КЛАССИФИКАЦИЯ ТИПОВ КУЛЬТУРНЫХ ЛАНДШАФТОВ

Рассмотрим наиболее значимые виды этнокультурных ландшафтов применительно к целям и задачам этнокультурного туризма. Становление облика агроландшафтов происходит при превалирующем влиянии хозяйственно-культурного типа. Но это не отрицает возникновения и дальнейшего развития этнокультурной специфики полевых и пастбищных угодий. В традиционной экономике, основанной на земледелии и животноводстве, полевым и пастбищным ландшафтам принадлежит ключевая роль в жизнеобеспечении соответствующих этнотерриториальных и этносоциальных групп. Но для значительной части представителей постиндустриального общества, т.е. потенциальных клиентов организаторов этнокультурного туризма, агроландшафты имеют не сугубо экономическое, а в гораздо большей мере — духовно-эстетическое значение.

Агроландшафты подобно многим другим типам культурных ландшафтов несут для этнокультурно восприимчивого путешественника мощный поток информации, пробуждают игру фантазии. Представить без сельскохозяйственных угодий полноценную реконструкцию этнокультурных ландшафтов без преувеличения практически невозможно. Достаточно вспомнить, какие занятия в игровой форме предлагают посетителям этноориентированных тематических парков, этнографических деревень в Зарубежной Европе, Северной Америке, Японии, т.е. там, где посещение подобного рода объектов уже давно стало подлинно массовым явлением.

Как правило, туристам и экскурсантам предлагается широкий выбор характерных для определенного исторического времени и места трудовых занятий. В частности, весьма популярны у посетителей тематических парков и этнографических деревень кузнечное, гончарное, ткацкое, швейное, ювелирное ремесла. Пользуются интересом и такие виды традиционных занятий, как сенокошение, заготовка дров, молотьба, стрижка скота. Известно о большой популярности среди внутренних и международных туристов соревнованиях стригалей, регулярно проходящих в овцеводческих штатах США, Австралии, Испании, Португалии, Шотландии, Италии. Поистине большими возможностями в этом плане обладают полупустынные, степные и горные регионы Южного, Приволжского, Уральского и Сибирского федеральных округов, в частности Калмыкия, Дагестан, Астраханская, Волгоградская, Курганская области. Стрижка скота, конные состязания у кочевых народов и постсоветских государств Центральной Азии — одни из наиболее красочных массовых народных праздников. К настоящему времени складывающиеся туристские бренды Казахстана и Туркменистана во многом базируются на указанной кочевой символике.

Особый интерес для развития этнокультурных путешествий представляют пахотные угодья. За редким исключением, в настоящее время в западноевропейских станах весьма трепетно относятся к облику исторически сложившихся культурных ландшафтов. Без преувеличения одной из первых стран в Европе, да и во всем мире, власти и жители которой всерьез озаботились вопросом сохранения традиционных культурных ландшафтов, можно считать Нидерланды. Не случайно стало крылатым выражение: «Бог создал землю, а голландцы — Голландию». Там действует жесткий запрет на изменение линии горизонта, обусловленный не столько утилитарными, сколько эстетическими соображениями. Весьма показателен в этом отношении пример бережного отношения к уцелевшим 20 тыс. ветряных мельниц — традиционных доминант культурных ландшафтов Голландии.

Поразителен пример Франции — страны, в научной среде которой и, что удивительно, в обществе в целом впервые в мире утвердилась экологическая и эстетическая парадигма восприятия географических ландшафтов. Достаточно вспомнить о знаменитой французской географической «школе человека». Во второй половине XX столетия французы, озаботившись проблемой сохранения многообразия культурных ландшафтов, одними из первых в мире предприняли ряд конкретных шагов по спасению богатого собственного культурноландшафтного наследия. Так, угроза утраты целостности пейзажного восприятия бокажа — типичного с эпохи Нового времени агроландшафта Шампани — заставила власти и широкую общественность ряда департаментов принять эффективные ограничительные меры в отношении перепрофилирования земельных участков.

Специфический образ пространства и эмоциональный след, запечатлевшийся у путешественника в ходе посещения среды обитания той или иной этнокультурной группы, во многом покоятся на восприятии пахотных земель. Большинство путешественников при последующих описаниях этнокультурного колорита туристских дестинаций чаще всего упоминают именно о специфических чертах полевых ландшафтов. Классический пример — воспоминания наших соотечественников, европейцев или североамериканцев о визите в Восточную и Юго-Восточную Азию. Туристы в один голос вспоминают о тянущихся за горизонт рисовых чеках. Многим иностранцам, которым довелось пересечь Европу в широтном и меридиональном направлениях, Венгрия запомнилась «шахматной клеткой» громадных полей зеленого и желтого цвета. Свыше ³/₄ всей территории этой восточноевропейской страны занято обрабатываемыми землями.

Установление четкого ассоциативного ряда между территорией, культурно-ландшафтной обстановкой и этнокультурными особенностями населения служит важным основанием для создания и последующего продвижения туристского образа отдельной территории. На фоне объективного или кажущегося рядовым путешественникам сходства природных ландшафтов соседних или даже удаленных друг от друга местностей существенные различия в облике культурных ландшафтов имеют первостепенное значение для идентификации туристских дестинаций. В частности, экстрааридный тропический климат создал характерные морфоскульптурные особенности земной поверхности пустынь Сахары, Виктории и Долины смерти. В данном случае это едва ли не единственная возможность для рядового туриста выяснить точный адрес туристской дестинации по характерным особенностям культуры и внешнему облику тамошнего населения. Так, в первом случае это туареги верхом на верблюдах или вблизи своих шатров, во втором — полуобнаженные аборигены-австралийцы с раскрашенными телами либо белые фермеры-одиночки, а в третьем — индейцы, исполняющие молитвы в традиционных одеждах, да группы вездесущих и радостных американских туристов.

