодные булочки, масло и хлеб...».

Словно оспаривая письменные свидетельства эпохи, живописные полотна XVIII в. изображали крайне аскетичные формы чаепития. Из них категорически изгонялись любые намеки на избыточность, изобилие, чревоугодие. Чаще всего чайные столики на полотнах английских художников настолько малы, что на них даже невозможно поставить блюда с закусками. Эти изысканные деревянные или серебряные изделия были предназначены исключительно для размещения на них чайных аксессуаров. Но даже если стол был большим и занимал половину парадного помещения, как на картине Гавена Гамильтона «Элегантная семья за чаем» (Gawen Hamilton (1692—1737). An elegant family at tea), художник предпочитал оставлять его незаполненным. Бросающаяся в глаза пустота огромного стола не смущала заказчиков, они не боялись осуждения или насмешки по поводу демонстрируемой скупости. Напротив, сдержанность максимально акцентировалась, выставлялась напоказ.

Гавен Гамильтон. Элегантная семья за чаем. 1720-е годы

На «чайных полотнах» невозможно также увидеть людей, которые держат или (не дай Бог!) подносят ко рту какую-либо еду⁹. Держать можно только чашку с чаем или блюдце.

Разрыв между реальными повседневными практиками и осознанными, общепринятыми формами самопрезентации чрезвычайно показателен. Английская живопись выступает формой визуализации представлений о должном-недолжном, престижном-непрестижном в английском обществе георгианской эпохи. На полотне, предназначенном для самодемонстрации, человек выглядел не таким, каким был в жизни, а таким, каким хотел казаться. Никакой другой источник эпохи не позволяет рассмотреть существовавшие гастрономические и этикетные нормы в «чистом виде». Литература, мемуары, частная переписка отражали скорее реальные практики. Живопись показывала заказчика в качестве образцового исполнителя нормативных представлений, характеризовала его как человека, полностью усвоившего модели поведения, принятые в определенных социальных кругах. Простое удовлетворение чувства голода в эти модели не вписывалось. Напротив, по точному замечанию С.А. Рассадиной: «Удовольствие от вкуса... культивируется не как дополнение к удовольствию от насыщения, но как его противоположность. Подобное восприятие, несомненно, является одним из проявлений той внутренней дисциплины, ориентированной на дистан- цированность от спонтанных импульсов тела, которая сложилась в европейской культуре Нового времени»¹⁰.

Активно-чувственное восприятие отвергалось, его демонстрация становилась почти неприличной. Еда все настойчивее рефлексировалась как форма культуры, как социальный маркер. Ее биологические функции никуда не могли исчезнуть, но они отодвигались на задний план, их прятали. Живопись, как видим, не просто отображала этот процесс, она его утрировала, делала выпуклым и наглядным.

К не менее важным для заказчика аспектам относилась демонстрация пространства, в котором происходит чаепитие. В «сценах собеседования» чай, как правило, пьют в домашних интерьерах. Заказчики и художники, выбирая место для портрета, останавливались в самых разных помещениях своего дома. Перед зрителем проходит череда роскошных и более скромных помещений, открывается пространство существования человека. В отличие от парадного портрета, где окружение было сочиненным, составленным из разрозненных, но знаковых элементов, «сцены собеседования» представляют реальные помещения, с реальной, а не сочиненной обстановкой. И можно не сомневаться, что они являются предметом гордости для владельцев.

В характере изображения этого пространства присутствует элементы театрализации. Чаще всего они выстраиваются, подобно сценической коробке, где видны три стены, пол потолок, фронтально развернутые на зрителя. Если интимные, семейные сцены более разнообразны по композиции, то сцены, представляющие приемы, торжественные мероприятия, гораздо более статичны и однообразны. Яркий пример подобных работ - картины Чарльза Филипса: «Чаепитие в доме Лорда Харрингтона (Tea Party at Lord Harrington's House, 1730), «Крепкая семья» (The Strong Family, 1732) и др.

Статика проявляется не только в позах персонажей, но и в характере изображения пространства. Чем более парадным выглядит изображение, тем более оно статично, интерьер не фрагментируется, в него не вносятся динамичные элементы. На таких полотнах царит торжественное предстояние, полная тишина. Чаще всего изображенные интерьеры лишены окон, поэтому невозможно сказать, о каком времени суток идет рассказ¹¹, какое время года на них представлено. Они выключены из повседневного течения жизни. Персонажи на подобных парадных полотнах расставлены как актеры в тщательно продуманной мизансцене, равномерно занимая все пространство и не заслоняя друг друга. Композиции многолюдны, поэтому при своих небольших размерах (что в целом характерно для «сцен собеседования») они обрисовывают персонажей вполне обобщенно. Важна не индивидуальность каждого из них, а то, что их объединяет: общие интересы, общие занятия, общие представления о приличиях, галантном поведении и достойном времяпрепровождении.

