Регионалистские, этнорегиональные и этнолокальные движения в России: идейные позиции и место в системе региональных политических институтов (на примере Архангельской области и Республики Коми)
Российские политические практики существенно видоизменяются в последние 20 лет, сохраняя при этом традиции политической иерархии и политического корпоративизма, при которых принцип разделения властей является довольно условным и скорее ритуальным. Вместе с тем, говорить о полной унификации и ритуализации политической жизни в стране нельзя, ибо так или иначе выраженная мобилизация ре- гионалистских и этнополитических идей для решения, как текущих, так и долговременных политических целей сохраняется. При этом подобная мобилизация может осуществляться как сверху, так и снизу, а нередко в кооперации местных элит и самодеятельных активистов.
Регионализм оказался в центре нашего внимания не случайно, ибо, как указывал в «Системе социологии» Питирим Сорокин, земляческие связи являются самыми сильными социальными связями: «... Группировка по месту жительства в течение всей истории была одной из главных. Она лежит в основании государственной группировки, в делении государственной территории на округа: губернии, уезды, волости, деревни и т.д. Местная группировка лежит в основе деления населения на избирательные округа, в явлениях подсудности, обладания или лишения прав самоуправления (места, лишенные земств, etc) и т.д.
Словом, в ряду многих солидарностей существует особая солидарность по месту жительства, дающая основания для особой группировки, не совпадающей с основными и являющейся одной из самых важных социальных координат, определяющей поведение и переживания совместно живущих индивидов». [Сорокин, 1992: 120-121] Тем не менее, в публичном дискурсе бытует мнение, что «регионализм (как движение) в России находится на младенческом этапе развития» [Крылов]. Между тем сибирский регионализм в форме «сибирского автоно- мизма», выразителем которого являлись так называемые «областники» сформировался еще во второй половине XIX в. [Harbufova, 2010], а региональные этнонациональные движения, к примеру, у финно- угорских народов стали формироваться в начале XX в. [Шабаев, Чари- на, 2010], т.е. регионалиские и этнорегионалисткие политические объединения для России отнюдь не являются чем-то новым.
Поскольку регионализм справедливо называют одним из основных направлений современной политической модернизации [Weihe- Lindeborg, 2000], постольку наше внимание, во-первых, направлено на различные формы проявления регионализма, а во-вторых, оно конкретизировано анализом ситуации в двух северных регионах: Архангельской области и Республике Коми. Нами анализируется не столько идеология и практика регионализма, сколько его возможности как инструмента политической и социальной мобилизации. Второй аспект, который неизбежно требует анализа, когда мы затрагиваем проблему инструментов политической и социальной мобилизации - это этничность. При этом мы рассматриваем этничность не как феномен культуры, не как культурную категорию, а сосредотачиваем внимание на другом ее качестве, а именно: мы рассматриваем этничность как политический ресурс и как инструмент политической мобилизации.
Неизбежно возникает вопрос, почему регионализм и этничность как инструменты политической мобилизации рассматриваются авторами данной работы как взаимодополняющие политические ресурсы, как во многом равнозначные инструменты? Дело в том, что сама политическая практика указывает не только на тесную связь между двумя данными категориями, но и на то, что идеология регионализма, регионалистские движения могут с успехом трансформироваться в идеологию этнического национализма и этнические движения. В свою очередь мобилизация местными властями ресурса движений, выступающих с позиций этнического национализма, нередко заканчивается тем, что на этой основе происходит формирование неких регионалист- ских идей и идеологий или их суррогатов.
Так, например, казачье движение, возникшее первоначально как региональное движение Юга России, довольно быстро трансформировалось в этническое движение и термин «казак» из названия сословия превратился в этническую категорию, поскольку во время двух последних переписей населения десятки тысяч сторонников казачьего движения в графе национальность переписных листов указывают именно «казак» [Национальный, 2004], воспринимая бывшее сословное наименование как этноним. Та же самая трансформация происходит с сибирским движением и сугубо региональным наименованием «сибиряк» [Ярмольник]. Сегодня все больше и все чаще об определителе
«сибиряк» говорят как об этнониме, а «сибиряков» представляют отдельной этнической группой и даже ратуют за «формирование крепкой сибирской нации» [Настоящие].