Во всех приведенных случаях жители тех мест заметно различались между собой как физически, так и по многим важным особенностям образа жизни. Даже при полном тождестве либо очевидном сходстве хозяйственно-культурного типа различных этнических групп благодаря их характерным этнокультурным особенностям даже рядовой турист может идентифицировать ту или иную дести нацию. Например, поливное рисовое земледелие с такими его атрибутами, как террасы рисовых чек и множество согбенных людей, работающих от зари до заката солнца по колено в воде, явно преобладает у кхмеров, тайцев, вьетнамцев (кинь), мьянма, лао, яванцев, балийцев и многих других народов Юго-Восточной Азии. Однако благодаря едва уловимым для неспециалиста этнокультурным особенностям (цветовой гамме одежд, жилым и хозяйственным постройкам, сакральным элементам культурного ландшафта) можно различить не только страны, но также их регионы. Это обстоятельство вскрывает еще одну важную проблему развития этнокультурного туризма — ограниченность багажа знаний и четких ассоциаций, включая визуальный ряд, у значительной части потенциал ьн ых этнопутешествен н и ков.

В случае полной или частичной смены этносом мест исходного обитания, в частности при колонизации новых территорий, неминуемо происходит адаптация переселенцев к новой ландшафтной обстановке. Но этот процесс зачастую не ограничивается жизнью одного поколения, растягиваясь на многие десятилетия. Так, украинцы, оседая в Поволжье в XVIII—XIX столетиях, длительное время предпочитали использовать в качестве тягловой силы не лошадей, а волов, привычных для районов их исхода. Столь же крепко украинские переселенцы держались за традиционные для исторической Украины тип жилища — мазанку — и планировку сельских поселений. И по сей день многие старинные, в прошлом моноэтничные украинские села в Саратовской области хранят черты описанного влияния в своей архитектуре.

Немаловажно и то, что в процессе кросскультурных контактов зачастую заимствуются такие элементы материальной культуры, которые сложно однозначно оценить как адаптационные. Например, молодые мужчины из индейских племен внутренней Амазонии вопреки здравому смыслу, но в угоду моде для повышения собственного престижа отказываются не только от традиционных набедренных повязок в пользу брюк, но и от щадящей, складывавшейся тысячелетиями системы природопользования.

И наконец, первоначально практиковавшийся новоселами либо заимствованный, а возможно, выработанный сообществом на определенной стадии этногенеза тип природопользования может привести к существенной трансформации исходных природных и культурных ландшафтов. В результате это может способствовать заметному снижению вариативности способов агрокультуры и агротехники для последующих генераций тех или иных этнических сообществ. Так, было установлено, что при превышении порога средней плотности жителей в 200 человек на 1 км² в условиях Индо-Гангских равнин наступает полная утрата возможности восстановления естественной, исходной ландшафтной обстановки. Активная распашка несколько тысячелетий назад крутых горных склонов без каких-либо зачатков террасированного земледелия способствовала скоротечной почвенной эрозии по всему Средиземноморью. И, как следствие, губительный, единожды заданный характер взаимоотношений с природной средой не позволил тамошним обитателям в дальнейшем вести более продуктивное сельское хозяйство.

Беллигеративные ландшафты представляют непреходящую ценность в качестве объектов познавательного, тематического и этнокультурного туризма. На всем протяжении всей истории человечество сопровождали войны. К сожалению, некоторая часть нашего вида не оставила в прошлом и будет продолжать в будущем эту кровавую традицию. Стало быть, на любом этапе развития этносферы ландшафты, затронутые или порожденные войной — ее угрозой, боевыми действиями, устранением ее последствий, — составляли неотъемлемый элемент освоенного тем или иным этносом или еще чаще — порубежного между этносами пространства.

Старинные города с мощными фортификационными сооружениями-башнями, контрфорсами, перекидными мостами и другими сооружениями с окружающими их культурными ландшафтами необычайно притягательны для туристов и экскурсантов — участников событийных мероприятий. Без преувеличения во многом благодаря своим выдающимся памятникам военно-инженерного искусства Великобритания уже давно приобрела репутацию важнейшего в Европе центра массового организованного и самостоятельного этноориентированного туризма.

Густая сеть мощных средневековых крепостей, разбросанных по всем}' Южному Уэльсу, Южной Шотландии, Ольстеру, — явное напоминание об упорной и длительной борьбе соответственно валлийского, шотландского и ирландского народов за свою политическую независимость. В частности, в Шотландии, или, как ее позиционируют британские туроператоры, в Стране легенд, виски и волынки, самые популярные этноориентированные мероприятия традиционно проходят в известных туристских центрах со средневековой застройкой либо близ «открыточных» памятников. Фоном для подобного рода событийных мероприятий могут служить, в частности, всемирно известный Стоунхендж или замок Эдинбурга, реставрированный участок Лимноса или Адрианова вала — построенной римлянами широтной оборонительной линии, протянувшейся от западного к восточному побережью Шотландии.

Нации, чье политическое самоопределение произошло в результате вооруженной конфронтации, как правило, высоко чтят места подобных битв. Сакрализация мест значимых сражений за независимость и памятников, установленных в их честь, характерна для многих латиноамериканских и Балканских государств. К примеру, в Перу это Хунин — апогей освободительного движения перуанцев против испанской короны. В Болгарии местом, где решилась судьба страны, традиционно считают гору Шипка и прилегающую к ней местность. Для Сербии печально памятным местом утраты на долгие 500 лет и последующего обретения независимости является Косово поле. Классическим примером сакрализации мест битв за независимость можно считать США, славящиеся едва ли не самой сложной в мире структурой категорий особо охраняемых территорий. Еще в последней трети XIX столетия там были официально введены такие категории охраняемых территорий, как национальные кладбище, местность поля битвы и военный парк. В первой половине XX в. перечень охраняемых территорий со статусом национальных пополнился следующими категориями: памятниками, мемориалами, историческими парками, историческими местностями, парками полей битв, мемориальными парками.