Чарльз Филипс. Чаепитие в доме Лорда Харрингтона. 1730

Разделяя сцены собеседования на две группы - более парадные и более камерные, семейные, можно увидеть, что с привнесением эле-

льшую правдивость. Если парадные интерьеры построены по одной схеме и удивительно похожи между собой, то камерные - более индивидуализированы.

Выбор помещения для изображения чаепития, конечно же, не был случайным, он должен был дать представление о достатке и вкусе хозяев, об их занятиях, увлечениях, системе приоритетов. На полотне неизвестного художника «Дамы, пьющие чай», 1740-е гг. (Ladies Having Tea) показан тесный, но уютный музыкальный салон. Его главным украшением является клавесин, стоящий в углу помещения. Чаепитие, представленное на фоне музыкального инструмента, - это уже целый рассказ об изысканных вкусах и изящном времяпрепровождении хозяек. На полотне Гвена Гамильтона «Семья, принимающая чай в библиотеке» чайный стол сервирован на фоне огромных книжных шкафов, и очевиден вывод из этой мизансцены: перед нами высокообразованные люди с большими духовными и интеллектуальными запросами. В XVIII веке интерьер становился все более дифференцированным по своим функциям, и список парадных помещений, куда впускали гостей, значительно удлинялся, соответственно и на английских полотнах чай накрывали не только в гостиных, столовых и салонах, но и также в библиотеках, кабинетах, в картинных галереях.

Неизвестный художник. Дамы, пьющие чай. 1740-е годы

Реальное жизненное пространство, тот самый дом, который для каждого англичанина является крепостью, использовалось как прямолинейный, но действенный способ охарактеризовать своих владельцев.

В этом свете становится понятным, почему в живописи георги- анской эпохи почти никогда чаепитие не изображается на природе, оставаясь занятием чисто домашним, интерьерным. Эта особенность бросается в глаза на фоне других - внебытовых - сюжетов того же жанра (прогулки, беседы), очень часто расположенных на пейзажном фоне.

Редким исключением выступают картины Иоганна Цоффани, посвященные великому английскому актеру XVIII в. Дэвиду Гаррику. Д. Гаррик покровительствовал художнику, приехавшему в Лондон из Германии, и на протяжении почти десяти лет заказывал ему свои изображения. В итоге появилась уникальная группа работ, на которой актер представлен в самых разных контекстах: в парадных интерьерах, на театральных подмостках, а также на фоне пейзажей своего богатого поместья Хэмптон-Хаус.

На полотне «Сад в Хэмптон-Хаус, с мистером и миссис Дэвид Гаррик, пьющими чай» (The Garden at Hampton House, with Mr and Mrs David Garrick taking tea, 1762) представлена широкая пейзажная панорама - с лугами, рощами, озерами. Такой мотив достаточно редко встречается у мастеров «сцен собеседования», предпочитавших укромные уголки парка, уютные террасы возле дома, т.е. почти интерьерный тип изображения. Художник всячески подчеркивает естественную красоту природы, которой якобы не касалась рука садовника. Столь же внимателен он к естественному и непринужденному поведению людей: персонажи на картине расслабленно сидят на креслах, занимаются рыбной ловлей, свободно и непривычно активно жестикулируют во время беседы. В построении композиции Цоффани следует тем же принципам, которые проповедовали мастера английского пейзажного парка: демонстрируемая естественность, за которой спрятана тщательная продуманность, «сделанность» каждого элемента. Все персонажи картины развернуты на художника, но кажется, что они не знают о его существовании, каждый жест и поза выстроены в расчете на зрителя, но представляются обоснованными исключительно общим сюжетом картины.

Иоганн Цоффани. Сад в Хэмптон-Хаус, с мистером и миссис Дэвид Гаррик, пьющими чай. 1762

Красота и безмятежность прекрасного летнего дня придают изображенной сцене особое очарование, добавляя лирические ноты в ее звучание. Пейзаж помогает построить рассказ о «другой жизни великого актера» - о жизни не на сцене, не на публике, а в тесном семейном и дружеском кругу. И хотя картина представляет собой элемент, как мы бы сегодня сказали, «стратегии формирования имиджа», показательно, что этот элемент наделен не только дороговизной, аристократической утонченностью вкуса и соответствием моде, но естественной красотой и элегическими нотами. Неслучайно уникальное для георгианской эпохи чаепитие на фоне пейзажа появилось именно при изображении знаменитого актера, который хотел раздвинуть рамки представлений о себе и своем образе жизни, уйдя от односторонних социальностатусных характеристик.