Усложнение системы охраняемых территорий продолжалось и во второй половине прошлого столетия. Многие объекты исторического наследия получили статус национального поля битвы, исторической местности; были закреплены национальные исторические маршруты. С учетом истории становления государственной территории США повышенная концентрация вышеописанных исторически памятных объектов — мест битв за независимость, гражданской войны — характерна для востока страны. В России среди наиболее известных исторических мест со статусом общенациональных батальных объектов следует особо выделить Бородинское и Куликово поля сражений. Уникальность местности у бывшего села Бородино заключается в том, что там с интервалом в 129 лет произошли самые грандиозные и судьбоносные для Москвы, а значит, и всей России сражения Первой (1812) и Второй (1941—1945) отечественных войн.

Знаменитые засеки, протянувшиеся в XV—XVI и особенно в XVII столетиях на несколько тысяч километров вдоль границ лесного и степного поясов, есть один из самых впечатляющих результатов многовекового противоборства русского, мордовского, татарского, чувашского и других народов России в борьбе с агрессией степных захватчиков. Примечательно, что изначально предназначенные не для активного хозяйственного использования, а исключительно для создания непроходимых препятствий для вражеской конницы засеки по мере ослабления и полного устранения угрозы с юга превратились в острова лесов посреди бесконечных распаханных полей. Примечательно, что тульские, калужские и прочие засеки отмечают важные исторические и географические рубежи в распространении русского этноса. Эти рукотворные преграды фиксируют важные рубежи распространения Русского мира, основного этнического ареала русских.

К рекреационным ландшафтам принято относить территории с преобладающей функцией восстановления физических и душевнопсихических сил человека. Классическими примерами рекреационных ландшафтов прошлого могут служить многочисленные лесные массивы в Центральной России, многие из которых все еще сохранили изначально свойственную им линейную вытянутость. В просторечье такие лесные полосы по-прежнему чаще всего именуются посадками, что подчеркивает искусственный характер их возникновения. В качестве примеров подобного рода можно привести окрестности степного Воронежа. Нынешняя охранная лесная зона этого города-миллионера своим существованием обязана активным работам по лесоразведению, развернувшимся в Центральном Черноземье еще в последней четверти XIX — начале XX в.

Особым колоритом отличаются традиционные рекреационные ландшафты Японии. Достаточно вспомнить такой истинно японский феномен, как сад камней. Богатую историю рекреационных ландшафтов имеет Великобритания, где увлечение садоводством и цветоводством стало поистине массовым явлением еще в первой половине XIX столетия. Социально-экономическое и этнокультурное развитие человеческих сообществ неминуемо сопровождается существенным либо кардинальным изменением функций тех или иных участков культурных ландшафтов. Известный лесной массив близ австрийской столицы, воспетый Штраусом в его знаменитом музыкальном произведении «Сказки Венского леса», исстари имел лесохозяйственное значение, но уже с XVIII столетия приобрел ярко выраженную рекреационную функцию. И поныне Венский лес используется как лесопарковая зона — одно из самых любимых мест отдыха венцев.

Лежащий к югу от центра Хельсинки пригородный район Тикку- рила — обширное лугово-кустарниковое пространство, богатое разноцветьем красок, особенно весной и осенью, — в прошлом использовалось для выпаса домашнего скота. Оно длительное время служит местом массовых гуляний для жителей финской столицы. Значительная часть отечественных особо охраняемых природных территорий в прошлом выполняла хозяйственно-рекреационную функцию. В этом отношении весьма показателен пример таких национальных парков, как «Лосиный Остров», «Куршская коса», природных парков — «Ленские столбы», городских — Битцевского и Кузьминского. Традиция устройства мест для массовых прогулок горожан имеет глубокие корни. Рекреационному типу использования отдельных участков освоенного человеком пространства предшествовало его пастбищное использование. Нередко на одних и тех же участках, расположенных в непосредственной близости от средневековых европейских городов, на протяжении длительного времени совмещались обе вышеназванные функции. В Москве подобное использование луговых ландшафтов отмечалось, к примеру, на Девичьем поле. Знаменитые на весь мир Елисейские Поля — излюбленное место гуляний парижан — еще несколько столетий назад использовались прежде всего для выпаса домашнего скота.

Культурные ландшафты настолько специфичны, а нередко уникальны, что это позволяет говорить о четкой привязке их облика, характера и структуры применительно к каждой исторической эпохе, культурно-географической провинции, региону, этнокультурной группе. В частности, в рекреационных ландшафтах как в зеркале отражаются уникальные и специфические для каждого этапа этногенеза, для любой этнокультурной группы принципы организации сообществом освоенного пространства.

Широкое распространение в XVIII—XX вв. интернациональных архитектурных стилей, в частности классицизма, ампира, функционализма и др., способствовали заметной нивелировке этнокультурных различий, утрате былого своеобразия архитектурного облика крупных и крупнейших городов, и особенно городов-миллионеров. Так, согласно реализованному в правление Екатерины II проекту коренной реконструкции, многие губернские центры Европейской России лишались своего яркого и неповторимого локального колорита. Генеральная идея этих планов заключалась в замене унаследованной от эпохи Московии прежней нерегулярной (со множеством кривых улиц и улочек, тупиков) планировки регулярной сеткой улиц, а главное — широких проспектов. В частности, подобные преобразования городского ландшафта были произведены в Ярославле, Твери, Костроме. С той поры в ряде крупных российских городов сетка улиц приобрела радиально-лучевой характер, а на месте деревянных и каменных зданий в традиционном русском стиле выросли особняки, присутственные места в стиле классицизма (Тверь).

Подобная участь в еще больших масштабах постигла столичные центры. Так, в облике построенного в последней четверти XV в. Московского Кремля явно угадывается сходство с фортификационными сооружениями Северной Италии. Неслучайно Фьораванти, как и большинство талантливых и знаменитых фрязов, как именовали в России западноевропейских выходцев, происходил с Апеннинского полуострова. Но некоторым городам из-за сильно пересеченного рельефа и возникших по этой причине сложностей с выпрямлением уже существовавших улиц и созданием новых магистралей все же удалось сохранить элементы старинной (XVI—XVII вв.) застройки и старорусского зодчества. Яркие примеры такого рода — Суздаль (Владимирская область), Каргополь (Архангельская область).

Особенно заметные и, что немаловажно, частые преобразования городских ландшафтов происходили в столичных и региональных центрах. Но из этого отнюдь не следует, что упомянутая категория городских поселений не представляет практического интереса для развития этнокультурного туризма. Напротив, во многом благодаря выгодному транспортно-географическому положению и отчасти уцелевшим элементам материального, реже — духовно-этнографическому наследию в условиях современной России именно ключевые городские центры способны привлечь путешественников с этнокультурной мотивацией.

В ряде региональных центров России, например в Костроме, Смоленске, Саратове, по-прежнему сохранилась в целостном виде или все еще фрагментарно представлена историческая застройка.

Однако высокие темпы и масштабы реконструкции старинных кварталов, развернувшейся в последние десятилетия, ставят под сомнение саму возможность сохранения в обозримом будущем во многих российских городах-миллионерах и крупнейших городах (с населением свыше 0,5 млн человек) исторически сложившихся архитектурных ансамблей. В частности, в Иркутске и Астрахани под угрозой оказалось уникальное (соответственно для сибирских и нижневолжских городов подобной людности) деревянное зодчество.

Несмотря на постоянные преобразования в городах, сетка улиц оных отличается известной инерционностью. Достаточно бросить беглый взгляд на кривые улочки исторических городов, побродить по бесконечному лабиринту средневековых кварталов, чтобы в этом убедиться. Так, центральная улица в городе Пореч на полуострове Истрия (Хорватия) почти в точности (по ширине, протяженности) унаследована от древнеримской эпохи. Согласно теории советского градостроительства и районной планировки, в условиях современной застройки частичная или полная перепланировка городских улиц определяется временем физического износа зданий, а значит, возможна не ранее чем соответственно через 75—80 и 140—150 лет.

И как упоминалось выше, многим городам этой категории (миллионеры, крупнейшие), несмотря на неоднократные реконструкции и перепланировки, все-таки удалось сохранить свое неповторимое историческое лицо. Неслучайно именно исторические ядра городов еще на заре эры массового международного туризма приобрели репутацию самых посещаемых туристских центров. Особую роль исторических кварталов с сохранившейся старинной застройкой подчеркивает широкое употребление понятия «городской туризм», в котором классическому познавательному туризму отводится роль катализатора таких доходных видов путешествий, как деловой, развлекательный, гастрономический.

Среди городов-миллионеров, сохранивших если не целостный вид, то хотя бы важные черты былого исторического облика, можно выделить г. Квебек — историческую столицу одноименной провинции Канады. Старая часть этого города признана великолепным образцом французской колониальной архитектуры западного полушария. Как утверждают путеводители, в Квебеке как ни в каком другом месте Северной Америки путешественники могут окунуться в атмосферу эпохи французского могущества на Северо-Американском континенте. Высокая доля франкоканадцев (27%) среди жителей Страны кленового листа предопределяет внушительные объемы прежде всего внутреннего этнического, ностальгического и ретротуризма в эту канадскую провинцию.

Но было бы излишним упрощением сводить воедино все многообразие ресурсной базы этнографического туризма городов-миллионе- ров и давать ей соответствующую оценку, основываясь исключительно на наличии (отсутствии) кварталов с высокой степенью сохранности традиционной городской либо сельской застройки. Региональные административные центры, как правило, располагают лучшей в соответствующих российских регионах музейной и научной базой для продвижения регионального этнографического туризма. В качестве примера можно привести фонды Мордовского объединенного краеведческого музея в Саранске, краеведческих музеев Ижевска, Пензы, Саратова, Ульяновска, историко-краеведческого музея Самары, национальных музеев Казани, Уфы, Йошкар-Олы, Чебоксар, музея истории народных художественных промыслов Нижнего Новгорода.

Во многом благодаря деловому туризму такие российские города- миллионеры, как Нижний Новгород, Казань, Самара, крупнейшие города, в частности Красноярск, Иркутск, могут более или менее успешно продвигать на внутреннем и внешних рынках соответствующие региональные продукты этнокультурного туризма. Но особенно в этом отношении показателен пример Москвы и Санкт-Петербурга в силу их статуса и характера глобальных, шли мировых, городов, имеющих возможности к позиционированию не только и не столько региональных, сколько национальных брендов этнокультурного туризма. Москва и Санкт-Петербург — ключевые дестинации туристских «ворот» для основного потока иностранных туристов в Россию (75—80% от их общего числа). Это открывает широкие возможности для развития в мегаполисах познавательного, событийного, тематического, развлекательного видов туризма с акцентом на этнокультурных программах (наследие). Определенные перспективы к развитию различных подвидов этнокультурного туризма есть и у региональных туристских «ворот» вроде Владивостока, Иркутска. В настоящее время реализуется проект этнографической деревни на острове Русский близ Находки (Приморье).

В этом отношении весьма показателен пример Якутска. Вряд ли какое-либо, даже малозначительное, деловое или культурное мероприятие там обходится без обращения к этнокультурной тематике. Практически все известные выставки, конгрессы, отраслевые совещания, прошедшие в столице Республики Саха за последнее десятилетие, сопровождались соответствующими анимационными программами, посещением этнографической деревни Олонхо, других значимых объектов, фестивалей этнической музыки, ремесел. В Иркутске — ведущем центре международного сотрудничества южносибирских регионов со странами Восточной Азии — в рамках деловых мероприятий активно продвигается этнический колорит пестрого населения Прибайкалья. Посещения бурятских шаманов на берегах Священного моря, стойбищ эвенков-оленеводов, сел семейских крестьян уже давно стали атрибутом деловых встреч российских и иностранных гостей в Южной Сибири. Во многом именно с расчетом на бизнесменов в Листвянке, что на берегу Байкала, планируется возвести этнографическую деревню, призванную представлять традиционную народную культуру трех исконных народов этого края — бурят, эвенков и русских.