Подобные изображения в английской живописи XVIII в. были единичны. Как правило, «сцены собеседования» георгианской эпохи обращены к внутреннему пространству повседневности. Бытовые сцены, происходящие за пределами интерьеров, на полотнах данного жанра отсутствуют. Вся жизнь сосредоточена в интерьерах, отделена от окружающего мира толстыми стенами, зачастую лишенными окон и дверей. Даже если персонажи полотен выходят из дома, они, как правило, остаются в саду, на террасе, т.е. тоже в пространстве собственного поместья, усадьбы¹². Пейзаж и изображение повседневности в геор- гианскую эпоху разведены, «живут» в разных пространствах. Чем дальше выходят персонажи картин за пределы дома, чем больше они погружены в мир окружающей природы, тем меньше бытовых элементов фиксирует полотно, тем неизбежнее изображение утрачивает бытовую составляющую, демонстрируя лишь надбытовые, отрешенные, возвышенно-сентиментальные мотивы.

К английским национальным особенностям изображения можно отнести также особую эмоциональную сдержанность всех произведений жанра conversation pieces. Персонажи на них выглядят чрезвычайно серьезными, на лицах, как правило, нет ни тени улыбки, ни следа эмоций. Таких прямых спин, таких неподвижных корпусов, таких строгих

-13 -

лиц, таких скупых движении не наити на полотнах ни одной другой европейской школы живописи. И, конечно же, люди, предающиеся чаепитию, никак не проявляют своих «гастрономических эмоций», будь то удовольствие или наслаждение. Отчасти скованность персонажей, особенно в случае, когда речь идет о представителях среднего сословия, лишь недавно приобщившихся к портретным практикам, объясняется их неопытностью в деле позирования художнику. Но лишь отчасти. Эмоциональная сдержанность становилась идеалом поведения заказчика, претендующего на статус джентльмена, - статус, который в данную эпоху приобретал все более отчетливое не социально-экономическое, а социокультурное содержание. Не будет преувеличением сказать, что английская живопись участвовала в создании широко распространенного стереотипа о холодности, чопорности, сдержанности англичан. Она визуализировала идеал, закрепляла и тиражировала его. С тысяч полотен, заполнявших пространства городских домов и загородных усадеб, от- страненно и холодно смотрели персонажи, всем своим видом устанавливая не только социальную, но и коммуникативную дистанцию.

Завершая обзор «чайных сюжетов» в живописи георгианской эпохи, мы вновь обращаемся к сформулированному в начале главы вопросу о том, насколько «сцены собеседования» отражали реальные бытовые практики XVIII столетия, насколько они «подпускали» зрителя к приватному миру заказчиков полотен и какие репрезентационные задачи решали.

Данные произведения создают у современного зрителя иллюзию того, что его впускают в приватный мир человека XVIII столетия, открывая доступ к интерьерам, к повседневным занятиям членов семьи. Порой, как мы видели, персонажи облачаются в халаты и домашние платья. Казалось бы, что может быть более личным? Однако зрителя не пропускают дальше парадных помещений, а из всех возможных занятий представляют предельно ограниченный набор, куда, помимо чаепития, входят только музицирование и игра в карты. Вряд ли в этом случае можно говорить об «открытости» и бытовой «сниженности» подобных работ. Но и считать их исключительно формой репрезентации ритуализированных сцен, никак не соотносящихся с миром повседневности, было бы ошибочно. Ведь и заказчикам, и художникам почему-то оказалось важным зафиксировать не просто сцены торжественного предстояния (известные по парадным портретам) и не просто беседы и прогулки (также широко распространенные в «сценах собеседования»). В групповые портреты эпохи настойчиво включались занятия, соотносимые с повседневными гастрономическими и досуговыми практиками. Очевидно, что они давали дополнительные возможности для подобающей репрезентации заказчика.

Уильям Хогарт. Крепкая семья. Ок. 1738

Чаепитие георгианской эпохи - занятие статусно маркированное. «Люди, изображенные за чаем» - это прямой и с первого взгляда считываемый знак высокого социального статуса и финансового благополучия. Выше мы об этом подробно говорили. Но, кроме того, подобное изображение позволяло внести в эту общую характеристику множество дополнительных деталей, сюжетно мотивируя демонстрацию дорогих аксессуаров, посуды, мебели. И этот штрих чрезвычайно показателен. При создании парадных портретов предшествовавшей эпохи не возникало и мысли о том, чтобы как-то оправдывать, объяснять появление любых деталей, характеризующих персонажа. Каждый предмет рассказывал свою историю о хозяине, а собранные все вместе они вплетали свои голоса в единую величественную оду.