С учетом специфики потребностей участников и алгоритма мероприятий в различных подвидах делового туризма особые надежды стоит возлагать на конференц- и инсентив-туризм. Устоявшаяся схема проведения конференций обязательно предполагает нерабочую, свободную от регламентированных деловых мероприятий половину дня. В послеобеденные часы участникам конференций чаще всего предоставляется возможность отправиться на специально организованные экскурсии, поучаствовать в анимационных и образовательных программах. В данном случае элементы этнографического, эколого-этнографического туризма зачастую приходятся как нельзя кстати.

Существенное снижение объемов инсентив-туризма, отмечаемое с конца 2008 г., следует рассматривать как преходящее явление. Американские теоретики в области организации труда доказали наивысшую степень эффективности финансовых вложений в инсентив- поездки в сравнении с иными, традиционными формами поощрения работников. Очевидно, по мере отступления всемирного экономического кризиса у руководства компаний в США — старейшем и ведущем мировом рынке инсентив-туризма — и в Азиатско-Тихоокеанском регионе — самом перспективном для развития поощрительных поездок — возродится интерес к этому подвиду бизнес-туризма. Даже беглый анализ географической структуры международных потоков инсентив-туризма убеждает в наличии многолетнего крена в сторону экзотичных, нестандартных туров.

Очевидное достижение общественного сознания рядовых жителей Канады и США — всяческое культивирование чувства глубокого уважения к заслугам не только британских, но и французских, голландских, немецких, испанских, русских и прочих европейских первопоселенцев в Новом Свете.

С 1950-х годов в большинстве высокоразвитых стран, а в США — даже с 1920—1930-х гг. по мере нарастания качественных сдвигов в экономике, структуре занятости и стиле жизни широких слоев населения бурно развивался процесс субурбанизации. Повышение доли пригородов в общей массе жителей крупных метрополитенских ареалов происходило в первую очередь вследствие перераспределения значительных людских масс из центральных в окраинные части городов. По мере территориального расширения в границах городов-миллионеров и крупнейших городов оказались довольно обширные пригородные территории, включая ранее относившиеся к сельским селитебным, полевым и рекреационным ландшафтам с характерной этнокультурной спецификой.

Включение в состав городов, особенно городов-миллионеров и крупнейших городов, указанных участков неминуемо сопровождалось довольно быстрым их перепрофилированием. Так, в Центральной России бывшие луга и пастбища зачастую превращались в места внутригородской рекреации, лесные угодья — в лесопарки и парки, тогда как пашни, как правило, лежавшие в непосредственной близости от села или деревни, зачастую в силу наиболее благоприятного транспортно-географического микроположения оказывались в эпицентре плотной жилой застройки. Но некоторые из этих участков — во многом благодаря бережному отношению населения и властей — по-прежнему сохраняют свой сельский этнокультурный колорит.

Тем не менее в ведущих городских центрах с учетом высокого динамизма их пространственной и функционально-зональной структуры, выраженной конфликтности между различными хозяйствующими субъектами за земельные участки городские и даже пригородные территории в большинстве своем со временем утрачивают былой этноре- гиональный и локальный колорит. Поэтому большинство российских приверженцев таких перспективных подвидов этнокультурного туризма, как этнопознавательный, ретротуризм, подсознательно тяготеют к малым городам.

Чудесным образом уцелевшие или намеренно восстановленные рекреационные ландшафты прошлого представляют, вероятно, наибольшую ценность для этнокультурного туризма, особенно если принять во внимание их признанную высокую аттрактивность как с научной, так и с житейской точки зрения. Особое место, которое занимают традиционные рекреационные ландшафты в художественной литературе, фольклоре, народной памяти, позволяет широко использовать их при создании тематических парков.

Другим видом ландшафтов являются горнопромышленные ландшафты. Нередко их связывают если не исключительно, то преимущественно с современной стадией развития мировой цивилизации.

С середины минувшего века было использовано свыше 90% от всего объема ресурсов, добытых человечеством за всю его историю. Тем не менее добыча ценных полезных ископаемых насчитывает не одно тысячелетие. Горнопромышленные ландшафты занимают особое место среди объектов туристско-экскурсионного показа многих туристских дестинаций мира. В немалой степени горнопромышленным ландшафтам отводится особая роль в деле сохранения исторической памяти у коренного населения и продвижения имиджа туристских дестинаций. В первую очередь это относится к странам, традиционно специализирующимся на этом виде деятельности.

Горнопромышленные ландшафты настолько слились с образом ряда стран, что при их позиционировании на туристском рынке желательно пользоваться горнопромышленной атрибутикой. В этом отношении весьма показательны примеры США, Канады, Австралии, ЮАР, где промышленно-приключенческий туризм связывают с индустриальными объектами XIX—XX столетий. Эти горнопромышленные объекты ассоциируются с многочисленными, чаще с золотыми, алмазными, реже — с серебряными и медными лихорадками, охватившими соответствующие страны с середины XIX до середины XX в. Но добыча драгоценных металлов и камней велась на континенте задолго до появления первых европейцев. Извлечение из недр самородной меди, золота и серебра — вот далеко не полный перечень традиционных промыслов индейцев горного запада Северной Америки. Указанный аспект жизнеобеспечения коренных американцев по-прежнему находит самое активное отражение в деятельности посвященных культуре аборигенов тематических парков, мода на которые в США и Канаде, возможно, никогда не пройдет.

Нс меньший туристский интерес вызывают горнопромышленные ландшафты, включая соответствующие объекты показа в Европе. Этот регион, не зря получивший репутацию «старой» или «старушки Европы», имеет самую длительную историю индустриальной добычи особо ценных видов полезных ископаемых. В открытых для доступа туристов альпийских штольнях, к примеру в Австрии или Швейцарии, нередко можно встретить следы планомерных разработок соли, меди, золота, датированных I—II тысячелетиями до н.э. Экономическую основу самобытной культуры богемских и силезских немцев во многом заложила активная эксплуатация серебряных рудников, начавшаяся еще в XIII—XIV столетиях. Соседство с Германией, куда из бывшей Чехословакии в конце 1940-х гг. было репатриировано до 1,5 млн этих немцев, предопределило превращение Северной Чехии в важнейшую дестинацию современного немецкого ностальгического и значимое для германской аудитории направление этнопознавательного туризма. Высокой степенью своеобразия отличаются также чешские территориальные группы в области Рудных гор и Судет. В частности, традиционная культура силезцев образует причудливый переход от польского к чешскому этнокультурному комплексу. В предгорных районах Богемии до сих пор ощутим колорит своеобразной даже в масштабах всей Чехии этнографической культуры ходов — потомков бывшей пограничной стражи эпохи Чешского королевства. В предгорьях противоположных, северных склонов Рудных гор исторически расселены лужичане, или лужицкие сорбы, лингвистически и генетически связанные с одноименным балканским народом, а ныне самый малочисленный славянский народ и единственная сохранившаяся исконная славянская этническая группа на территории современной Германии. Итак, области, прилегающие к чешско-германской границе, с учетом многовекового взаимодействия и тесного переплетения германской и славянской культур следует рассматривать как весьма перспективные для развития этнокультурного туризма.

Россия также располагает весьма значительными ресурсами и потенциалом к осуществлению путешествий с этнопознавательной мотивацией. Достаточно вспомнить о предприимчивых чумаках — добытчиках соли, привозивших в XV—XVI столетиях этот ценный продукт из причерноморских и поволжских степей по шляхам в Московию. Пренебрегая опасностями, эти люди наряду с казаками первыми проторили пути для последующей массовой земледельческой колонизации степных просторов современной России. Использование образа отчаянного пионера новых земель, вероятно, может стать удачным ходом в процессе ребрендинга многих южных территорий Европейской России при создании и продвижении соответствующих региональных турпродуктов.

В ряде случаев горнопромышленная тематика может рассматриваться как ключевой фактор развития внутреннего и въездного экскурсионного туризма. Классический пример тому — Урал, который, несмотря на свой внушительный историко-культурный потенциал, традиционно занимает в рейтинге предпочтений иностранных туристов в Россию предпоследнее место. Выход в 2010 г. на широкий российский телеэкран серии научно-популярных фильмов об истории Урала под общим названием «Хребет России» можно воспринимать как попытку отечественных туроператоров и их контрагентов осуществить продвижение соответствующих регионов. Нынешние организаторы путешествий на Урал унаследовали от советского периода однобокую ориентацию туристской индустрии в первую очередь на использование природно-рекреационного потенциала. Крупнейшие и крупные уральские города, закрытые вплоть до начала 1990-х гг. для массовых посещений туристов, и поныне не воспринимаются подавляющим большинством наших соотечественников как достойные внимания центры познавательного туризма. Сложившийся за последние два десятилетия имидж Свердловской области как места убийства и упокоения членов царской семьи Романовых немало способствовал активизации туда как внутреннего, так и въездного туризма, появлению в Екатеринбурге и его окрестностях нескольких новых объектов массового туристского интереса. Однако, не оспаривая всей трагичности этого кровавого эпизода отечественной истории, необходимо отметить, что столь яркие, а главное, довлеющие над массовым российским сознанием негативные ассоциации объективно оказывают сдерживающее влияние на развитие коммерческого познавательного туризма не только в Свердловскую область, но и на Урал в целом.

Уральский регион болезненно переживает затяжную конверсию самого милитаризированного хозяйственного комплекса в Российской Федерации, крайне необходима смена парадигмы туристского развития. Речь идет не только об очередной инвентаризации туристских ресурсов, но и о создании новых организационных советов, туристских администраций, льготном налогообложении и прочих мерах, призванных помочь становлению подлинной туристской индустрии. Полагаем, в процессе ребрендинга Уральской туристской зоны следует категорически отказаться от продвижения любых образов, способных привести к демонизации туристского имиджа территории. Вряд ли российская столица существенно отличается от Магадана долей лиц, осужденных в прошлом за преступления. Неужели за период опричнины Александровская слобода стала местом кровопускания для меньшего, чем в Москве за ее более чем 850-летнюю историю, числа людей?! Тем не менее это не мешает городу на Москве-реке иметь репутацию ведущего центра деловой, культурной, научной активности, а также позиционироваться в качестве одного из бессменных лидеров по числу прибытий отечественных и иностранных туристов.

К сожалению, в теории и практике отечественных ландшафтных исследований, а тем более в массовом сознании наших соотечественников явно господствует взгляд на культурный ландшафт как на комплексное природно-антропогенное образование, лишенное современного присутствия человека. Антропогенный фактор сведен лишь к хозяйственной деятельности и рассматривается как внешний фактор по отношению к культурно освоенным пространствам. Этот подход покоится на научно устоявшейся и обоснованной позиции, восходящей еще к старой немецкой школе ландшафтоведения, для которой была характерна диспозиция «субъект — объект» или «человек — культурный ландшафт».

Микрогеографический, или локальный, уровень исследований в культурном ландшафтоведении имеет огромное значение для понимания путей возможного и рационального развития различных подвидов этнокультурного туризма. Именно на уровне места — низовой таксономической пространственной единицы, в которой неразрывно сочетаются природное и культурное начала, проявляется феномен местного сообщества как социокультурной общности с присущей ей идентификацией, хозяйственными навыками, бытовым укладом, специфической психологией, восприятием исторического процесса. С учетом зачастую яркой специфичности того или иного места как самодостаточной части этнокультурного ландшафта необходима адекватная конкретным условиям методика изучения, воспроизводства, охраны и, как следствие, позиционирования натуристском рынке.

Среди наиболее важных в рамках данного дискурса аспектов изучения отметим структуру, специфику природопользования и динамику этнокультурных ландшафтов. Применительно к составу этнокультурных ландшафтов большой практический интерес представляет наличие фрагментов, унаследованных от предшествующих этнических групп. В случае расширения ареала одного современного этноса за счет территорий другого ныне живущего либо ушедшего в прошлое народа в пределах определенной этнической территории нередко оказываются весьма разнотипные культурные ландшафты. Территория Российской Федерации изобилует подобными примерами.