Новый заказчик георгианской эпохи уходил от одических и героических нот. Он вообще не стремился представлять себя в качестве общественной персоны. Ничто из того, что было представлено в «сценах собеседования», не говорило о поприще человека. (Само это слово - «поприще» - не соответствовало лексикону жанра). Оно как бы оставалось за скобками, не входило в круг значимой информации, которую человек хотел о себе сообщить, заказывая групповой портрет. Он хотел представить себя в качестве частного человека в пространстве собственного дома. Именно поэтому портретируемый мог снять мундир или сюртук, облачиться в халат, сесть за стол и взять в руки чайную чашку. Место оды занял рассказ, и в этом жанре нужно было не просто фиксировать, но и объяснять, мотивировать появление любой детали.

Как писал известный французский историк Шарль Моразе: «В ходе XVIII столетия Англия ввела в моду новый вид счастья - счастье сидеть дома: англичане называют это „комфортом⁴⁴ и так это стал называть весь остальной мир»¹⁴. Чаепитие было буквально создано для того, чтобы олицетворять во всей полноте этот «новый вид счастья». Оно как никакое другое занятие ассоциируется с понятием дома и комфорта.

Будучи престижной, дорогой и социально маркированной практикой, чаепитие тем не менее не требовало пафосных интонаций. Оно вовлекало портретируемых в действие, которое могло быть трактовано и как сугубо бытовое, включенное во временной поток повседневности, но при желании - готово было застыть, остановиться, превратившись во вневременное предстояние. Его пограничное положение между ритуалом и повседневным занятием, его «нетребовательность» к проявлению активности позволяли вносить разнообразие в «чайное изображение», удовлетворяя требования как более консервативной публики, так и заказчиков, склонных к существенным изменениям в характере визуальной самопрезентации. Но любая из этих форм все же требовала иного соотношения между элементами изображения, предлагая вместо их рядоположенности выстраивание сюжета, конструирование ситуации, в том числе - ситуации коммуникативной.

Для заказчиков было уже недостаточным демонстрировать только «материальные доказательства» своего социального благополучия. XVIII век существенно менял представление о благородстве, знатности, статусе человека. Благородное происхождение и укорененное в веках генеалогическое древо нужно было дополнять образованностью, манерами, вкусом. Уже Д. Дефо настаивал на том, что настоящий джентльмен - это джентльмен по воспитанию, что человек необразованный, невоспитанный, без нравственных достоинств и хороших манер ничем не лучше плебея.

Чаепитие и в этом отношении выступало подходящим занятием, поскольку позволяло продемонстрировать и галантность, и изящество манер, и знание этикетных норм, умение непринужденно общаться, и, как мы говорили выше, свое отстраненное отношение к сугубо гастрономическим удовольствиям. А «сцены собеседования» тонко и точно фиксировали малейшие изменения общественных норм и представлений, визуализируя их на сотнях полотен эпохи.

В результате с картин, посвященных, казалось бы, простому домашнему занятию, выступали люди георгианской эпохи с их представлениями, нормами, амбициями и желаниями. Их ни в коем случае нельзя назвать журденами, желающими во что бы то ни стало усвоить стиль поведения аристократов, они вырабатывали свой собственный язык общения и свои приемы самопрезентации.

Разглядывая полотна, мы становимся свидетелями того, как формируется этот новый язык, эти новые средства, отразившие важные сдвиги в социокультурной жизни страны, важные сдвиги в самоидентификации большой социальной группы. В этом языке официальность заменяется неофициальностью, статика- динамикой, абстрактность изображенной сцены - ее конкретностью, торжественность - эмоциональной сдержанностью. Новые средства формируются постепенно, и часто соседствуют со старыми. Именно это мы имели в виду, когда подразделяли «чайные полотна» на более и менее официальные, более и менее камерные.

Можно сказать, что все произведения жанра conversation pieces с изображениями чаепития переводили гастрономические практики в разряд социокультурных. Чисто гастрономического содержания в них не было вовсе, и художники делали все, чтобы убрать любой физиологический или гастрономический оттенок. Налицо значительный разрыв в восприятии полотен современниками и потомками. Чаепитие на геор- гианских полотнах выступает исключительно как адекватная времени форма социальной репрезентации.