Как метко выразился историк В.О. Ключевский, отечественная история есть история постоянной колонизации. С учетом этого обстоятельства практически любой уголок освоенного пространства в России предоставляет поистине безграничные возможности для популяризации этого аспекта становления культурных ландшафтов. Классический пример — постоянное расширение основного этнического ареала русских начиная с XV вплоть до середины XX столетия. По мере продвижения на восток и юг русским переселенцам приходилось осваивать все новые и новые территории, зачастую существенно отличавшиеся по своим экологическим и культурным характеристикам от районов прежнего обитания.

В результате у соответствующих этнотерриториальных групп русских постепенно складывались новые хозяйственно-культурные типы. В частности, за полярным кругом русские старожилы Сибири создали совершенно уникальную систему жизнеобеспечения, в которой причудливым образом сплелись черты, унаследованные от первопоселенцев с Русского Севера и заимствованные и унаследованные от предков из числа аборигенных народов, — культура охоты, собирательства, рыболовства. К примеру, в тундровой зоне по долинам крупных рек, на песчаных берегах ставшие ненужными навыки земледелия пригодились колымчанам и русскоустьинцам для успешного занятия азартным овощеводством. Показателен пример освоения якутами северной части территории Республики Саха, где якуты были вынуждены перенять у коренных обитателей тех земель — эвенков — приемы оленеводства.

Многовековая этническая чересполосица немало благоприятствует росту мозаичности культурных ландшафтов. Яркие примеры тому ситуация, сложившаяся в Поволжье, на Урале, в Южной Сибири. Этническая мозаичность в расселении создает в свою очередь объективные предпосылки для диффузного распространения многих элементов природопользования. Так, практика сенокошения с последующей заготовкой сена впрок, на зимний сезон, существенно повысившая шансы на выживание скота, была воспринята в последней четверти XIX в. частью казахов-кочевников именно под влиянием русских.

С учетом обилия материальных и нематериальных свидетельств многовекового взаимодействия между различными этническими группами этнокультурные ландшафты исторической Галиции могли бы стать ключевым ресурсом в развитии западно-украинского этно- познавательного туризма.

Но еще более ощутимо влияние кросскультурных контактов на систему природопользования в целом при целенаправленном заимствовании ряда важнейших элементов хозяйствования, бытового уклада. Яркий пример тому — Трансильвания, где значительная часть площади населенных пунктов, пашни, пастбищ, сенокосов, рыболовных угодий, освоенных румынами, еще в недавнем прошлом принадлежала этническим венграм или немцам. Зачастую румыны, сменившие во второй половине минувшего столетия во многих сельских населенных пунктах эмигрировавшее немецкое население, сознательно культивируют «немецкий дух», «старые добрые немецкие традиции» при оформлении экстерьера жилых домов, амбаров, изгородей и т.д.

Однако не стоит недооценивать этнокультурно-ландшафтное разнообразие исторически моноэтничных территорий. При отсутствии ярко выраженной этнографической палитры, представленной традиционным наследием нескольких современных народов, культурные ландшафты в этнически однородных районах нередко хранят следы доэтни- ческого освоения. К приметам обустройства былых насельников из числа исчезнувших народов на определенных участках территории можно отнести пещеры с настенной росписью, остатками костей животных и орудий труда, кладки фундаментов домов и хозяйственных построек, оборонительные валы вокруг бывших постоянных поселений.

Среди прочих атрибутов древних культур стоит выделить мегалиты и курганы как особо ценные в туристском отношении объекты не только из-за их эстетической аттрактивности, но и высокой информативности. В частаости, указанные категории исторических памятников с учетом их межевой функции могут дать туристам определенное понимание пространственного аспекта образа жизни их строителей. Дольмены и кромлехи уже довольно давно стали визитной карточкой целого ряда туристских ретонов и даже стран, таких как Великобритания, Ирландия, Франция. Полагаем, при условии определенной финансовой и информационной поддержки целые группы и одиноко стоящие курганы в Подмосковье, на Смоленщине, которые принято ассоциировать с известными восточнославянскими племенными союзами — соответственно с вятича- ми и кривичами, могут стать легко узнаваемыми символами названных регаонов. В этом отношении показателен пример Днепропетровской облает Украины — ретона — бесспорного лидера на всем постсоветском пространстве по абсолютному числу курганов и, вероятно, одного из мировых рекордсменов по их плотности на единицу площади.

С учетом относительной освоенности любого этнокультурного ландшафта его восприятие представителями различных этнических, территориальных, социальных групп в зависимости от их личного опыта (факта проживания либо предварительного знакомства с данной ландшафтной обстановкой) носит ярко выраженный специфический этнокультурный оттенок. Понимание этого аспекта восприятия культурных ландшафтов открывает широкие возможности для развернутой интерпретации всего увиденного туристом. Этнопознава- тельные экскурсии с опорой на созерцание типичных и атипичных культурных ландшафтов желательно сопровождать глубоким погружением в историю этнических процессов и природопользования.

Эпитет «уникальный» настолько часто по поводу и без повода употреблялся и продолжает широко употребляться в науке и просторечии при описании конкретной местности, что требуется серьезное основание для его правомерного использования в этнокультурной туристке. Тем более что туристу, не искушенному в тонкостях теории этнокультурных ландшафтов, этнографических особенностях, образе жизни людей, крайне затруднительно самостоятельно разобраться в наличии или отсутствии культурных «водоразделов», культурной самобытности той или иной территориальной группы.

Обращение к уникальности, по меньшей мере — своеобразию любого места и тесно связанного с ним местного сообщества открывает широкие горизонты для развития этнокультурного туризма и в первую очередь таких его разновидностей, как антропологический и эт- нопознавательный туризм. В идеале любое место, но при условии наличия местного сообщества, отвечающего упомянутым критериям, может рассматриваться в качестве объекта этнокультурного туризма. Это касается не только старых, с многовековой историей, сельских населенных пунктов (сел, деревень, аулов, станиц), но даже сложившихся в советскую эпоху дачных поселков и, как ни парадоксально это звучит, ультрасовременных элитных поселков в пригородной зоне российских мегаполисов и городов-миллионеров.

В таком расширенном формате уже в обозримом будущем этнокультурные ландшафты, в особенности специально реконструированные для туристских целей, могут стать весьма притягательными объектами для массового отечественного туриста.

Этнокультурным ландшафтам присуща историчность, понимаемая как поэтапное обретение ландшафтом определенного набора специфических черт. Различные типы культурных ландшафтов в зависимости от природных, социально-экономических, исторических и прочих аспектов развивались по-разному. Более того, если для одних ландшафтов характерен эволюционный, то для других — революционный ход течения процесса их становления.

Представление о целостности конкретного места, понимаемой как неразрывное единство природного и антропогенного начал, чрезвычайно важный аспект для понимания возможных путей развития отечественного этнокультурного туризма. Благодаря длительному взаимообусловленному развитию, взаимной адаптации природы и человека, выраженной в специфической системе природопользования, традиционные культурные ландшафты воспринимаются не только специалистами, но и обычными местными жителями и путешественниками как целостные образования. Неслучайно для характеристики этой категории культурных ландшафтов довольно часто употребляют превосходные эпитеты вроде «эстетически привлекательные», «живописные», «необычайно ценные» и пр.

Признание самого факта органичности того или иного культурного ландшафта позволяет уверенно различить в процессе восприятия сторонним наблюдателем ментальную подоплеку. Полагаем, во многом именно вследствие укоренения определенных образов исторических территорий в массовом сознании сложились довольно устойчивые стереотипы о «самых настоящих», «исконных» культурных ландшафтах. При этом, несмотря на существенную трансформацию многих элементов духовной культуры, у соответствующей этнокультурной группы, как правило, не наблюдается столь резкой смены в восприятии собственного, освоенного этнокультурного ландшафта. Классический пример — этнически русские и монгольские городские уроженцы во втором и третьем поколениях, оказавшись на отдыхе, предпочитают садиться лицом соответственно к воде (реке, озеру) и степи.

Чаще всего та или иная сельская местность воспринимается в качестве эталонной, восходящей к этнографической культуре, если в структуре культурных ландшафтов заметную роль играют элементы прежней, традиционной системы природопользования, такие как сенокосы, охотничьи и рыбные угодья, участки для сбора грибов и ягод. Впечатление особенно усиливается при наличии сохранившихся жилищ, хозяйственных построек и планировки. Так, для большинства чувашских сел и деревень, расположенных в зоне основного расселения этого народа в Поволжье, по-прежнему типично преобладание в жилой застройке домов без палисадов.

Итак, благодаря отчасти сохранившимся материальным элементам те или иные культурные ландшафты обладают потенциалом к туристскому использованию в не музейном, а «живом» виде. Это чрезвычайно ценно для продвижения массового этнокультурного, в первую очередь этнопознавательного туризма. Зачастую для сохранения основ традиционных этнокультурных ландшафтов требуется целенаправленная модернизация, прежде всего кардинально улучшающая транспортную и социальную инфраструктуру. На первый взгляд этнокультурный комплекс сельского сообщества, представленного рядом населенных пунктов, через которые проложена новая шоссейная или гравийная дорога, априори подвержен высокому риску скорейшей деградации. Но российская действительность, к счастью, демонстрирует немало обратных примеров. Напротив, именно отрезанные от регулярных коммуникаций местные сообщества по причине негативного влияния демографического и экономического факторов испытывают на современном этапе самые серьезные проблемы с поддержанием этнокультурных традиций. Характерная для значительной части сельских территорий России, особенно Нечерноземья, вынужденная транспортная изоляция немногочисленных групп пожилых людей — последних носителей весьма колоритных этнокультурных традиций — лишь в течение короткого времени может способствовать привлечению туристов этнокультурной направленности. Неперспективные села и деревни по мере физического вымирания их обитателей и прогрессирующего упадка инфраструктуры и социокультурной сферы стремительно теряют свою былую этнокультурную привлекательность. В частности, в Ленинградской области из некогда полноценной сети вепсских по составу жителей сельских населенных пунктов к настоящему времени осталось лишь два. С учетом влияния строящегося поблизости портового терминала в Усть-Луге указанному очагу угрожает весьма скорая этнокультурная эрозия.

Органичность этнокультурным ландшафтам придает прежде всего воспроизводство важных элементов традиционной культуры. Однако даже беглого взгляда на колхозные или совхозные поля в любом из сельских районов Центральной России достаточно для того, чтобы убедиться в наличии ряда привнесенных за последние полтора столетия черт. Так, в индустриальную эпоху для русской деревни стали привычными элеваторы, механизированная техника, новые агрокультуры и прочие блага современной цивилизации.

Размывание прежнего сельского уклада жизни из-за постоянного оттока и без того малочисленной когорты молодежи чревато неминуемой утратой этнокультурными ландшафтами специфических черт, ранее служивших индикаторами локальной культурной инаковости местного сообщества. Едва ли не единственная возможность стабильного использования в отдаленном будущем указанной категории сельских населенных пунктов в рамках этнокультурного туризма — скорейшая консервация наиболее интересных и репрезентативных объектов. Неслучайно многие специалисты и общественные активисты, борющиеся за спасение традиционных культур, ратуют за неотложное превращение подобного рода «локусов» в этнографические музеи под открытым небом.

В высокоразвитых странах за последние десятилетия был принят целый пакет законодательных актов, запрещающих или по крайней мере существенно ограничивающих легитимность сколько-нибудь заметных изменений в режиме природопользования и охраны. Тем не менее явные признаки продолжающейся трансформации культурных ландшафтов обнаруживаются и в подавляющем большинстве высокоразвитых стран. В частности, синхронно с ростом цен на топливо в 2005—2008 гг. столь же стремительно увеличивалось производство агрокультур — первичных энергоносителей. В результате в ЕС всего лишь за считаные годы доля этих посевов в структуре обрабатываемых фермерами земель достигла */₄.